Четвертая масть

Глава 3 Свидание с прошлым

У меня не было ответа на вопрос Александра Васильевича о нашем аресте. Мысленно готовясь к его визиту, я обдумывал, что он должен знать о нас и что ему следует сообщить, и тот вынужденный визит на Лубянку месячной давности решил даже не упоминать. Пребывание в старой камере для врагов народа даже слегка потускнело в моей памяти — было и было, мало ли что случается в жизни, тем более что никаких последствий этого сидения взаперти так и не проявилось. К тому же и Валентин обещал…

Но тут пришлось думать, и думать быстро — и у меня почти мгновенно выстроилась линия поведения, которая, правда, в итоге могла угрожать уже отцу Аллы, чего мне хотелось в последнюю очередь. Но я напомнил себе про травоядные нынешние времена — и посчитал, что риск оправдан. К тому же, скорее всего, он говорит с чужих слов, а сдавать госбезопасности неизвестных мне лично людей, которые наверняка и донесли до отца Аллы это откровение, — легко и приятно.

Александр Васильевич понял моё недолгое молчание по-своему.

— Постарайся не врать, — жестко сказал он. — Мне достоверно известно, что вы с Алкой несколько дней сидели в настоящей тюрьме.

— Даже в мыслях не было, — откликнулся я. — Тут другое… откуда у вас эти сведения?

— Какое это имеет значение?

— Для нас с вами, думаю, никакого, — я пожал плечами. — А вот для… Так кто?

— И… неважно. Я знаю этого человека много лет, и ни разу не слышал от него лжи.

— Всё когда-нибудь случается впервые, — заметил я. — Подозреваю, что он сказал вам не всё, далеко не всю историю. И проблема в том, что вам всё равно придется назвать его имя… Не мне! — я прервал его возражения, которые он готовился изложить. — Мне оно в любом случае вряд ли что скажет, поэтому я даже и пытаться не буду. Но уж поверьте — теперь от вас не отстанут. А я буду вынужден рассказать о вашем интересе, у меня другого выхода нет.

Возможных линий поведения у меня было — насколько я мог судить — ровно две. В одной я всё отрицал, убеждал отца, что никакого ареста и вообще никаких сношений с Лубянкой не было ни у меня, ни у Аллы, ни у нас обоих. Вряд ли это помогло убедить его — особенно с учетом того, что он узнал о нашем аресте из очень надежного, по его мнению, источника. Не добившись ничего от меня, он насел бы на свою дочь — и не факт, что Алла, которая относилась к отцу очень нежно и трепетно, не сдала бы нас с потрохами. Конечно, это всё равно ничем нам не грозило — всегда оставалась возможность сказать, что это продолжение той истории со стрельбой и прочими неприятностями, месть от знакомых посаженного за решетку Родиона и его семьи и всё такое, но все мои усилия по завоеванию доверия отца моей девушки пошли бы прахом.

Ну а вторая линия включала непосредственное участие в разрешении этой ситуации Валентина. Мне это не очень нравилось, но иного выхода за отпущенные мне секунды я не увидел; к тому же он обещал, что наш арест останется тайной — а тут на свет выполз какой-то левый товарищ, который, к несчастью, оказался знакомым моего будущего тестя и прилежно донес до него всё информацию. Впрочем, Валентину это и на самом деле могло быть полезно — подозреваю, что сотрудникам любой спецслужбы в любые времена интересно точно знать, что их ведомства «текут», как именно и через кого. Но в такие дебри я влезать не собирался — подполковник сам догадается, не маленький.

Выбранный мною подход дал определенные результаты — отец Аллы сбавил тон, да и настроение у него уже было далеко не боевым. Видимо, он тоже просчитал, какие силы могут вертеться вокруг внутренней лубянской тюрьмы.

— Почему выхода нет? — с легкой опаской спросил он.

