CoverUP

Глава первая. Глубина Лагуз

— Нет, нет, нет. Нельзя фрукты после четырех часов, нельзя! Если совсем уже невтерпеж, то только зеленое яблоко. Одну штуку. Только одно зеленое яблоко. Маленькое. Вы меня поняли?

Перед глазами Валентина поплыла большая шаурма. Она одуряюще пахла легким дымком и насыщенной свежестью огурцов и помидоров. Овощи, завернутые с кусочками поджаренного мяса в податливый, но ещё не размокший и чуть хрустящий пергамент тончайшего лаваша. Изнутри он смазан прекрасным острым соусом, а сама лепешка идеально завернута. Потому что в шаурме очень важно правильно завернуть начинку. Иначе все содержимое внутри лаваша будет распределяться неравномерно и вываливаться. На свежую рубашку или недавно надетые брюки. Этого Валентин никак не мог допустить. Толстенькая и плотная — таков идеал шаурмы Валентина. На зубах появился ясный привкус хрустких маринованных огурчиков в пикантном соусе.

— А если клубнику? Клубнику, несколько ягодок, доктор? Я не люблю яблоки….

Пришлось включиться в реальность, хотя желудок, не получивший сегодня положенного ему завтрака, отчаянно посылал мозгу сигналы, превращающиеся во вполне детальные видения. Упоминание о кислом зеленом яблоке раздражало. Шаурма так и стояла перед глазами, она была настолько большая, что заслонила собой даже очень корпулентную даму, которую Валентин в данный момент увещевал питаться исключительно правильно и рационально. Он сменил тон, и вместо эмоциональной убедительности придал своему голосу научной основательности.

— Ягоды способствуют выработке желудочного сока, который стимулирует аппетит, и вместо того, чтобы отбить желание съесть больше, лишь усилит его. Вы можете есть клубнику, но с утра и до полудня….

Дама пришла к нему на прием по той же самой причине, по которой к Виталию приходили все остальные дамы. Она хотела похудеть. Желательно за две недели отпуска. Вернуться с отдыха такой, что все полюбили и обзавидовались.

Валентин посмотрел на даму снисходительно. Это привычка выработалась у него с годами работы диетологом. Потому что женщины, приходившие к нему на прием, хотели изменить себя, а значит, были недовольны собственной внешностью, и как следствие, испытывали комплексы перед высоким, поджарым, как перезимовавший волк, врачом. Ещё им приходилось выкладывать ему по полной схеме самые заветные тайны. И, поверьте, сокровенный женский стыд не в тайных эротических желаниях и порнографических фантазиях, а в признании, что и в каком количестве прекрасная дама умяла ночью. И переваривала до рассвета. И что усвоилось, а что естественным образом было отвергнуто организмом.

И это знание соотношения жировой и мышечной ткани в человеке женского пола практически позволяло Валентину управлять миром. Или, как минимум, смотреть на рассекреченную и поверженную фею со снисхождением.

— Ваш ужин отныне: овощи — сырые, тушенные или вареные, кусок мяса….

Перед глазами опять поплыла шаурма.

— На пару? — совсем грустно, но со знанием предмета уточнила пациентка.

— Любого. Мясо можно даже жареное, но на одной чайной ложке оливкового масла. На основании наших результатов я составил вам диету. Пока вы отдыхаете у нас в санатории, буду наблюдать ваши старания по снижению веса и следить за состоянием общего тонуса. Дома вам придется продолжать следовать диете уже самостоятельно. Если вы серьезно решили заняться собой, мы можем проводить он-лайн консультации.

— О, вы принимаете и он-лайн? — честно признаться, олос у дамы звучал не очень оптимистично. Прозвучала в её голосе некая финансовая не совсем состоятельность. Валентин понял, что она стесняется спросить о стоимости его виртуальных услуг.

— Да. — Коротко подтвердил Валентин, тем самым поставив заключительную ноту данного визита. — Самое важное в нашей с вами программе, чтобы вы теряли вес не за счет уменьшения мышечной массы и воды, а за счет сокращения жировой ткани. Я должен за этим следить.

