CoverUP

Глава четырнадцатая. Очищение. Круг замыкается

Аида же, выйдя из дома, тоже посмотрела на часы. Только в отличие от Артура, она вовсе не расстроилась, а напротив — улыбнулась, и легкой походкой отправилась по направлению к своему дому.

Неожиданно выражение её лица изменилось, легкость и безмятежность скатились по внезапно прорезавшимся возрастным стокам — от носа, от внешнего края глаз и от уголков губ. Эти три складки, как три реки времени бегут по лицу стареющей женщины, от этих истоков и вниз, туда, куда стекается в конце концов все сущее — к земле. Аида, резко постаревшая, вдруг остановилась как вкопанная среди пустынной улицы, провела рукой по глазам и сказала фразу абсолютно никому, кроме неё самой ничего не говорящую в предлагаемых обстоятельствах.

— Ева и Адам первыми были, — забормотала Аида в пустоту, — Ева упала, Адам вышел. Кто остался? Один Адам. Страх Еву забрал, страх идет за тобой по пятам. «Эни, бэни, рики, таки….»

Затем она, словно очнувшись от сонного морока, оглядела улицу, на которой так никто и не появился, и бодрым, хотя уже и не таким танцующим шагом направилась по направлению к своему дому. Однако до своей калитки не дошла. Если бы её сейчас увидела Яська, то была бы очень удивлена. Потому что Аида уверенно толкнула калитку в палисадник Ларика и с видом человека, которого давно ждут, направилась по направлению к веранде.

Но Яська, которая буквально через минуту после исчезновения Аиды в доме соседа появилась из-за угла, не успела удивиться. Просто потому что ничего не видела.

На самом деле, Яська шла, задумавшись чрезмерно, и могла, честно говоря, не заметить странного поведения Аиды, даже если бы та шмыгнула к Ларику под её носом. Просто тетка никогда не была замечена в дружбе с Лариковой семьей. Собственно говоря, она прямо и открыто недолюбливала маму Яськиного друга. Дружить с Лариком, к её чести, она никогда не запрещала, как никогда не говорила ничего плохого в отношении этой семьи. Но Аиде было достаточно пару раз красноречиво промолчать, пару раз по-особенному посмотреть, чтобы всем, и даже Яське, стало понятно: её мнение в отношении соседей не очень высоко. И захаживать к ним в гости на чашку чая и душевную беседу она никогда не станет. А потом, когда Ларик, оставшийся один одинешенек на белом свете, открыл тату — салон в доме, Аида неоднократно в присутствие Яськи бросала на соседский дом подозрительные взгляды. Но из салона, скрываемого густой кроной садовых деревьев не доносились никакие подозрительные звуки, и окровавленные клиенты не выбегали из Ларикова дома, поэтому с течением времени Аида успокоилась. И обрадовалась даже, что ей не нужно становиться поклепщицей, которая пишет доносы на соседей. Тем более оказалось, что бизнес у Ларика вполне легальный. Ну, может, за некоторыми незначительными исключениями. Но у кого их нет, этих досадных мелких нарушений?

В общем, Аида по отношению к Ларику всегда сохраняла отчужденный нейтралитет. Но, как уже было сказано выше, Яська не успела удивиться странному намерению Аиды посетить салон Ларика, и, кроме того, девушка была настолько погружена в свои мысли, что даже забыла вообще кинуть традиционный взгляд на окна поссорившегося с ней друга. Алина договорилась по телефону со своим мастером, и уже сегодня вечером Яська может сменить надоевший ей кричащий синий цвет волос на что — нибудь более приемлемое. Как — то даже Яська немного волновалась, предвкушая перемены, которые ей предстоят. Она думала еще, наверное, стоит предупредить Аиду, что к ним приглашена Алина в гости сегодня же вечером. Собственно, конечно, не к ним, а к ней, так как девушка тоже была лишь гостьей в этом доме. Да, Яська знала, что Аида не будет иметь ничего против визита порядочной барышни в свой дом, но в связи с некоторыми странностями, которые творились с её теткой в последнее время, она немного сомневалась в правильности своего решения. Почему-то ей очень не хотелось, чтобы Алина встретилась с Аидой. На уровне интуиции она не ждала от этих встреч ничего хорошего. Они были обе-две — Алина и Аида — просто замечательные в Яськином представлении, но совершенно не монтировались друг с другом. Не сочетались. Как….