— Подписки, — просто ответил я. — У меня и у Аллы, кстати, так что её спрашивать не стоит… Потому что формально ничего этого не было, ваш знакомый ошибся или не так понял некую информацию, которая к нему не должна была попасть… как-то так. Поэтому извините, но мне нужно позвонить…

— А если я запрещу?

— Я выйду на улицу и дойду до ближайшего таксофона. Это действительно серьезно… — я говорил с внутренним убеждением человека, который ни в чем не виноват — и увидел, что одержал безоговорочную победу. — Так я могу воспользоваться телефоном?

Александр Васильевич отвернулся и просто махнул рукой.

Я уже двинулся к выходу, но остановился, повернулся к нему и сказал:

— Хотя нет, я всё-таки выйду. Елизавета Петровна не знает о той истории, она уже на даче была… желательно, думаю, чтобы так и оставалось.

И двинулся дальше, не дожидаясь возможного ответа.

В коридоре меня ожидала Алла. Она налетела, не дав мне закрыть дверь и, кажется, просто не заметила этого — обняла, прижалась и громких шепотом спросила:

— Ну как?

— Нормально, — ответил я и обнял её в ответ.

Нас было хорошо видно из большой комнаты, но мне на это было наплевать. Про отношения с Аллой я рассказал почти всё, да и её отец был умным человеком — и, наверное, сам понял остальное. Вряд ли наши с его дочерью объятья как-то удивят взрослого человека, повидавшего в этой жизни всякое.

— Он знает про наш арест, — прошептал я Алле на ухо — и тут же прижал её к себе, чтобы она не рванулась разбираться с собственным отцом. — Всё нормально, я отбился… пока. Сейчас схожу, позвоню Валентину… Хочешь со мной?

Алла подняла на меня взгляд — в её глаза стояли слезы. Она попыталась что-то сказать, но быстро сдалась — и лишь молча кивнула. Я отпустил её, из прихожей крикнул бабушке, что скоро вернемся, только машину в гараж вернем — и мы с Аллой вышли на улицу.

— Ты меня специально держал? — хмуро спросила она.

— Почти… — пробормотал я и огляделся.

«Победу» по приезду я бросил прямо у подъезда, на небольшом пятачке, где стоял старый «Москвич-412». Сейчас на этой площадке крутился какой-то мелкий пацан — «Москвич» его не интересовал, а вот к «Победе» он явно присматривался. Пришлось шугануть.

Я сел внутрь, завел двигатель и подождал, пока Алла не устроится на соседнем кресле.

— Мне не очень нравится эта история, — честно сказал я. — Какой-то знакомый счел нужным рассказать твоему отцу о том, как мы с тобой чудесно провели время… Как говорил Винни-Пух, это «жжж» неспроста.

Алла всё-таки улыбнулась.

— И что делать? — спросила она.

— Да я уже почти всё сделал. Сослался на подписку, намекнул на то, что такие знания просто так не даются… и пообещал сообщить кому следует. Думаю, твой отец уже и не рад, что поддался на провокацию. Похоже, он и в Москву срочно прилетел только из-за этого, а не чтобы повидаться с семьей. Но одно другому не мешает…

— Ох, папуля всегда был слегка резковатым, — сокрушенно сказала Алла. — Ему всё нужно срочно, сейчас… позвонил бы, спросил.

— И что бы мы ответили? — грустно откликнулся я. — Для меня этот его интерес стал полной неожиданностью… я, кстати, почти и забыл о тех двух днях — сессия, ты, машина… ещё и комсомольцы с их добровольно-принудительным трудом на общее благо.

Алла снова неловко улыбнулась.

— Я тоже… почти забыла. И что будем делать дальше?

— То, что и собирались — сейчас поставим машину в гараж, а потом я позвоню Валентину. Отца я предупредил, чтобы он к Елизавете Петровне не приставал с глупыми вопросами…

В этом Алла меня полностью поддержала — неизвестно, как бы отреагировала бабушка, узнай она, что наша бурная жизнь прошла мимо неё.

