ГЛАВА 2. ENTER

Lasciate ogni speranza voi ch 'entrate![1]

Данте Алигьери

Некоторых детей до сих пор находят в капусте. Кой-кого приносят аисты. Остальные, как Левин, вообще непонятно откуда и зачем взялись на этот свет.

Сульфат явно принадлежал к первой породе. Левин находил его в капусте при каждой встрече. Деньги сопутствовали Шаньгу мистическим образом с самого начала жизненного пути. Сульфату принадлежали самые крутые солдатики из ГДР, у него были первые в их классе джинсы и записи ансамбля «Тхе Беатлез». Книжный задрот Левин тянулся к пухлорылому однокласснику, брал у него уроки каратэ-до и сексуального воспитания, одновременно завидуя ему и презирая. После девятого класса летом они вдвоём рванули на поиски клада в Чёртово городище. В первый же день Сульфату повезло — разгребая угли костра, поднял прямо из золы древнюю золотую монету! А в подземелье провалиться первому посчастливилось, разумеется, Володечке. Сходил за дровами, называется…

Передёрнувшись всем телом от жутких воспоминаний, Ильич открыл глаза — за окном автобуса в лучах заходящего солнца разворачивался тот самый пейзаж, что и тридцать лет назад. Глухой заболоченный осинник постепенно сменился сосновым бором. Вот и пионерлагерь на опушке — давно заброшенный, весь зарос кустарником. Надпись над ржавыми воротами гласила: «Рябиновка». «Lasst die ihr eingeht, jede Hoffnung fahren»[2] здесь, пожалуй, больше бы подошло — «Оставь надежду, всяк сюда входящий…».

Пропрыгав по ухабам разбитой трассы, «ПАЗик» вскоре въехал в посёлок городского типа Нему. Говорящее название: немота, скорбное бесчувствие… Ощутив себя капитаном Немо, Левин вышел из автобуса — и тут же, провалившись по щиколотку в коварную лужу, рухнул плашмя набок. Приехали. Ногу пронзила боль… Следом за падением над ухом грохнул выстрел — и он отключился…

* * *

— Дяденька, вставай! — сквозь жёлтые крутящиеся круги перед глазами предстало небесное видение. Девочка лет двенадцати в оранжевой шапке со смешным помпоном протягивала ему отлетевшую при падении трость. Мордашка её представляла смесь ангельской прелести и лукавства. Ильич, кряхтя, поднялся на ноги.

— Какого падучего прислали. Пойдём уже.

— Девочка, ты кто? Куда мы вообще идём? — шкандыбая по весенней грязи следом за чудесным ребёнком, недоумевал командировочный.

— Сам всё увидишь. Меня, если очень хочется, можешь звать Лили Марлен, — отозвалась девчушка, — Впрочем, мне по барабану. Хоть Зоей Космодемьянкой!

И, очутившись на оттаявшем участке асфальта, принялась прыгать по начерченным цветным мелом квадратам «классиков». Пришлось дождаться завершения процесса. Потом они свернули в какой-то совсем уже по-деревенски кривой и запакощенный переулок, и девочка, приложив ко рту ладошки, трижды очень реалистично ухнула филином перед ветхими воротами.

Калитка с идиотской надписью: «Осторожно, медведь!» плавно растворилась. Левин вошёл во двор и на всякий случай кинул взгляд по сторонам — разумеется, никаких медведей. Равно как и хозяина — всё, по-видимому, управлялось дистанционно. Перед входом в дом на резном столбе торчал белый от времени и непогоды коровий череп с рогами. Левин сделал два шага по усыпанной гравием дорожке — и дубовая створка резко хлопнула за его спиной. Он нервно оглянулся — что ещё за дешёвые понты!

— Слышь, дитя природы! Как тебя, Лили! Завязывай с этим. Поймаю — выпорю!

Но никакой Лили на прежнем месте уже не было. Зато под ноги ему, тявкнув, метнулся, тут же скрывшись за поленницей, рыжий лисёнок. Блин, с портвейном, по ходу, пора завязывать…

— Ну, здравствуй, мил человек. Никак, из области прислали по нашу душеньку? Шлють и шлють, Чернобога на них нету! Проходь в избу. Бражка в аккурат поспела — как ждала тебя.

Возникший на крыльце старичок больше походил на древнего гнома, чем на заявленного медведя. Маленького роста, весь в белой пушистой бороде — не хватало только колпака и полосатых чулок. Левин присел за накрытый стол.

— Вот, отведай-ка за приезд. И я с тобой чокнусь — человек ты, вижу, непростой, научный. Пей, пей — всё на здешних травах, натурпродукт.

