CoverUP

Глава восьмая. Посланница Ада

— Ты даже и представить себе не можешь, насколько уязвима… — ещё один, незнакомый голос раздался в тишине спящего вагона.

Вся компания резко вздрогнула, когда она вошла в вагон номер тринадцать и сказала эти слова. Да, так совпало. Её появление и резко ворвавшийся рев встречного поезда. Эти два обстоятельства перепутали причину и следствие. А потом уже и разбираться-то никто не стал. Все приняли случившееся, как должное случиться. Что вот так — в диком рёве и мятущихся огнях появилась она.

Посланница Ада, — вспоминала потом Мара, разглядывая свежую татуировку на изящной щиколотке.

Благообразная старушка в вытянутой шерстяной кофточке и какой-то допотопной пестрой косынке, надвинутой на глаза так, что их практически не было видно, присела на краешек застеленной постели. Ева, посмотрев на присевшую старушку, побледнела и отсела подальше. Словно прячась за Валентина. Хотя, на взгляд Мары, когда морок, вызванный встречным поездом, рассеялся, старушка оказалась вполне себе симпатичной. Мара даже рискнула бы её ещё раз выдать замуж, если бы у неё все ещё было бы агентство. И если бы сквозь благообразную личину опытной мудрости не просвечивала какая-то фальшь. Что именно настораживало профессиональное чутье Мары, сложно, если не невозможно было сказать, но что-то было не так.

Старушка, между тем, в свою очередь, обвела пораженную компанию ласковым взглядом:

— Ну, вот же, вот вы все, мои родные! Обязательно встречаться, обязательно. Как же я вас давно не видела…

Все как-то сразу расслабились, оставили в прошлом только что пережитый инфернальный ужас, заулыбались приветливой старушке. Поддаваясь, в основном, на интонацию, не слишком понимая сути сказанных слов. Только Мара, которую никакие фокусники никогда не могли вывести из равновесия (настолько у неё была несгибаемая и прямолинейная психика), не поддалась на этот гипноз.

— Вы, бабушка, наверное, что-то путаете, — удивилась она, прямо глядя в глаза той, — Когда же мы хоть и давно, но виделись? Мы все друг друга в первый раз вообще видим в жизни, а вас — так уж тем более.

Выпалила это, и тут же пожалела, что проговорила это так резко. Хотя, по сути, правильно. Но старушка, кажется, совершенно не обиделась. Она разулыбалась ещё шире и добродушнее, словно Мара сказала что-то невероятно приятное для неё. Например, что в небесной канцелярии отменили все болезни от старости, и теперь совершенно необязательно начинать и заканчивать день с тонометра

— Да, да! — закивала она согласно. — Точно, точно! Конечно, я глупости всякие несу. Иногда заносит, да. Услышала, что интересные люди интересные вещи обсуждают, ну и зашла на огонек, так сказать. Нужно же с чего-то начинать разговор, верно? Вот и брякнула бабка Ада, что в голову пришло. Хи-хи-хи, — затряслась старушка мелким дребезжащим смехом.

— Не судите строго бабку Аду….

— Чего-чего? — весело выкрикнул Даня. — Вы из ада?

Если ему показалось, что он очень весело скаламбурил, то Мара отметила про себя, что ему показалось очень неправильно. Судя по лицам остальных, они отметили про себя то же самое. Только Ада подхватила как бы шутку, весело размахивая руками в старых лаковых перчатках:

— Да, да, да. Можно сказать, что я прямо из него самого!

И опять затряслась мелко от смеха. Видимо она привыкла к такой реакции на свое имя. Потом вдруг повернулась к Карену и опять же странно произнесла:

— Тебя-то тут совсем не должно быть. Пойдешь хором? Ну, ну….

— Не, бабушка, хором я не пою, — улыбнулся на фразу, которую неправильно расслышал, Карен. — Я, честно сказать, вообще не пою. И это, правда, к лучшему….

Разговор становился все абсурднее и абсурднее.

— Ой, да ладно! — капризно произнесла старушка, и Мара подумала почему-то в этот момент, что у Ады есть внучка-подросток, у которой бабка нахваталась этих выражений. В её устах это звучало как-то нелепо. Особенно в связке с темно-зеленой шерстяной кофтой, демонстративно вытянутой на локтях. — Я чего к вам, собственно, подошла? Историю одну хочется рассказать.