Дама все тем же печальным взглядом оглядела свою, несомненно, требующую сокращения жировую ткань. Она много раз преисполнялась решимости начать новую жизнь, в которой есть место движению, легкости, стремлению, но основная горечь бытия заключалась в том, что дама работала в глубоко и широко женском коллективе. Тесно собранные в одном офисе дамы укрепляли взаимоотношения тортиками, пирогами и пирожными. Это называлось «пить чай». Отказаться не было никакой возможности, ибо «питие чая», к которому неизменно прилагалось все вышеперечисленное кулинарное изобилие, подразумевало так же общение. А оно, как известно, поддерживает и укрепляет корпоративный дух. И очень препятствует сохранению девичьих параметров в телосложении и возможному замужеству. Дама понимала, что, отвоевывая свои позиции в бухгалтерии архитектурного бюро, она теряет всяческую надежду на тонкую талию и прозрачный силуэт. Выбор у неё был, честно сказать, просто катастрофический.

Когда-то (правда, это было очень давно) мальчик Валя трепетал перед особями женского пола. Они казались ему созданиями неземными, воздушными, эфемерными. У девочек были юбочки, бантики и тонкие, визгливые голосочки. И, несмотря на то, что Валентина, как и всякого подрастающего самца, тянуло к этим странным особям, так непохожим на его друзей, он панически боялся подойти к понравившейся ему девочке. Потом все изменилось. Мединститут и студенческая жизнь не то, чтобы прибавили Валентину цинизма, а как-то очень быстро избавили от розовых очков и способности в каждой девушке видеть неземную фею. Теперь же у Валентина относительно воздушности и окрыленности не осталось никаких иллюзий. Они, женщины, едят. О, Боже, сколько они едят, и отнюдь не нектар с цветов. Тонны колбас, окороков, печеного теста, тяжелого картофеля, исходящих жиром шашлыков, литры борщей и расплавленного сыра, коварно маскирующегося под красивым названием фондю.

Валентин не то, чтобы стал женоненавистником, но глубоко разочаровался в особях женского пола. Он общался теперь с дамами, ни на минуту не сомневаясь, что они его постоянно обманывают. Впрочем, не только его, а всех окружающих. На самом деле, Валентин был твердо уверен, что дамы постоянно лгут и сами себя. Причем, во всем. Если притворяться каждую минуту, волей-неволей сам начинаешь в эту ложь верить.

Он профессионально-ободряюще улыбнулся даме, собирающейся на выход в глубокой задумчивости. Дама приятно улыбнулась ему, и в этом взаимной приятности они распрощались.

Валентин проводил клиентку взглядом до двери, затем поднялся и зашел за ширму. Скрытая белым рукавом халата, чуть повыше запястья, очень неприятно ныла свежая татуировка. Это нытье раздражало, портило и без того не очень хорошее настроение. Валентин расстегнул хрустящую белизной манжету халата, поддернул рукав. Татуировка покраснела по контуру, очевидно, гиперемия и вызывала это беспокоящее жжение.

И черт его дернул вчера осуществить эту бредовую идею. Бредовой она была и на первый взгляд, и на второй. А сегодня вообще казалась невозможно глупой. Как там сказала эта странная женщина в поезде? «Избавиться от фобии символом-оберегом». «Запечатать свои страхи в тату». Он решил попробовать и этот, уже, наверное, последний способ, ибо психотерапия не помогала. Не менее глупо, чем сделать татуировку, было соблазниться выгодным предложением и приехать поработать высокий сезон в санаторий. Санаторий находился у самого моря. Его было видно из всех окон, в том числе и служебной комнаты, и кабинета, и море, раскинувшись до беспредела, голубело бирюзой и сверкало в отблесках солнца, заполняя собой все мысли и проникая в подсознание. Вызывало одновременно восторг, покой и счастье. У всех, кроме Валентина.