«Вода и масло», — подумала Яська. Или как селедка с молоком. Можно, конечно, попробовать, но зачем, если результат предсказуем?

И почему её новая подруга, отношениями с которой Ясмина очень дорожила, оказалась настолько неуместной в её окружении? Сначала Алина вызвала своими подколками раздражение Ларика, затем позволила за собой ухаживать, а потом круто дала от ворот поворот Гере, теперь же Яська представления не имела, какая ситуация может возникнуть, если Аида познакомится с экспертом.

С такими вот мыслями девушка зашла в дом. Он оказался пуст и необитаем. Аиды не было ночью, это Яська знала точно, и, судя по всему, с утра тетка тоже ещё не заходила. «И где она опять шляется?», — как-то совсем по-взрослому подумала Яська, и ей тут же стало смешно. Потому что ситуация должна была по всем законам психологии выглядеть наоборот. В смысле, это Яська должна была где-то гулять по ночам, а Аида думать, где она шляется. Но тетка была совсем необычной взрослой. Это Яське было понятно всегда.

Она вздохнула и принялась за дело, которым хотела заняться уже давно. Яська дня два назад вспомнила, как в одном случайно увиденном ей детективном фильме (детективы она не любила, предпочитая триллеры и ужастики, прямые бесхитростные убийства без вмешательства потусторонних сил казались ей неинтересными), следователь рисует схему преступления, включая в неё все новых и новых участников. Яська вытащила из-за большого платяного шкафа кусок старого картона, которым Аида прикрывала цветы на окне от палящих лучей солнца во времена особой жары, и написала на нем фламастером: «Ларик». Потом опустила от этого солнцеликого имени несколько стрелочек, под каждой подписав имена шестерых клиентов мастера. Немного подумав, подписала рядом с Лариком Геру, а в число жертв внесла Тумбу. Как-то внезапно взбесившаяся в эти же дни собака казалась Яське невольной участницей событий. Она вспомнила, как Гера сказал, что Тумбу, похоже, отравили. Если кто-то специально испортил Лариковы чернила для татуажа, он вполне мог испытать получившийся препарат на Тумбе, постоянно тыняющемся около Ларикова двора. Яська пришла в восторг от этой грани своего вдруг открывшегося таланта к дедуктивному мышлению.

Впрочем, на этом она и застряла. Зашедшая к вечеру, как и обещала, Алина застала её угрюмо взирающей на всю ту же картину, не продвинувшуюся ни на знак в течение нескольких последних часов. Новая подруга принесла краску для волос.

— Я думаю, мы можем попробовать покрасить тебя сами, — как-то очень задумчиво сказала Алина. — Все равно уже хуже не будет.

Она скептически оглядела сине-буйную голову Яськи. На схему возможного преступления она и внимания не обратила. Яське стало стыдно тут же от своих попыток, которые все равно ни к чему толковому не привели, и она принялась ногой запихивать картонку под кровать, делая вид, что изо всех сил внимает тому, что ей сейчас скажет медэксперт. Алина, все ещё вертя тюбик с краской в руках, словно тут же забыла о нем.

— Слушай, — она словно усилием воли прорвалась сквозь кокон задумчивости, так плотно облегающий её весь вечер. — Я тут порылась в архивах, и узнала кое-что… Мне кажется, что твоя тетя…

Из комнаты Аиды раздался какой-то странный треск. Девушки разом вздрогнули. Они не слышали, когда Яськина тетка вернулась домой. Они вообще не слышали, чтобы кто-нибудь заходил в дом.