Мара не ожидала ничего хорошего от этой истории, но все остальные попутчики притихли в напряженном ожидании, и ей не оставалось ничего другого, как тоже приготовиться слушать. Ада, словно почувствовав её непонятную неприязнь, метнула в неё быструю молнию из-под нависшего над глазами, скрывающего их в своей тени, платка, и девушку поразил этот ясный взгляд. «А ведь она гораздо моложе, чем хочет казаться. Зачем?», — тут же подумала Мара.

Ада, словно прочитав её мысли, приглушила свою энергию, выбившуюся ненароком из тщательного укрытия, откашлялась и начала свой рассказ. С точки зрения Мары как-то слишком неестественно и торжественно.

— Была у меня давным-давно соседка. Хорошая такая женщина, здоровалась всегда, лестничную клетку в свою очередь без всяких споров аккуратно убирала. И не шумела никогда, не топала, пылесос строго до одиннадцати вечера включала.

— Очень интересно, — скептически хмыкнул Даня. — Необычно и таинственно.

— Подожди, — прервала свой певучий рассказ Ада и махнула на него рукой с некоей досадой. — Я несколько лет прожила с ней практически стена в стену рядом, а главного про неё не знала. Пока не оказалась с ней и ещё одним соседом как-то в лифте. Мы и жили-то на втором этаже, чего нам этот лифт в тот день сдался, ума не приложу, а только вот оказались и все тут. Ну, у меня тяжелая банка с краской была, я надумала окошки к лету освежить, а силы не рассчитала. Еле-еле эту банку до подъезда доволокла, а дальше по лестнице сил у меня не было её поднимать. Зашла я в этот ящик, спаси Господи мочой пропахший, а тут и Вера в него шмыгает. Бледная какая-то. Но поздоровалась все равно. Только лифт закрываться стал, в последний момент заскакивает ещё и Семен Петрович. Сосед, что надо мной живет. Вот он, кстати, топал по квартире сильно.

— Не очень хороший человек поэтому? — ехидно осведомился все тот же неугомонный Даня.

— Почему нехроший? — простодушно (даже чересчур, подумалось Маре) удивилась Ада. — Хороший. Только топал сильно. Так вот, не перебивай, а то я все забуду. Набились мы в лифт — Вера, Семен Петрович, я и банка с краской. И поехали. А Вера в одну секунду, как Семен-то к ней случайно прикоснулся, из бледной вдруг вся красная-красная сделалась, руки у неё тоненько так задрожали, гляжу — а под ней лужа расплывается. И все это моментально случилось, сколько там лифт с этажа на этаж поднимался? Только двери открылись, Вера как шуганет к себе в квартиру, я и опомниться не успела. Только дверь хлопнула и замки запорные загремели. Я удивилась очень, но чего вмешиваться-то? Взрослый человек, сама знает, что делать. А вечером Вера ко мне пришла. Сроду не приходила, а тут приходит. Смущается вся, извинения просит. И рассказывает, что болеет она с детства такой странной болезнью, что называется андрофобия. А по простому говоря, мужиков она не выносит. Только рядом с каким, даже самым завалящим, окажется, тут же в жар её бросает, но не в любовную горячку, а в болезненный, как при гриппе. Кости ноют, иногда выворачивать начинает, иногда и описается так, что сама не заметит.

— Что, что? — вдруг подался вперед молчавший до этого Ринат. Мара отметила, что в голосе его зазвучал неподдельный интерес. Впрочем, это было не удивительно. Он сам страдал от странной фобии.

— Непреодолимая боязнь мужчин, — с торжественным видом объявила Ада и обвела присутствующих знающим взглядом. — До того, что рвало её от случайного прикосновения или писалась она непроизвольно от того же. Очень неудобная болезнь….. Мужиков-то вон сколько по улицам ходит, от каждого не убережешься. А в то время на дому не очень-то работу найдешь. Компьютеров не было. Вера, правда, выкрутилась. Как-то она сумела переводчиком устроиться работать. Раз в несколько дней моталась в издательство, свои бумаги переведенные отвозила, другие забирала. У неё и старенький Запорожец был. Пришлось на права выучиться. Герой она была. В то время женщина, что автомобиль водит, редкость была чудная.