Даже больше, чем женщин, он с самого детства панически боялся воды. И если первое неудобство он преодолел с помощью природой заложенного скепсиса плюс выбранной профессии, то второе было непреодолимо. За пределами разума и способности логически сопротивляться этому страху.

А здесь, на побережье, этой воды, конечно, было столько, что его мозг не мог вместить в себя весь ужас сущего. Валентин жил и работал вот уже несколько дней с плотно задернутыми шторами. И сколько бы он не уговаривал себя просто вечером пройтись по пляжу, ничего не получалось.

Специалисты говорили ему, что данная фобия особенно распространена среди тех, кто хоть раз в жизни испытал на себе что значит тонуть. Этот страх навсегда остался в подсознании, и выветрить его оттуда очень и очень сложно. Но с Валентином такого не случалось. Хотя бы потому, что сколько он себя помнил, никогда не подходил ни к одной луже, которая была бы больше и глубже, чем может вытерпеть его сознание.

Довольно известный в его городе психотерапевт, к которому Валентин попал на несколько консультаций, объяснил, что это мог быть определенный случай, произошедший в детстве, причем, как правило, даже самый незначительный. К примеру, ребенок мог захлебнуться водой, купаясь в ванной, и этот момент отложился в подсознании. Другое объяснение: человеку, страдающему аквафобией, приходилось видеть, как тонет другой человек. Если бы мог, Валентин обязательно спросил бы родителей, случалось ли с ним что — то подобное в бессознательном возрасте, но родителей уже не было в живых к моменту, когда он понял, что у него самая настоящая фобия, и спросить было не у кого.

Здесь, на берегу моря, страх перед этой неконтролируемой, опасной массой воды, опять запирал его в душной комнате, где стояли только кровать и стол. И, изнывая от металлической прохлады кондиционера и одиночества, он сидел, вжавшись в кровать, и прислушиваясь к веселым и не всегда трезвым голосам, которые доносились с иного края мира, за границу которого он не мог перешагнуть. А Валентин был молод и в первый раз решился приехать на побережье. Ему предложили здесь работу на несколько летних месяцев, но кто бы, кроме него, не воспринял эту работу, как чудесный отдых?

Явно, что кто — то другой, не Валентин. Он не мог заставить себя даже спуститься к полосе прибрежных кафешек и забегаловок, со стороны которых доносились неприлично замечательные запахи абсолютно недиетической еды. Капающий с кусков подрумянившегося мяса в огонь жир, который, подгорая, клубился над многочисленными пляжами, внося свою лепту в ту самую расслабленно — отдыхательную атмосферу, за которой и едут сюда измотанные урбанизацией жители мегаполисов. Запах мяса на дымке перебивался ароматом печеной ванили и корицы, вызывая в голове устойчивый образ пышных, нежных булочек, пропитанных расплавленным маслом с сахаром. Увесистые куски красной рыбы плотно дозревали на решетке над раскаленными углями. Форель, семга, горбуша, кета отдавали в симфонию ароматов свою таинственную ноту нежного послевкусия водорослей и глубины. Где — то там же, в недрах этого кулинарного прибрежного рая заворачивали остроглазые, высушенные солнцем торговцы тонкие пластинки мяса с овощами в нежные, но прочные, чтобы сдержать все это начиночное великолепие, лаваши.

Уже несколько дней и во время приема и после Валентин грезил. Вот он спускается по белоснежной лестнице, которая ведет прямо от корпусов санатория к прибрежной гальке. Свежий морской бриз ласково окутывает его уже продутое казенной прохладой кондиционерами тело. Вот он подходит к небольшому ларьку с надписью «Шаурма» и не торопясь внешне, но сгорая от нетерпения внутри себя, диктует продавцу, что положить на распластанный с готовностью лаваш. Вот он ждет, пока вожделенная им шаурма доходит до идеальной вкусовой кондиции в специальном приспособлении, напоминающем электровафельницу. И вот она у него в руках с заботливо приложенными к пакету салфетками. А дальше…. Рот наполнялся слюной, и диетолог Валентин совершенно терял голову от перспектив, открывающимся его вкусовым рецепторам. Он жует шаурму, глядя на бескрайние морские просторы и чайки, парящие в голубом, уже чуть закатном небе, завидуют ему. Чайки тоже жаждут совершенно недиетической еды.

