Цурюк

ГЛАВА 42. ВСАДНИК НА КОНЕ БЛЕДНОМ

Худшие опасения о. настоятеля сбылись — перед самым приездом архипастыря чудотворная икона св. Пелевия, исправно мироточившая всю дорогу, забастовала, хоть кол теши… Дело пахло скандалом: владыка нарочито ехал из епархии, дабы засвидетельствовать равноапостольное богоявление… Тщетно о. Палисандр тёр ангельский лик освящённою ветошкой, а дьякон в сердцах замахивался кадилом — мученик забастовал. Собравшиеся на крёстный ход немские обыватели возроптали, подогреваемые злорадными завываниями Атбросима:

— Поддались искушениям плоти — теперь гореть всем в аду! Грядёт всадник на коне бледном — ужо вам, зашипите на сковородах господних, толстомясые!

— Просвети, батюшка, рабов многогрешных! Что делать-то? — стенали робкие мещанки, бухаясь на колени в пыль пред святым мужем.

— Сказано: ненавидьте плоть свою! — выкатив бельма, брызгал слюнями праведный. — Природа есть церковь Сатаны! Плохо ненавидели, оттого и не мироточит!

Отец Палисандр в панике шепнул отцу дьякону:

— Беги к мазыкам — чую, их фокусы. Скажи, если тотчас не замироточит — сгною в Соловках всех, до седьмого колена!

Дав служителям культа побесноваться ещё минут пять, к амвону приблизился Дерендяй в сопровождении небритого незнакомца в длинном плаще с капюшоном. С большим бубном под мышкой ассистент напоминал некоего мрачного воина древности, вооружённого круглым щитом.

— Проблемы, отче? — дядька поднял на настоятеля бестолковый взгляд.

— Ещё спрашивает, пакостник… — глазки о. Палисандра под скуфьёй сузились. — Ну, чего ты добиваешься, чего? Сместят меня — пришлют другого пастыря, построже — а я на тебя докладную в Синод… Не лучше ли по-мирному всё решать?

— Девку водяную куда дел? — Дерендяй кивнул в направлении Левина. — Женишок ейный прибыл, интересуется.

— Я вообще не при делах, — заюлил настоятель. — У нас она плавала, аки сыр в масле… Полицмейстер из Вятки наезжал, забрал себе для опытов. Верни пастве чудо, мазык, не гневи небо!

— Слыхал, парень? В Вятке твоя дроля, в полицейской управе…

Левин сжал побелевшие пальцы на рукояти плазменного меча. Этой ночью он уже повидал в тонком сне, как попы мучают Катю в подвале — оттого и ломанулся ей на выручку сквозь временной континуум, насилу отбившись от поганой орды… Назад дороги не было — перед входом в рябиновский Портал положил не меньше полудюжины инородцев во главе с красным комиссаром Львом Усышкиным…

— Чудо, говоришь? — переспросил Дерендяй. — Оно бы можно, да вот бесплатные чудеса, сам знаешь, не больно в цене… Положим, взбодрю я ваш балаган… А в отместку — вели-ка ты, отче, заседлать моему гостю сивого меринка со своей конюшни… Да сто целковых серебром накинь сверху — путь ему впереди долгий…

Отец Палисандр только крякнул с досады. Однако деваться некуда — вскоре обительские трудники уже приторачивали к седлу сумки с припасами. Левин, перешептавшись о чём-то с мазыцким дядькой, вручил ему Бубен — и, дав смирному мерину шпоры, умчался в облаке пыли за околицу — спасать возлюбленную…

Тем временем нестройно загудели колокола — владычный поезд въезжал в святую обитель. Казалось, конфуз неминуем. Толпа, ропща, воззрилась на иссохший образ. Постный лик Пелевия таращился, не подавая признаков чуда. Туша епископа в золотых ризах бегемотом проковыляла сквозь паству к паперти… Отец Палисандр обречённо зарыскал глазами в поисках коварного Дерендяя — но того и след простыл. «Развёл! Закопаю паскуду…».

— Во имя Отца и сына и Святаго духа! — продрался из передних рядов горбатый Атбросим, гремя веригами. — Заклинаю! — И, рухнув, забился в пене посреди грязной лужи, напоминая раздавленное насекомое…

— Мироточит! — выдохнула толпа, разом валясь на колени. Из тёмных зрачков св. Пелевия брызнули две клоунские струйки, оросив трёхпалубный подбородок архипастыря. Владыка мазнул пальцем себе по бороде, полизал и брезгливо повёл шишковатым носом…

Зверски рявкнул диакон, и хор затянул аллилуйю. Жёлтая лужица растекалась под иконой, но собирать её на анализ было некому, да и ни к чему. Чудо свершилось, назло козням диаволовым…

Трапеза также удалась, епископ уснул в салате. Что до Атбросима, то его тотчас же по смерти без лишних проволочек канонизировали во благо обители…

Идея сделать человека невидимым явилась Циолковскому, как и всё гениальное, во сне. Денег на эксперименты как всегда не хватало. По ходу опытов Константин Эдуардович покрывал себя серебрянкой и облучал чем ни попадя согласно волновой теории, в результате чего почти полностью лишился зрения и слуха.