На самом деле Аида вовсе не стремилась зайти незаметно, и уж тем более кого-то напугать. Ей, честно говоря, было совершенно наплевать на то, что происходит вокруг неё. Потому что в ней самой в данный момент происходило что-то очень важное. Она вслушивалась в начинающие зарождаться пока почти незаметными покалываниями в ней процессы в последней надежде, что эта боль, мучащая её уже несколько десятилетий, вот-вот наконец-то затихнет. Очень болела рука. Аида знала, что будет физически больно. Невыносимо. Но именно эта невыносимость должна была успокоить боль куда сильнее. Что причиняло ей такие страдания? Что делало адом Аидино земное существование? Что было той болью, которую она, испытывая жуткие муки, скрывала ото всех?

Кто-то бы сказал, что это болит душа. Больше Аиде ничего в голову не приходило. Только она знала четко: нет, не душа. Душа может ныть, но она не разрывает словно ржавыми крюками совершенно явно живую плоть изнутри. Это другое…. Другое…..

Как весело верещала эта тупая дура: «О, мы непременно должны встречаться и в городе! У нас столько общего! Мы просто сказочно понимаем друг друга». И Олежка, дурак, идиот, муж любимый, кретин незабвенный кивал радостно головой и вторил: «Конечно, конечно! У вас же такая чудесная невеста для нашего богатыря подрастает». Сватал Олежка маленького сына, не подозревая, что через несколько часов….

— Да, — хрипло захохотала Аида, глядя в зеркало на седую, всклокоченную женщину с набрякшими от бессонной ночи веками, — мы непременно будет встречаться потом, и станем лучшими друзьями! Суки, уроды, гады!

Она опять захохотала, смех её становился все более отрывистым, переходил в какое — то зловещее карканье. Перепуганная Яська возникла на пороге комнаты, и застыла, словно заколдованная этим безумным клокотанием:

— Аида, что с вами?

От испуга и неожиданности Яська перешла вдруг на вы. Абсолютно нагая старуха повернулась к Яське, и девушка увидела, что все её плечо покрывает свежая, ещё воспаленная и опухшая татуировка.

— Мы будем встречаться, непременно. На том свете. Вы там все встретитесь. И Тимошка вас там уже давно ждет.

Яська зажала руками рот, чтобы не вскрикнуть. С плеча сползающей на пол Аиды на неё смотрел Бог с головой шакала.

— Тетя, нет! Только не это! Зачем?!

Анубис гордо и презрительно повернул голову в профиль, чуть удостаивая Яську взгляда вытянутых к вискам древним божественным глазам. Конечно, виной всему была опухшая на месте проколов загоревшая кожа, красная и золотистая одновременно, но на секунду Яське показалось, что от изображения исходит странное, красновато — золотое сияние. Это было настолько жутко, что девушка застыла на месте на несколько секунд, не соображая, что Аида нуждается в помощи. Впрочем, Яська быстро опомнилась, и кинулась к тетке, бившейся на полу в чем — то похожем на эпилептический припадок.

— Аида, сейчас, сейчас, я вызову Скорую…. Тебе совсем плохо?

Одной рукой Яська обняла колотящуюся уже об её колени тетку, другой судорожно пыталась набрать номер Скорой. Несмотря на то, что она представления не имела, как вызвать врачебную бригаду, а телефон все время норовил выскочить из рук, в конце концов, Яське все — таки удалось сделать это.

Аида внезапно перестала колотиться, успокоилась, посмотрела Яське в глаза пронзительным, на удивление спокойным взглядом и ясно произнесла:

— К сожалению, вы проиграли. Какие ваши следующие действия? Начать новую игру? Перезапустить эту? Выйти из игры?

И закрыла глаза, обмякнув на Яськиных руках без чувств.