Так могло бы быть. Если бы не… Если бы не этот его страх, мешающий наслаждаться жизнью в полной мере.

На третий день пребывания в этом состоянии, становившемся уже невыносимом, Валентин набрал номер татуировщика, который ему дала старуха в поезде, и договорился о встрече. Видно, он находился в каком — то измененном состоянии сознания и когда слушал и верил тому, что эта старая стрМарая женщина говорила о запечатании фобии в тату, и когда машинально взял у неё визитку татуировщика, и когда залез в интернет и целый вечер провел в выборе подходящего знака. А особенно, когда пошел и набил этот символ. Руна Лагуз. Совсем небольшая закорючка чуть выше локтя, которая должна была помочь ему избавиться от страха воды.

Тем не менее, что — то приятно грело Валентина, и это щемящее тепло парадоксально шло от воспалившегося по краям знака. Он прислушался к этим странным ощущениям, и уловил поток. Ветер в течение воды. Движение, несущее субстанцию, и он, Валентин, как часть её. Вода в нем, явно почувствовал он. Поразило открытие, что он, в сущности, и есть сама вода.

Валентин вспомнил комнату татуировщика, оклеенную фотоиллюстрациями работ мастера. Даже совершенно далекому и от искусства вообще, и от искусства татуировки в частности, диетологу сразу стало ясно, что это, действительно, творчество. Даже сквозь завесу бумаги, на которой были запечатлены эти изображения знаков, фигур и символов, чувствовалось, что за ними скрывается смысл и мощь внутреннего мира татуировщика. Эти изображения были как двери в иные измерения, приглашающие зайти и увидеть что — то доселе невиданное, испытать ещё никогда неиспытанное.

Хотя сам мастер со странным именем Илларион не производил впечатления чего — то грандиозного и инфернального. Он был весь длинный (в плане того, что какой — то вытянутый непреодолимыми силами), нескладный, с большой бесцветной головой, кажущейся нелепой на тщедушном теле. Глаза под белобрысыми ресницами были все время как — то полузакрыты, а в редкие моменты, когда мастер поднимал все — таки веки, все равно на его лице оставалось ощущение пустоты. Настолько выцветшими, никакими, были и его глаза.

Говорил Илларион очень мало и рассеянно, словно все время прислушивался к чему — то в себе. Как будто каждую минуту в нем, мастере, происходило что — то очень важное, а все общение с внешним миром досадно отвлекало его от грандиозных событий в мире глубинном. Было ещё что — то необъяснимо удивительное и в том, что на самом Илларионе не было ни единой татуировки. Когда Валентин искал номер нужного дома на узкой улочке, заросшей какими — то неизвестными ему вьющимися растениями на ажурных оградах, он представлял себе мастера тату в виде огромного, заросшего черными волосами байкера, в клепках, коже и с татухами по всему телу, не исключая огромные волосатые руки.

Тело Иллариона, судя по бледным, хотя и тронутым постоянным южным солнцам запястьям, было совершенно безволосо и невинно в плане татуажа.

— Лагуз? — впервые он поднял на Валентина бесцветные глаза. Диетолог кивнул и, немного волнуясь, протянул татуировщику гаджет, на экране которого светилась выбрМарая им руна.

— Угу, — кивнул мастер, — знаю.

Он отошел к навесному древнему, кажется, деревянному шкафу, открыл его, и Валентин увидел столпотворение разноцветных баночек с красами.

Это зрелище сразу как — то успокоило его, уж очень напоминало что — то яркое, детское, даже детсадовское. Казалось, что татуировщик сейчас вытащит ещё кисточки и плотные листы для рисования и предложит Валентину изобразить солнышко. Или домик. На выбор.

Ничего этого Илларион, конечно же, делать не стал. Он постоял некоторое время задумчиво перед открытыми дверцами шкафа, затем выбрал пару баночек. Посмотрел на просвет, хмыкнул. Затем обернулся к Валентину:

— Интуиция?

