Четвертая масть

Глава 22 Трудности переводов

Пока мы шли до гостиной — а это буквально минута чистого времени, — я успел смириться с мыслью, что больше не увижу Боба. Он не был мне ни братом, ни сватом — просто совершенно чужой человек, которому зачем-то понадобилось портить жизнь моей невесте. Ну и мне тоже, раз уж я во всё это влез.

Наверное, это было неправильно и чудовищно — и любые правозащитники будущего дружно поддержали бы эту мысль. Да я и сам, хоть и не был правозащитником и вообще относился к их деятельности с большим скепсисом, всё же склонялся к тому, чтобы отдать Боба в руки правосудия. Да, советский суд во многих местах был кривым и косым, а советская процессуальная система имела очень серьезные лакуны, которые умелые люди могли использовать в своих целях, и в целом вся эта тряхомудия часто работала лишь благодаря живительному начальственному пинку. Но альтернативой этому был тот самый беспредел, которого я всем сердцем хотел избежать. Вот только для изменения нынешней ситуации мне нужно было хорошо знать право и иметь авторитет в юридических кругах — тогда и только тогда я мог бы всего лишь предложить какие-то коррективы, причем без особой надежды на то, что они будут приняты.

Но я не был юристом и даже не собирался им становиться. И не хотел ничего менять… кроме, разве что, той статьи УК РСФСР, которая касалась частнопредпринимательской деятельности и коммерческого посредничества — без неё мне было бы значительно безопаснее заниматься задуманным мною бизнесом по изготовлению декодеров для просмотра западных видеокассет. Да и предложение гаражного соседа Николая можно будет рассмотреть уже с практической точки зрения…

В общем, я хотел чего-то вроде перестройки, только без возможности воровать социалистическую собственность. Меня-то до этого воровства точно не допустят, а если сам влезу — грохнут, тут к бабке не ходи. А вот делать что-то своими собственными руками… хотя, правда, и там все эти запчасти и те же микросхемы были цельнотянуты с заводов в обход отделов сбыта. То же самое воровство, вид сбоку.

В любом случае, живой и здоровый Боб в моих планах не учитывался никак. Отсидевший и вернувшийся с зоны лет через десять — тоже. Отпущенный из психушки через два года — тем более. Через два года мы с Аллой как раз планировали подумать о ребенке, а этому упырю насрать на высокие материи — он может окончательно съехать с катушек и воткнуть свой нож как раз туда, где зарождается новая жизнь.

Так что ну этого Боба нахрен. Пусть его грешная жизнь завершится в этом комфортабельном сарае. Я не против. Главное — помнить, что Алле об этом знать не обязательно. Точнее, ей лучше вообще об этом не знать. Я тронул Валентина за плечо и мы остановились в коридоре.

— Что? — недоуменно спросил он.

— Алле ничего не говорите… — тихо ответил я.

— О чем? — он тоже понизил голос.

— Что он пропадет без вести.

— А, это. Я и не собирался. Сам не проговорись… хотя, у тебя с сохранением тайны и так всё хорошо. А одной больше, одной меньше… По себе знаю.

Михаил Сергеевич и Алла обсуждали немецкие переводы — словно в стране не происходило неизвестно что, а мы с Валентином и в самом деле просто вышли подымить на крыльце. Я услышал пару слов на языке Гитлера и Шиллера, но общий смысл их препирательств от меня ускользнул.

Вообще я был очень благодарен старику за эту идею с переводами. С первой порцией Алла разобралась как-то быстро, почти не отвлекаясь от экзаменов и позволив мне заниматься, чем душе угодно. Именно за ними и приезжал посыльный от Михаила Сергеевича; он же привез гонорар и следующее задание — не такое большое, но, как оказалось, заковыристое. С ним Алла провозилась чуть подольше и успела прямо накануне прилета отца — благо сессия уже завершилась, и она была почти свободным человеком.