Валентина я поймал на работе — он мне дал несколько своих номеров, и в случае нужды я обзванивал их по кругу, начиная с домашнего, поскольку график у сотрудников госбезопасности высшего ранга был плавающим. Я этого не понимал, и для меня это было странновато — особенно учитывая то, что в этом времени люди не находились на связи 24 часа в день и семь дней в неделю.

— Егор? — переспросил Валентин. — Что у тебя, говори быстрее.

«Присматривающих» за мной подчиненных он снял ещё на прошлой неделе, сразу после последней встречи с ним и Михаилом Сергеевичем — хватит, мол, зря гонять людей, всё равно со мной ничего не происходит, и рапорты ребята пишут, как под копирку. Я с ним согласился и даже испытал определенное облегчение — слежка мне была не по душе, и нахождение под колпаком пусть и у дружественного, но всё равно сотрудника госбезопасности спокойствия не добавляло.

— Приехал отец Аллы…

— Поздравляю, — перебил он меня. — Егор, подумай ещё раз — это действительно важно?

— Да.

— Хорошо, излагай.

— Ему какой-то знакомый рассказал про… ну… наш с Аллой арест, которого не было.

— Кого не было — знакомого?

— Ареста.

— Ладно… не было, рассказал. И что?

— Если всё в порядке, то и ладно, — меня немного покоробило его безразличие. — А если посторонним об этом знать не следует, то…

— А, вот ты о чем… — Валентин помолчал. — Извини, я в другом деле по уши, не сразу сообразил. И что ты ему ответил?

Мой рассказ, кажется, его немного успокоил.

— Молодец, выкрутился, — похвалил он меня. — И ты прав, таких сведений абы у кого быть не может… Но не думаю, что это срочно… Когда отец уезжает?

— Во вторник, с утра.

— Значит, время есть… Горячку пороть не будем, у меня есть чем заняться, да и у тебя, — он хмыкнул, — тоже. Знакомься с будущим родственником поближе, пива с ним выпейте, думаю, он не откажется, шашлыков сделайте… мяса нормального подкинуть?

От мяса я отказался, и Валентин снова прервал разговор, не дав мне попрощаться по всем правилам. Я повесил трубку на рычаг и, глубоко вздохнув, вышел из будки.

— Что? — обеспокоенно спросила Алла.

— Всё хорошо… наверное, — пробормотал я. — Только помощи пока от него не будет. Я надеялся уже сегодня с этой фигней покончить, но, видимо, она будет с нами ещё какое-то время. Что твой папа любит?

— А?

Было видно, что она не ожидала такого вопроса.

— Ну чем увлекается, что пьет, когда отдыхает, какие фильмы предпочитает в это время года? — уточнил я. — Чем его развлекать-то?

Она серьезно задумалась.

— Знаешь… а я и не знаю, — Алла даже руками развела. — Пока мама была… жива… они с друзьями в походы ходили, недалеко, меня не брали с собой. На турбазе мы все вместе как-то отдыхали, под Серпуховым… А потом… потом не помню. Он в работу как-то ушел, у меня тоже — учеба, кружки, репетиторы, потом институт, новые знакомые, новые интересы, а у него ещё и этот БАМ… Я вот сейчас прикинула — мы же и не общались совсем. Ты как — нормально… а посидеть, поговорить по душам — этого не было.

Обычная ситуация, подумал я, ничего выдающегося, вся страна так живет, если не весь мир. И не с нас это началось, «Отцов и детей» Тургенев написал сто лет назад, а до сих пор актуально — и через сорок лет будет. Я и сам был тем ещё отцом, хотя все мои семьи распадались до того времени, когда дети войдут хотя бы в подростковый возраст; поэтому я был лишен как проблем, так и плюсов общения с теми, чью психику ломает беспощадный пубертат. Александр Васильевич проскочил этот период по иной причине, но вот Алле отстраненность отца от её забот, кажется, совсем не нравилась.