— Что, интуиция? — не понял, уже подпадавший под завораживающие подготовительные действия, Валентин.

— Руна Лагуз — интуиция в чистом виде.

— Вообще — то, я прочитал, что её значение — это вода. Поток воды. А вы хорошо разбираетесь в значении рун?

Илларион, продолжая приготовления к процессу, не торопясь ответил:

— Ровно настолько, насколько нужно для моего дела. Честно сказать, достаточно поверхностно. Но вода, её поток, это и есть внешний символ интуиции. Сонные чувства, фантазии, сны. Алкоголь или обезболивающее накануне не принимали?

Валентин отрицательно покачал головой и сел по указанию мастера на стул. Протянул руку.

— Это как-то не очень согласуется с потоком, — растеряно произнес он.

Илларион уже натягивал перчатки на бледные руки.

— Вода может принимать различные формы, — все так же медленно и как бы задумчиво приговаривал он. — Смысл руны в том, чтобы не стремиться ни к чему определенному, а согласиться с силой, которая несет тебя. Готовность принять форму, которую тебе уготовил поток, а не ту, какую ты выбираешь сам. Иногда в разрез с планами мироздания. Вам может казаться, что ваша опора должна быть твердой и материальной. Но вы не понимаете, что можете положиться только на глубины интуиции. В том числе и об этом говорит руна Лагуз.

Илларион уже наносил перевернутую задом наперед единичку на обработанное антисептиком предплечье Валентина.

— Здесь работы немного, — сказал он. — Предварительная подготовка не нужна. Посмотрите, это то, что вы хотели?

Мастер указал клиенту на большое зеркало, Валентин подошел к нему, посмотрел на рисунок, утвердительно хмыкнул. На самом деле, ему изначально было все равно, как будет выглядеть руна на его предплечье. Он все равно никому не собирался её показывать. Главное, чтобы она заработала.

— Я справлюсь «фри хенд», если только вы не захотите набить ещё руны, чтобы получилась вязь. Но предупреждаю: это на вашу ответственность. Потому что я уже говорил, что не посвящен в глубинное значение вязи. А сочетания рун — это штука очень опасная. Можно очень промахнуться.

Валентин, вслушиваясь в покалывание на месте рисунка, которое началось с того момента, как в руках у Иллариона зажжужала машинка, быстро уведомил мастера, что больше ему рун не нужно. Достаточно, одной.

— У меня есть причина, — сказал он, и татуировщик кивнул, давая знать, что Валентин может ему не объяснять дальше.

В конце сеанса, прикрывая свежую руну пленкой, Валентин не выдержал и спросил Иллариона, почему, сапожник сам без сапог, намекая на отсутствие даже признаков тату у мастера. Татуировщик замялся и нехотя сообщил, что он сам боится боли. «Парадокс», — пожал плечами Илларион в ответ на удивленный взгляд Валентина. И больше ничего не сказал.

Сейчас руна немного воспалилась и щипала. Валентин понимал, что должно минуть время, прежде, чем воспаление пройдет. Просто его в данный момент раздражало абсолютно все. Хотелось есть, но на виду у всех в санаторной столовой он не мог себе позволить брать блюда, которые были неполезны. Потому что было бы чересчур на глазах действующих и потенциальных клиентов врачу-диетологу лопать жирную котлету с большой порцией картофельного пюре, щедро сдобренного сливочным маслом. А Валентину, находившемуся в состоянии некоторой раздражительности и капризности, хотелось именно побаловать себя. И даже сама мысль о пережевывании очень полезного зеленого салата, которым он питался под многочисленными взглядами в общей столовой, была ему сейчас невыносима. То ли от голода, то ли от воспаления тату, то ли от безрадостных мыслей, заболела резко голова.

Валентин взял бластер цитрамона, выковырял таблетку и налил себе воды в одноразовый стакан. Он положил таблетку на язык, подумал о том, что все-таки решится и спустится сегодня вечером к морю, проверить, начала ли действовать руна, сделал глоток….