Заплатили ей, правда, на мой взгляд, очень и очень мало — за первую порцию рублей двадцать, за вторую обещали пятнадцать. Но Алла просветила меня, что переводчики в СССР вовсе не были привилегированным классом и котировались примерно наравне с пенсионерами и дворниками; но дворникам ещё и служебное жилье давали. Да и о пенсионерах и ветеранах государство тоже не забывало — в отличие от переводчиков.

Их выработка тут считалась в неких авторских листах — сорок тысяч печатных знаков с пробелами; для темного меня Алла перевела их в страницы обычной книги — получилось примерно двадцать две штуки. На этот объем отводилось десять дней, а платили за него примерно рублей пятьдесят — но могли и накинуть немного за сложность. И десяток страничек машинописного текста, которые ей вручил Михаил Сергеевич, больше чем на две красненькие не тянули ни при каких раскладах — по её мнению, старик и так был очень щедр, учитывая её студенческие таланты. Я ещё больше уверился, что это было какой-то формой благотворительности — наши кураторы просто заглаживали вину перед нами за собственные косяки, но делали это исподволь, без бросания пачек с купюрами с барского плеча. За это я их и ценил.

Впрочем, Алла рассказала ещё, что отдельно такой профессии, как «переводчик» в Советском Союзе нет. Вернее, некий человек может заниматься переводами, например, в каком-то издательстве, но там никаких гонораров — только оклад и возможная премия. А вот такого рода переводы — это по факту подработка, их можно получить через некое Бюро переводов, в которое берут только тех, кто уже имеет официальную должность. В общем, на мой взгляд, это было не так прибыльно, как хотелось бы. Но Алле нравилось — и вроде бы у них в институте подобная деятельность могла учитываться как производственная практика. Но со своей она уже разобралась, а нам и тридцать пять рублей не помешают. Сходим пару раз в «Лиру».

Увидев, что мы вернулись, старик с Аллой отвлеклись от своего занятия, она аккуратно убрала какие-то листки — кажется, новое задание — в свою сумочку. И кинулась ко мне.

— Я волновалась! — воскликнула она, повиснув у меня на шее.

— Всё хорошо, — я извиняюще улыбнулся Михаилу Сергеевичу над плечом девушки. — И всё уже закончилось.

— Его арестовали? Это был он?

Я замялся — но почти незаметно, буквально на мгновение.

— Да… арестовали. Правоохранительные органы с ним разберутся.

Милицию я не упомянул, поскольку с ней Боб, кажется, уже никогда не познакомится. И остальные подробности всей операции опустил — незачем Алле влезать в эту грязь. Достаточно того, что я в ней изгваздался по самые уши.

— И правильно! — Алла ткнулась лбом мне в плечо. — Теперь всё будет нормально?

Я оглянулся на Валентина — мол, выручай, сам не справлюсь. И тот меня не подвел.

— Конечно, будет, — вмешался он. — Михаил Сергеевич, мне тут стало известно, кто стоит за той ситуацией с Александром. Это Олег Михайлович, вы должны его помнить. Из второго.

Насколько я мог судить, Михаил Сергеевич чуть ли не с полуслова понял, о ком идет речь. Но заставил Валентина доложить всё честь по чести — правда, тот рассказал о «старом знакомом» хоть и развернуто, но так, что даже мне, присутствовавшему при допросе Боба, было непонятно, кого они обсуждают. Впрочем, я и тогда остался в некотором неведении, а уточнять не стал — были другие заботы. Ну а Алла вообще впала в ступор и даже открыла в недоумении рот.

— Только непонятно, где его искать. Он может быть как в Москве, так и… где угодно. Со среды не на связи, но сам не проверял, — закончил свой рассказ Валентин.

Михаил Сергеевич задумчиво посмотрел вдаль.

— Это можно узнать, — сказал он. — Думаю, Георгий мне не откажет.

— Михал Сергеич, позвоните? — в голосе Валентина я услышал неожиданные просительные нотки.