— Понятно… — сказал я, чтобы не держать неловкую паузу. — Придется просто всё спрашивать в лоб. Может, ответит.

Но отвечать оказалось некому. Мы с Аллой отсутствовали меньше часа, и за это время Александр Васильевич уже успел сбежать из дома — на работу, как сообщила нам Елизавета Петровна но она не знала, почему он не стал дожидаться нас. Впрочем, бабушка тоже недолго стесняла нас своим присутствием — мы застали её уже в дверях; скорее всего, ей не терпелось похвалиться перед подругами приездом сына.

— Мило, — пробормотал я, когда мы остались одни.

— И не говори, — Алла тоже была расстроена поведением своего отца.

Александра Васильевича я, правда, понимал — он стремился оказаться в знакомой обстановке, а дом явно под это определение не подпадал, тем более что мы его выселили из его же комнаты. И если бы он дождался нас, предупредил по-людски — всё было бы нормально. А так сбегать, да ещё и в тот момент, когда я ушел звонить компетентным товарищам, было просто-напросто некрасиво.

Впрочем, я мог бы съездить в институт и забрать приказ, но мне было откровенно лень — фактический отказ Валентина бросить все его дела и срочно ехать разгребать моё дерьмо выбил меня из колеи, и я с трудом привыкал к новой реальности. Поэтому все обязательные вещи я отложил на следующую неделю — даже если это означало, что домой я попаду ещё на пару дней позже, чем мог бы и хотел.

— Я думаю к Ирке съездить, — вдруг сказала Алла.

Я удивился, но совсем немного — а потом признал разумность её желания. Какие-то контакты они с Иркой поддерживали, и Алла регулярно меня о них информировала, хотя после того моего визита в общагу эти две бедовые девицы пока не виделись. Насколько я понял, Ирка прислушалась ко всем моим советам — она и Алле ни полслова не сказала о том, какую роль играла в её жизни, и озаботилась переводом в другой вуз. Выбрала она текстильный; Алла считала, что Ирка молодец и умница, у меня же никаких эмоций этот факт не вызывал. Она, конечно, может стать великим модельером, но что-то подсказывало мне, что дело там не в одном желании, нужны ещё какие-то качества, хотя чудеса в жизни всякие случаются. В любом случае, она исчезнет из нашей общаги — текстильный находился, если я правильно помнил, где-то на Ленинском проспекте, — и тому же Бобу будет проблематично быстро её найти. Возможно, я успею его найти быстрее.

— Хорошая идея, — ответил я. — Могу с тобой прокатиться.

— Зачем? — подозрительно спросила она.

— Ну уж точно не затем, чтобы смотреть, как вы напиваетесь, — улыбнулся я, и Алла возмущенно пискнула — она очень не любила, когда я хотя бы косвенно напоминал ей о том, что привело к нашему знакомству. — Да знаю, знаю… Соберу оставшиеся шмотки, со Стасом пообщаюсь, он пока ещё в свою Сибирь не отчалил. Казах, правда, уже уехал… ну и ладно, может, Дёма будет на месте.

Всем им я уже сказал о том, что больше не буду почетным заборостроителем. Дёмыч и Стас приняли эту новость спокойно, а вот Жасым, кажется, искренне огорчился. Впрочем, он тоже пожелал мне удачи на новом месте — и пригласил возвращаться, если там меня встретят плохо. Я пообещал.