Горло внезапно передернуло судорогой. Валентин, пытаясь преодолеть панику, судорожно вдыхал носом. Ничего не получилось. Из открывшегося рта вырвался хрип, тут же превратившийся в рев. Стакан выпал из его рук, которыми Валентин схватился за внезапно закрывшееся горло. Вода вылилась на белоснежный до хрусткости халат, промочив его насквозь, до тела, но диетолог этого даже не заметил. В глазах поплыли зеленые пятна, окружающий мир расфокусировался, поплыл. Валентин согнулся пополам, затем рухнул на пол. «Ларингоспазм, сейчас пройдет», — попытался успокоить себя Валентин, но казалось, что вода, вызвавшая непроизвольные сокращения гортани, заполонила его всего настолько, что столь необходимому ему сейчас воздуху, было совершенно не пройти в легкие. Все кругом стало — вода, и Валентин тоже растворялся в ней и становился жидкостью. Это было ещё ужаснее, чем, когда он представлял себе, что тонет.

«А ведь ничто не предвещало», — раздался у него в голове издевательский голос.

А другой, не менее странный и не менее чужой, ласково прошептал:

— Не сопротивляйся. Зачем тебе? Откройся потоку, освободи сознание. Не держись за твердь….

Руна опрокинулась на Валентина, цепляя его своей острой как у вязального крючка гранью, и потащила за собой в водную бездну. Последнее, что он видел, перед тем, как глубина поглотила его — широко раскрытые в ужасе глаза чернявой, загорелой девчонки, вдруг возникшей откуда-то на пороге его кабинета.

Яська сидела в коридоре прямо на полу, поджав к груди худенькие коленки, обхватила их руками. Она с ужасом и немым вопросом оглядывала снующих мимо неё деловых мужчин, явно занятых чем-то ужасно важным. Яське очень хотелось, чтобы кто-нибудь проявил к ней сочувствие. Всё-таки только что на её глазах умер человек. Смерть она видела впервые в жизни, и находилась в состоянии шока. Но сочувствия никто так и не проявил. Её вежливо, но настойчиво попросили пока не уходить, и периодически она как попугай по кругу рассказывала то одному рассеянному человеку, то другому, о том, как вошла в кабинет и увидела врача, схватившегося за горло. Он хрипел, хрип этот перешел в рев. Затем человек в белом халате упал на пол и забился в судорогах. Все это длилось буквально долю секунды, затем он затих. Яська не знала, что делать в таких случаях, и просто начала громко и панически кричать. Набежали люди. Это все.

Она рассказывала это прилежно снова и снова. Пока около неё вдруг не возникла пухлая, странно-обаятельная в своей некрасивости девица с ярко накрашенным ртом.

— Ты свидетель? Имя. Фамилия! — требовательно сказала девица, и кажется, включила на телефоне диктофон.

Люди часто, а вернее, почти всегда, не могли сразу определить Яськин возраст. Она казалась двенадцатилетней, только входящей в пору своего рассвета девочкой, в то время как несостоявшейся выпускнице экономического факультета было уже далеко-далеко за двадцать. Такая она была вытянутая и тощая, как подросток-переросток, с торчащими локтями и острыми, почему-то вечно поцарапанными коленками. К этому несколько диковатому облику прилагались волосы в форме вечно растрепанного «каре», которые после неудачной покраски приобрели нежно голубое сияние. Поэтому она привыкла к вечному «тыканью», с которым к ней обращались посторонние люди. Но сейчас в Яське от усталости, голода, пережитого ужаса и необходимости рассказывать одно и то же разным людям, взыграло упрямство.

— А вы кто? — она поднялась и, все ещё опираясь о стенку, нагло взглянула в прозрачно-светлые глаза девушки. «Вы» в вопросе прозвучало подчеркнуто. В эту же минуту кто-то крикнул:

— Алина, ты скоро? Посмотри, у него на руке татуировка совсем свежая. Закорючка какая-то интересная. Может, он из секты какой? Заканчивай уже со свидетелем, она ничего толкового не скажет.