На вкус мутный напиток оказался, как ни странно, недурён — Ильич заел солёными грибками и подумал, что жизнь налаживается. Несколько смущал интерьер — прямо перед ним, в «красном углу» над тлеющей синим глазком лампадой вместо традиционных святителей красовались разнокалиберные фотки, кажется, вырезанные из журналов. Из многих лиц ему удалось опознать Сталина, Мао Цзедуна, Че Гевару, Гитлера, Григория Распутина и, как это ни странно, своего одноклассника — Сульфата Шаньгу — только ещё жирней, в странной шляпе и с массивным орденом на груди.

— Как нога? — осведомился дедок, — Извини, это Лилька тебя подбила на автостанции. Утречком подлечим — сегодня Луна не та.

— Не понял?

— Да встречу тебе интересную кое-кто готовил. Вот и пришлось послать внучку — а она девка вредная, безотцовщина. К тому же в прошлой жизни её сожгли на костре за какую-то ерунду. Теперь у неё комплексы насчёт властей — грибами не корми, дай ментам нагадить. Ты пей бражку-то, пей — она на травах…

— Простите, а можно с этого места подробнее? Кто вы и как вас звать?

— Я-то? Мазык обыкновенный, скоморох иначе, — пожал плечами хозяин, — Здесь Колей люди кличут. Чего тебе неясно?

— Да всё неясно! Это что у вас — секта какая-то? И кто меня встречал на автостанции?

— Счас сам всё увидишь! — глазки деда сузились, уставившись на угол с лампадой — она вдруг изменила цвет с синего на багровый и замерцала тревожной морзянкой. — Ё-моё, грузилка-перематрица! А ну, живо на печь! И прикинься ветошью.

В дверь заколотили тяжёлым. Левин живо вскарабкался на лежанку и задёрнул цветастые занавески, оставив себе для обзора узкую щель.

— Именем революции! Открывай, мурло белое! — раздались пьяные выкрики из сеней. — Попался — девка твоя у нас!

Дед Коля, приволакивая негнущиеся ноги, прошел к двери, скинул крючок и впустил незваных гостей. Их было четверо — один рыжий, в кожанке и сапогах бутылками, с крохотными очёчками на баклажанном носу. Он мёртвым локтевым захватом держал, прижимая к своей груди, брыкающуюся Лили Марлен. Остальные трое были в чёрных бушлатах, перетянутых крест-накрест пулемётными лентами, у каждого по маузеру в заскорузлом кулаке.

— Отдашь, что велено — отпущу тварь. Иначе — по кругу и в расход, — объявил визгливым голосом кожаный. — Ты меня уже достал, шут! Больше пощады не будет, слово Блюмкина!

— А может, бражки с дороги, Яков Григорьич? — голос старого скомороха сделался умильно-напевен. — И товарищи большевики, кажись, утомились, странствуя? Ась, братва? Так я налью?

— Зря стараешься, мазык! — ухмыльнулся рыжий. — Товарищи не слышат. Двоим я перепонки проколол, а третий — вообще голем, слушает только меня.

— Суровый вы народ — человеколюбы, — вздохнул старик. — Ну, что с вас взять… Лили Марлен, фас!

— Огонь!!! — успел взвизгнуть Яков Блюмкин, прежде чем из его перекушенного горла брызнула в пол струя чёрной крови. Тут же загрохотали маузеры, наполнив горницу едким дымом. Лисица, вырвав кадык чекисту, метнулась прыжком на полати и прижалась к Левину, мелко вздрагивая пушистым оранжевым тельцем. Он инстинктивно прижал к себе зверька, в ужасе наблюдая, как непонятно откуда взявшийся горбатый медведь с рёвом рвёт и ломает тела троих революционных матросов… Зрелище было настолько жутким, что мозг, не выдержав, дал команду «reset».

* * *

— Подъём, ханыга! — мент снисходительно похлопал его дубинкой по плечу. Левин огляделся — вокруг него уже начал собираться кружок любопытных. Вид облупленной автостанции с надписью «Нема» оптимизма не прибавил. Опираясь на трость, он стал подниматься из грязи.

— Что это было? Где я вообще?

— По моему, — ухмыльнулся сержант, — ты в жопе. Кровь на одежде — откуда? Придётся, гражданин, проехать в отдел для выяснения.

— Террориста взяли! — взвизгнул из толпы старушачий фальцет. — Это он стрелял вчера!

— Отвянь, Чарушиха! Вечно эта яга народ баламутит! — милиционер снисходительно помог Левину загрузиться в собачник.

Загрузка...