— Поколение, рожденное в двадцатом — двадцать первом веках, в отличие от предков, очень сильно боится боли. И причина этой «поголовной тревоги» скрывается вовсе не в мутации организма, приведшей к снижению болевого порога. Причина боязни боли в человеческой психологии: люди привыкли находиться в полном комфорте, и, испытывая малейшее болевое ощущение, они стремглав бегут в аптеку и пьют бессистемно и бесконтрольно медикаментозные препараты.

Ринат сначала внимательно прислушался к авторитетному и даже безапелляционному голосу, доносившемуся с экрана телевизора, затем почему-то рассердился и в сердцах громко и нарочито нажал на кнопку выключения и бросил пульт в угол дивана. Пульт не долетел, брякнулся о стол, упал, от него отлетел острый кусок пластмассы. Ринат передернулся.

— Черт побери!

Выругался, уже зацепив глазом ощерившийся острыми гранями пластмассовый разлом. Необоснованный жар начал разливаться внутри тела, словно кто-то в районе ускоряющегося сердца опрокинул ведро с кипятком. От того, что сам виноват, было не легче, а намного хуже.

— Тань, — спешно крикнул он, почувствовав первые признаки панической атаки. Из кухни доносился запах свежего микса из чеснока, болгарского перца и ещё каких-то изумительных приправ. Вместе с этими ароматами грядущего борща долетал нежный голос жены. Это была веселая детская песенка. Она прервалась почти одновременно с криком Рината. В его сознании по нарастающей ярко раскручивалась картина, он в мельчайших деталях представлял себе, как острый угол разбившегося пульта входит в его тело. Проявляются капли крови, сначала просачиваются робко, затем угол входит все глубже, разрывая, разрезая натянутую на человека хрупкую кожу, капли превращаются в струи, невыносимая боль заставляет выгибаться дугой все его высокое, тренированное тело. Он чувствовал не теплый и не холодный, бесстрастно режущий пластик, вспарывающий его, выпускающий все тщательно упакованное природой наружу….

Таня вбежала в комнату, на ходу отшвыривая половник. Ринат уже вжимался в мягкое половое покрытие, сердце билось все сильнее, неестественный внутренний жар заливал его от ног, шел выше, пробивая сначала капли, а затем струйки пота на сразу взмокший лоб.

Ринат начал мелко дрожать всем телом, судорожно хватая воздух, задыхаясь. В области груди тяжестью налилась сдавливающая боль, перед глазами все поплыло, убыстряя темп, как на тронувшейся с места карусели. Ринат чувствовал, что через мгновение потеряет сознание, когда теплые, пахнущие только что нарезанным чесноком руки жены обхватили его лицо.

— Дыши, Ринат. Милый, я здесь, все хорошо.

Вереницей проносящиеся в голове картины ужасного кровопролития постепенно замедляли свой бег, истончались, таяли, становились все менее и менее реальными. Ринат зацепился за мягкий голос жены, схватился за него, подтянулся, выкарабкиваясь из ужаса видений. Дыхание становилось все спокойнее, предобморочные зеленые пятна перед глазами тускнели, возвращая зрению привычность и реальность. Кажется, он возвращается в норму. Страх смерти и ощущение непривычной тяжести во всем теле отступали. Он открыл глаза, ещё слабо, но улыбнулся в родное лицо Тани, нависшей над ним. Голова его лежала на её коленях. Ринат так и не заметил, когда она успела подхватить его. На Таниных коленях лежать было уютно. Он опять прикрыл глаза, чтобы она не распознала его маленькую хитрость. Поймет, что с ним уже все хорошо, и убежит опять на кухню. Ринат знал, что после приступа паники ему очень захочется есть, но важнее сейчас было это ощущение спокойствия и уюта на её коленях. В данный момент здесь начинался и заканчивался весь мир, в этой самой точке, такой блаженно недвижимой.