Яська обнаглела ещё больше от недоверия к своим ораторским способностям, и уставилась, уже противно ухмыляясь, куда — то поверх голов, заполнивший коридор стационара людей.

— Сейчас, — крикнула в сторону Алина, и посмотрела на Яську уже с вполне человеческим выражением понимания на лице. — Я судмедэкспорт. Первый раз смерть так близко видишь?

Наконец-то впервые за время ожидания, когда же её наконец отпустят, Яська увидела сочувствие.

— Он умер. — Констатировала Яська, обрадовавшись, что кто-то услышал тихий голос её души. — Зачем это все?

Она вскинула руку в сторону суетящихся людей.

— Понимаю, — кивнула Алина, — что ты устала и переживаешь, но работа у нас такая. Ты же не ожидаешь, что мы все сейчас начнем оплакивать умершего, вместе того, чтобы выяснить, что с ним на самом деле произошло?

— А что произошло? — Яське показалось, что голос её стал хрипеть, как совсем недавно у умирающего врача. Она непроизвольно схватилась за горло.

— Случай довольно редкий, — доверительно шепнула Алина. — Можно сказать, что буквально утонул в стакане воды. Ларингоспазм. Если говорить профессионально, то синкопальная абтурационная асфиксия. Вот видишь, я тебе все рассказала, что знаю. А теперь расскажи ты мне.

Она подмигнула Яське, как старой и довольно близкой знакомой. И Яська вдруг увидела, что медэксперт практически её ровесница. Ну, может, чуть-чуть старше. Совсем немного. Ей захотелось тут же сплетничать с Алиной об общих знакомых, выбирать джинсовый комбинезон в H&M, пить холодный молочный коктейль на террасе небольшого кафе. Увитого виноградной лозой и вкусно пахнущими цветами — граммофончиками.

— Ипомея, — зачем-то вслух сказала Яська. — Я вспомнила. Они называются ипомея.

— Что?! — с удивлением посмотрела на неё только что несостоявшаяся подруга Алина, на глазах опять превращающаяся опять в практически незнакомого судмедэсперта.

— Извините…. Цветы, которые обвивают беседки, называются ипомеей. Я сейчас вспомнила. Это глупо, да? Просто я все утро вспоминала, как они называются, измучилась вся, а сейчас вдруг — раз, и в голову пришло.

— Бывает, — подмигнула Алина. — А теперь давай от цветов перейдем к покойникам. Извини….

— Я уже…

— Ещё раз, — терпеливо сказала Алина… — Итак, имя, фамилия….

— Ясмина. Девятова. Я вообще-то не здесь живу. В гости на лето приехала. К маминой подруге. Каждые каникулы у неё провожу. С самого детства.

— Интересное имя, — как — то не очень кстати произнесла эксперт. — Редкое. Никогда не слышала.

— Мама в молодости восточными танцами увлекалась, — тоже непонятно зачем сообщила Яська. — Ясмина, это вроде как Жасмин. Восточное имя.

Алина кивнула понимающе.

— Род занятий?

— Я студентка. Только сейчас в академе. По семейным обстоятельствам, — зачем-то добавила она, и Алина опять понимающе кивнула.

— А зачем ты к диетологу пришла? — поинтересовалась она. — У тебя проблемы? Лишнего веса у тебя точно нет, — даже с некоторой завистью пухлая девушка оглядела натянутые кожей лопатки Яськи, торчащие под белой футболкой.

— Дверью ошиблась, наверное. Аида обещала договориться, что меня в тренажерный зал во время сончаса пустят. Когда народа будет немного.

— А Аида у нас кто?

— Я ж говорю, мамина старинная подруга. К которой каждый год приезжаю. Она тут всю жизнь живет, и всех тут знает. Вот и договорилась, чтобы мне позаниматься на тренажерах.

— Хорошо. Вот ты зашла, и ….

И Яська уже в который раз повторила заново свой рассказ. Как она зашла и что увидела.