Сейчас моя бывшая общага почти опустела. Остались только такие студенты, как Ирка или Дёма — им незачем было ездить на родину, их и в Москве неплохо кормили. Стас задержался из-за той драки, после которой он неделю провалялся в больнице; он хотел до отъезда сдать сессию полностью, чтобы не оставлять «хвосты» на август, и деканат полностью поддерживал его в этом желании. Судя по его рассказам, с преподами договаривался чуть ли не сам декан — мне это было удивительно, но Стас действительно был на хорошем счету у себя на факультете, и если бы не та история на третьем курсе, его бы ждала как минимум аспирантура. Правда, я не знал его расписания — он мог сегодня как раз сдавать какой-нибудь из пропущенных предметов. Впрочем, мне и в самом деле нужно было забрать свои вещи, которые пока терпеливо дожидались меня в нашем шкафу; летом их вполне могли переместить в кладовку коменданта, а то и разграбить — слышал я и о таких эксцессах.

— Если хочешь, можем на машине, — предложил я, хотя это означало, что я сегодня соблюдаю повышенную трезвость.

Алла ненадолго задумалась — но всё же покачала головой.

— На метро доберемся, — решила она. — По дороге купим вина? Ирка говорила, что у неё запасы почти закончились.

Ну да, без ручейка импорта от банды приятелей Боба ей стало нечем пополнять свой бюджет, а в кубышке лежало, видимо, не очень много. Я прислушался к себе, но не обнаружил никаких угрызений совести — она сама была виновата, что поставила не на ту лошадь, пусть выбора у неё особого и не было.

— Конечно, — согласился я. — Можем и с едой чего придумать, а то так и будете без закуси стаканами…

Меня ткнули в плечо — и я прервал дозволенные речи.

— Ты ей позвони сначала, — посоветовал я. — А то приедешь к закрытой двери…

У Ирки в комнате телефона, разумеется, не было. Да и во всей общаге телефонов было, кажется, три — на столе у вахтерши, к которому студентов подпускали по большим праздникам, автомат внизу для общего пользования и в кабинете у коменданта, до которого обитатели общаги не имели возможности добраться законными путями. Но связаться со знакомыми было возможно — позвонить на вахту и очень вежливо попросить сидящую там женщину оставить записку обитателю нужной комнаты с указанием кто звонил и когда. Я так и не выяснил, входило ли это в обязанности вахтерш, но такие просьбы они выполняли — благо, было недалеко; у телефона-автомата стоял большой стеллаж с номерными ячейками-сотами, в которые, например, почтальоны клали письма и телеграммы. Записки отправлялись туда же — ну а потом они тем или иным путем попадали к нужному человеку.

Во время учебного года система работала почти оперативно — записку мог захватить сосед или просто знакомый, так что связаться можно было в разумные сроки. Сейчас, конечно, Ирка могла отзвониться и через пару дней — если у неё не было привычки проверять свою ячейку. Но я надеялся на вахтершу — она могла намекнуть девушке, что ту желают услышать её знакомые.

Алла этим способом связи с Иркой пользовалась относительно регулярно, так что она послушно направилась в прихожую, а я пошел на кухню — приготовить чай и что-нибудь к нему, подкрепиться перед поездкой. Я слышал, как Алла набрала номер, о чем-то поговорила, положила трубку. Слышал, как она направилась ко мне — и тут же раздался звонок, на который она сама и ответила.

Чайник докипел, я занялся заваркой — и в наступившей тишине до меня отчетливо доносились её реплики.

— Алло!.. Да… Это я… Я звонила… Подруга… Давно… Около трех лет… Зачем?.. Что?!!

От этого «что» я слегка подскочил на месте, оставил свои занятия и чуть ли не одним прыжком оказался в прихожей. А Алла внимательно слушала, что ей говорит невидимый и неслышный собеседник — но я видел, как подрагивает её рука, которая держит трубку, и как набухают на веках слезы.

— Да, я поняла… сейчас… — она как-то неловко огляделась, подвинула к себе тетрадку для записей, взяла карандаш, что-то записала. — Да, готово… конечно… сегодня…

И беспомощно опустила руку вдоль тела. Я подошел к ней, забрал трубку, послушал на всякий случай короткие гудки, положил её на аппарат — и тронул Аллу за плечо.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Ирку… — Алла всхлипнула. — Ирку… убили…