— А зачем вы нам это рассказываете? — Маре не нравилась Ада. И не нравилось то, к чему она вела своим нелепым и странным рассказом.

— А поймешь сейчас, — рассмеялась бабка, которая, по мнению Мары, была совсем не бабкой. — Так вот. Проплакалась мне Вера на плече в тот вечер о болезни своей жуткой, и ушла себе. Кстати, я тогда долго её не видела. Несколько месяцев, наверное. А дачный сезон начался, вспомнила. Я после работы как на вторую смену каждый вечер прямо на свой загородный участок выезжала, так утром с него опять на работу отправлялась. Картошка, помидоры, огурцы. Все на зиму запасала. Так все делали. В августе похолодало резко, я в городе ночевать осталась. И вдруг вечером вижу из окна: идет Вера, недотрога моя, а с ней мужик какой-то. Держит её под ручку и прямо глаз не сводит. И ей-то хоть бы что. Смеется, аж морду свою в небо запрокидывает.

— Так она вас обманула про болезнь? — спросил разочарованно Ринат.

— Не, — Ада покачала головой. — Не обманула. Она, оказывается, татуировку сделала. Чтобы болезнь отогнать. И сработало! Это древние обереги.

— А что сделала-то? — Даня забыл о своем скептицизме.

— Этот самый….. — Ада понизила интимно голос и похабненько захихикала. — Ну, вы понимаете…

— Нет, — Маре было стыдно и неприятно. — Не понимаем.

— Ну, он…. — Ада заерзала пуще прежнего. — Мужское достоинство.

И якобы стыдливо опустила глаза. «Переигрывает», — подумала Мара почему-то тут же.

— Фаллос? — строго спросила она.

— Он самый, — опять задребезжала Ада. — Фаллос, да. В очень скрытом месте сделала, тогда это вообще у женщины невиданным позором было. Татуировку сделать, да ещё ТАКУЮ! Но помогло, да. Как противоядие.

— Точно помогло? — вдруг заволновался Ринат. — Это может помочь? От страхов, которые фобии?

Ада прикрыв глаза, помолчала несколько секунд и ласково, припевно заговорила, словно замурлыкала:

— Твой оберег — круг. Фигура, у которой нет ни начала, ни конца, и каждая точка на нем равновесна другой. Совершенная форма, у которой нет ни единой острой грани. О круг нельзя пораниться, и об него невозможно зацепиться. Он — беспристрастный, он никакой. Круг — это постоянное возвращение к самому себе, к исходной точке. Повторяющееся до бесконечности действие. Абсолют.

— Это невыносимо! — не выдержала Мара. — По вашему получается, что круг — это просто какой-то вечный день сурка.

— Зато без боли. — Даже в тусклом вагонном освещении чувствовалось, что Ада хитро прищурилась. Такой у неё стал голос… Прищуренный. — Нет развития, нет боли.

— А как же некое обретение силы через инициацию болью? — спросил Валентин. — То есть боль как жертва, которую платишь за рисунок, чтобы он стал Силой?

— Ой, — вдруг неожиданно сказала Ева, и все удивленно повернулись к ней. — Лично я очень серьезно отношусь к татуировкам. Вероятно, поэтому у меня и нет ни одной. Они однозначно влияют на судьбу и энергетику. Особенно если это символы, а не просто рисунки. Ты же, получается, дополняешь свое тело определенным знаком. Разумеется, это тебя меняет.

— Я согласен, — Даня протянул руку и полюбовался змеями, которые обвивали его запястье.

— Только меняет тебя самого или твою судьбу? Раз, два, три, кто первый знает ответ?

Ада внимательно вслушивалась в разговор, чуть покачивая головой в такт движения поезда.

— На судьбу. И на человека. — Удивляясь сам тому, что только сказал, произнес Ринат. — Это все взаимосвязано. Нанося себе на тело тот или иной рисунок, человек влияет на свою судьбу посредством символов, цветов и глубинного смысла, заложенного в них. Татуировка может быть своеобразным оберегом, который всегда с тобой и на тебе. И в то же время, тату — это магия с особой энергией, влияющей на характер владельца, и поэтому — на судьбу.