«Бросит она меня», — сквозь слабость и облегчение от того, что атака прошла, подумал он. Обреченно, уже привычно, с тихой грустью подумал. — «Сколько можно со мной возиться?». Жена была терпеливой, никогда ни говорила, ни показывала, как ей надоело жить ежеминутно в тревожном ожидании его приступов, которые могли случиться от каждой малости, но он все равно улавливал накопившееся в ней раздражение. «Бросит», — уверенно сказал Ринат сам себе. — «но потом. Чуть позже. А сейчас….». Он все ещё с закрытыми глазами поерзал, устраиваясь удобно на пахнущих суповыми травами и сквозняком коленях.

— Ну, и? — голос Тани пробивался смехом, она разгадала его невинную хитрость.

— Обошлось, — признался Ринат, открывая глаза.

— Тогда, может…. — Таня замялась. — Попробуем то, что Валентин Яковлевич рекомендовал? Сближение?

Психотерапевт рекомендовал этот метод, как особо эффективный. Постепенное «сближение» больного с предметом, который вызывает у него приступы панического страха. Систематическая десенсибилизация. Тане понравилось это научное определение, сложно выговариваемое словосочетание вызывало у неё надежду. У Рината оно вызывало только уже притупленное, но все же ощущение страха. Оно было таким же острым, опасным, как все то, чего он панически боялся. Ринат быстро замотал головой.

— Убери его…. Совсем убери.

Таня обвела внимательным взглядом комнату.

— Что на этот раз? — нет, в голосе её не было никакого раздражения, только тихая усталость. И мысль о кипящем на плите борще прорезалась в её вопросе.

— Там, — Ринат мягко махнул рукой в сторону, где лежал расколотый пульт. Он не хотел даже называть вслух этот ставший в мгновение ока опасным предмет. — Там….

Таня мягко опустила его голову на пол. Ринат отвернулся, и только когда затихли её шаги и раздалось успокаивающее: «Ну, все, все», он стал потихоньку подниматься. Таня успевшая сбегать на кухню и выключить борщ, находящийся уже на грани нервного срыва, опять возникла на пороге комнаты. Вроде, как посмеиваясь, стояла на пороге, а в глазах все равно, уже, наверное, навечно застывшее беспокойство. Она указала на плечо, где проявилась свежая татуировка, Ринат только что снял пропитавшуюся болезненным паническим потом рубашку:

— И как у тебя это получилось, у меня до сих пор в голове не укладывается.

Ринат тихо, но уже уверенно засмеялся:

— Я же тебе рассказывал. Договорился заранее с татуировщиком в салоне, благо, он тоже со странностями, пошел мне навстречу, проникся проблемой. Потом я напился до беспамятства и сделал. Хотел преодолеть этот страх в себе. Думал, поможет. На самом деле, я ничего не помню. Проснулся утром в гостиничном номере, голова раскалывается, тошнота подкатывает, в глазах темно. Пока в себя приходил, мне не до татуировки было. И не до фобий. А потом за давностью происшедшего, вроде, уже и незачем….

Таня опять покачала головой.

— Ты, наверное, все-таки глупый. Или ещё из детства не вышел. Не хочешь пробовать научные методы, специалистов не слушаешь, а всякую фигню — типа татухи в неизвестном сарае, рискуя жизнью, всегда готов сотворить.

— Да никакой там не сарай. Вполне приличный салон. Чистый. И татуировщик — нормальный мужик.

Ринат посмотрел на свою татуировку. Круг, в который заключен крест. «Это заявка на совершенство», — сказал мастер, когда они обсуждали, что именно необходимо наколоть Ринату. — «Или, по крайней мере, стремление к нему». — «Что именно?», — не понял Ринат. — «Сам круг. Мандала — колесо мира. В анкхе — египетском знаке вечности, круг и есть символ вечности, а крест — жизни». — «Значит, крест в круге?». — «Вы же хотите победить свою фобию? Значит, считайте, что мы острые грани жизни заключаем в вечный ограничитель. Так что не заморачивайтесь на символах. Важен результат».