Услышав от тюремного смотрителя, что арестованная русалочка испарилась из запертой камеры, изобретатель смекнул, что на этом можно реально срубить капусты. Давно уже они со Степаном мечтали податься в Петербург на собранном ими в амбаре реактивном аэростате. Останавливало, как обычно, безденежье. В столице житьё дорогое, связей ноль, а пока достучишься до чинов в Минобороны — как раз ноги протянешь… Двести целковых премии были бы как нельзя кстати.

После переговоров со встревоженным полицмейстером Циолковский в жандармской пролётке был доставлен домой, и вскоре вернулся с целой телегой громоздкой аппаратуры. Её сгрузили в коридоре перед входом в камеру исчезнувшей русалочки, и Степан Халтурин, вооружась насосом, принялся через дверной волчок закачивать туда серебряную пыль. Циолковский корпел над тумблерами. Вскоре из пустоты раздался чей-то надрывный кашель. Свинтидзе истово перекрестился.

— Я был уверен, что она там! — самодовольно улыбнулся изобретатель. — Всё дело в преломлении света, имеющего, как и всё в мире, волновую природу… — он хотел было пуститься в учёные разглагольствования, но был перебит жандармом:

— Короче, Циолковский!..

Не без опаски водрузив на лицо нелепые инфракрасные очки, Свинтидзе стал разительно похож на жабу с аксельбантами. По этому поводу Халтурин не удержался от солёной пролетарской прибаутки, взбираясь на велосипедное седло электрического генератора. Сапоги его замелькали в воздухе, крутя педали. Коридор наполнился гудением. Константин Эдуардович просунул в волчок трубку излучателя и, перекрестясь для порядка, включил рубильник.

… Катя, покрытая слоем серебряной пыли, сидела в углу камеры, обхватив себя руками и мелко дрожа. Свинтидзе в жабьих очках шагнул к ней и, облапив поперёк живота, поволок к выходу. Там на неё надели ручные и ножные кандалы, после чего она сделалась видимой уже безо всякой аппаратуры. Русалочке отвесили пару оплеух, вкатили дозу брому и приковали со всеми предосторожностями к привинченной к полу койке…

Проведя Циолковского с Халтуриным в свой кабинет, полицмейстер милостиво распорядился поднести им по стакану водки с солёным огурцом. Сам сел в кресло и углубился в делопроизводство. Спустя пять минут он поднял на посетителей строгий взгляд:

— Как, вы ещё здесь? Ступайте, господа, все обвинения с вас сняты. Вы свободны.

— Простите, ваше благородие… А деньги? — заикнулся учёный.

— Пустяки, от штрафа я вас тоже освобождаю. Вы нам — мы вам. Прощайте, господа, много дел, знаете ли… Утром везу опасную заключённую в Петербург — в интересах государственной безопасности…

Циолковский что-то залопотал, но был мягко выдворен на лестницу унтером Свирипеевым. Выйдя на улицу, он увидел свою аппаратуру, сваленную неряшливой кучей в луже под забором. Шуганув интересующихся свежим мусором кур, он начал вздыхать над изломанной лучевой колбой…

От горестных дум его отвлёк цокот подков по булыжнику. Учёный поднял взгляд и обомлел: ведя в поводу бледного коня, к нему направлялся странный измождённый человек в плаще с капюшоном.

— Полицмейстер здесь?

Константин кивнул… Незнакомец, достав из-за пояса чёрный цилиндр, повернул шишечку на рукояти и решительно шагнул к дверям.

… С Халтуриным пришлось повозиться отдельно — из окон кабинета некоторое время доносилась его ругань и звуки пощёчин. Потом грянул полицмейстерский бас:

— Бунтовать? Вон отсюда!

Степан пересчитал копчиком ступени лестницы… Потом дверь управы распахнулась, и из неё на пинке унтера вылетел пламенный революционер. Халтурин непременно расквасил бы себе нос о булыжники, не угоди он слёту в объятия решительного незнакомца в плаще.

Массы Степана, помноженной на ускорение, оказалось достаточно, чтобы сбить Левина с ног. Чёрный цилиндр откатился к калошам Циолковского. Тот поднял штуковину — и в панике отпрянул от плазменного луча, вырвавшегося из рукояти.

— Тэк-с! Понятненько…