Мара на секунду задумалась и тут же покачала головой:

— Это точно. Можно посмотреть и с другой стороны на этот процесс. Как на часть механизма зомбирования, превращения человека в носителя чужой воли, отказа от своей собственной. Короче говоря, получается, что мы все согласны с тем, что наколка не пассивное изображение — это активный символ. Только по чьей воле он действует? Своего хозяина? А кто его хозяин — дающий или принимающий?

Валентин ответил.

— Человек, который сделал себе тату, может, конечно, считать себя свободным от химер обывателей. Но с этого момента он становится зависимым уже от самой татуировки.

Даня вдруг как-то резко поник.

— Знаете что, — с вызовом сказал он. — Вы как хотите, а я уже собираюсь спать.

Он демонстративно старательно полез на свою верхнюю боковушку и прежде чем укрыться простыней с головой, чуть свесившись, важно произнес:

— Мне мои тату помогли. И я сделаю ещё. Вы как хотите, а я, как только приедем, так и сделаю.

Ада улыбнулась:

— Кстати, могу дать адрес самого лучшего мастера татуажа в городе. Он, действительно, очень крутой. Из тех, что не просто набивают картинки. Он дает им необходимую энергетику. Ну. И просто красиво работает.

С этими словами Ада, словно ждала этого, ловко разложила на свободном пространстве стола несколько небольших рекламных проспектов. Мару опять покоробило от слова «крутой» в лексиконе немолодой женщины, но на рекламки она посмотрела с интересом. Фото с рисунками действительно были красивыми. Очень. Она никогда не собиралась набить себе татуировку, но при взгляде на эти картинки, что-то в её душе потянулось к этому неизвестному ей доселе эксперименту.

Ада сказала весело: «Спокойной ночи» и направилась куда-то вглубь темного вагона. Обернувшись, она увидела, что ребята осторожно, словно стесняясь, берут со стола рекламные проспекты. Она довольно улыбнулась и дернула притамбурную дверь.

Поезд стоял на очередном небольшом полустанке, лестница была открыта невидимым проводником. Ада ловко спрыгнула с подножки вагона, достала пачку сигарет и зажигалку. Она с удовольствием от хорошо выполненного дела закурила, и просто наслаждалась теплой свежей ночью после душного вагона, посылая прозрачный дым в густые, тучные звезды.

Неожиданно возле неё раздался какая-то тревожащая возня, и Ада краем глаза лениво зацепила сухую, втянутую тетку.

— Здесь нельзя курить, — заверещала тетка, обрадованная, что нашла жертву, на которую можно вылить накопившуюся за целый утомительный день досаду. Ада посмотрела на неё молча, и отвернулась. Она под пронзительным взглядом спокойно докурила сигарету, и бросила окурок под колеса уже дрожащего в нетерпении отправления поезда.

— А че, — тут же обрадовано взвизгнула тетка, — нельзя окурок в урну выкинуть?

Ада осмотрела платформу, уходящую за горизонт в обе стороны. Ни в одной, ни во второй линии платформенной бесконечности не было ни единого намека на мусорные урны. В этом плане платформа была девственно чиста. Но только в этом смысле.

— Нет, нельзя. — Логично ответила Ада. От удивления она вступила в разговор, хотя никогда не позволяла подобным теткам вовлечь себя в скандал.

— Это свинство! — тетка взвизгнула, уже сладострастно предвкушая конфликт. — Это явное свинство!

— Свинство — это запретить курить в поездах дальнего следования, и не поставить урны на платформах? — предположила Ада.

— А вот вы и дома так делаете? Свинство вы делаете, свинство! — тетку несло, как дервиша, раскрутившего солнечный круг в религиозном экстазе.

Тогда Ада просто рывком сняла платок, закрывавший тенью на верхней части лица глаза, и посмотрела на тетку в упор. Когда та, поперхнувшись на полуслове, начала сжиматься от взгляда, тихо произнесла:

— Еще одно слово — прокляну. И не ходи за мной, дочь раздора.

Только это сказала Ада, ловко запрыгнула на подножку вагона и скрылась в темноте тамбура. Но этого оказалось достаточно. Скандальная тетка застыла на перроне, по-детски открыв рот и также по-детски недоуменно глядя вслед уходящему с её вещами и уже уютно намятой к ночи постелью поезду.