Ринат отгонял от себя видения, каким именно образом наколка попала на его плечо. Его опять замутило. Второй приступ подряд? Такого с ним никогда раньше не было. Таня с возрастающей тревогой посмотрела на него. От её сарказма не осталось и следа.

— Ты опять побледнел. Что происходит?

Ринат оперся о спинку дивана, сел.

— Я себя последнее время как-то не очень хорошо чувствую. Мне кажется, что здесь ещё что-то другое….

Он с ужасом ощутил, что на плече, там, где подживала не доставляющая ему до сих пор особых хлопот татуировка, что — то колет, сначала тихонько, но все настойчивее вспарывая кожу. Ринат охнул и схватился за плечо. Знакомый по многолетним приступам жар, на этот раз непривычно интенсивный и реально жгучий, распространялся словно от очага поражения от татуировки по всему телу. Таня непроизвольно сделала несколько шагов в его сторону.

— Тань, посмотри, — уже бился мелкой дрожью Ринат, — посмотри…. Крест порвал круг, так? Он порвал круг?

Ринат уже кричал в диком ужасе, животном ужасе перед разрушением того, что только что было им, целым. Он чувствовал, что острые грани креста, вырвавшиеся на свободу, режут его от плеча все глубже и дальше, что их главная цель — расчленить его пополам.

Таня подскочила, схватила его запястье, проверила пульс, сунула, невесть откуда взявшуюся у неё таблетку валидола под язык.

— Дыши, Ринат, дыши. Медленно, глубоко, молодец, вот так дыши, так….

— Посмотри, посмотри.… Там! Что там?

Таня увидела, что на руках Рината становятся ярче от прилившего жара странные красные пятна. Ещё несколько минут назад они были бледны, еле различимы и незаметны, но теперь нарастали кровавыми кляксами, кажется, по всему телу.

— Ничего нет, ничего. Все так же, как и минуту назад, — голос жены был спокоен и размерен. Во время приступов она разговаривала с ним четко и ласково, как с маленьким ребенком.

— Крест…. Он порвал, крест, — Ринат начал задыхаться, каждое слово давалось ему с трудом. — Круг…

— Да нет же, нет. — Она взяла его за плечи, мягко надавила, укладывая на диван. — Там все в порядке. Все на месте. И круг, и крест.

— Кровь… Он разрезает….

— Нет никакой крови. Все чисто.

В подтверждении своих слов Таня провела ладонью по его плечу и показала руку. Ладошка была розовая, пухлая, без всяких признаков крови на ней. Ринат боролся с ярким реальным ощущением лезвия, вспарывающего его тело и доводами рассудка. На миг ему стало совсем плохо, он потерял, кажется, сознание. Очнулся от резкого запаха нашатыря. Таня уже по привычной схеме приводила его в чувство. Раздался звонок мобильного телефона. Она посмотрела на Рината вопросительно.

— Возьми, — все ещё задыхаясь, сказал он. — По работе… Может, важно….

Таня взяла одной рукой его разрывающийся громкой мелодией мобильник, второй продолжала делать сразу несколько дел: непрестанно вытирала его мокрый лоб, по которому опять побежали капли пота, проверяла пульс, поддерживала голову, когда он пытался откашляться.

— Да, — торопливо и вопросительно произнесла она. — Он не может подойти. Его жена. Да. Кто? Кто вы? Почему вы кричите?

Ринат даже сквозь волны паники увидел, как удивленно округлились её глаза.

— Необычного? У нас всегда все необычно. Приступы? Прямо сейчас. Слушайте, я не могу с вами сейчас говорить. Мужу плохо. Это шутка? Хорошо, давайте свяжемся вечером. Я отправлю вам номер моего скайпа. Хорошо. Нет, не надо Скорую, я сама умею снимать. Что? Отравление? Чернилами для татуажа? Смертельно? О, боже!

Поддерживая сползающего с дивана бледного, словно из него действительно выпускают всю кровь Рината, она быстро набрала короткий спасительный номер Скорой. А больше Ринат ничего не видел. Потому что сознание оставило его.