Мне он всегда казался достойным наследником «Железного Феликса» — только без маузера. Кожанка, я был в этом уверен, у него есть, в этом времени она считалась негласным признаком статуса для обеспеченных господ. А Валентин явно был из этой прослойки — и нисколько не стеснялся, судя по его непременному «Мальборо».

— Позвоню, — согласился старик. — А ты пока подумай, что делать собираешься.

Он повернулся к телефону и набрал какой-то номер — без судорожных поисков нужных цифр по записным книжкам и прочих признаков людей с плохой памятью. Впрочем, сейчас таких людей было много… я и сам когда-то помнил много полезных номеров наизусть.

Ответили ему практически сразу.

— Георгий, привет тебе, — сказал Михаил Сергеевич. — Это Смиртюков тебя беспокоит. Как там твои писатели поживают? Не потерялись в нынешних условиях? Не потерялись? Вот и хорошо, они нам ещё пригодятся… Не буду отвлекать надолго, у меня к тебе есть просьба небольшая. Ты не знаешь, где сейчас можно найти Олега Михайловича Шмелёва? Да-да, того самого, «Резидента». Потребовался вот одному старому знакомому… моему знакомому, конечно же. Вот как? Что ж, диктуй, записываю.

Старик подтянул к себе большую тетрадку, в которой уже было исписано порядочное количество страниц — и, кажется, только за последние дни, — и пару раз небрежно чиркнул ручкой. Хорошей такой, золоченой, но чернильной ручкой — какими и полагается работать государственным служащим его ранга.

— Спасибо, Георгий, от всей души благодарю, — ответил Михаил Сергеевич на реплику своего собеседника. — Нет, вот про это ничего не скажу… Ещё пара дней, так что успеешь. Нет, не разбирай.

Он положил трубку и как-то весело посмотрел на нас.

— Он сейчас в Переделкино, отдыхает от трудов в Доме писателя. Георгий говорит, что сведения верные… и свежие. Валя, ты что-нибудь придумал?

Тот отрицательно покачал головой.

— Можно снова послать группу… Но с этим… с этим я хотел бы разобраться сам. Вот только… — он бросил быстрый взгляд на Андрея, который сидел за столом и что-то жевал, но быстро поднял голову, когда понял, что речь идет о нём.

— Андрюшу не отпущу, он мне нужен, — тут же отреагировал Михаил Сергеевич. — Своих вызывай.

— Только же уехали они, и пары часов не прошло, ребята трое суток на ногах были, — с обидой в голосе сказал Валентин.

— У вас в комитете что, водителей мало? — старик недоуменно поднял бровь.

— Другие не подходят.

— Тогда посылай группу, — безразлично предложил Михаил Сергеевич и взял свою тетрадь, перелистнув несколько страниц и сделав вид, что нашел что-то интересное.

Повисло неловкое молчание.

Я не понимал, что происходит. Старик явно считал, что Валентин вытащил на свет какие-то личные разборки с этим бывшим госбезопасником, который сейчас каким-то образом оказался в писательском санатории, иначе этот Дом в Переделкино назвать было сложно. Впрочем, там могли отдыхать не только те, кто занимается соответствующей деятельностью, в СССР случались и более невероятные события, а социалистическая действительность этому лишь способствовала. Но как бы то ни было, Михаилу Сергеевичу очень не хотелось заниматься этим делом, хотя откровенно послать Валентина он по каким-то соображениям не мог или не хотел. У этих двоих были странные взаимоотношения, в которые я старался не вникать; они явно через многое прошли, многое видели и даже сейчас были на одной стороне в этом странном государственном перевороте, который на этой даче почти не ощущался.

В общем, я решил просто подождать, чем всё закончится. Ну или просто уйти, если нас с Аллой выставят — со всей возможной вежливостью, конечно — из этого гостеприимного дома. Ведь в целом все наши дела были завершены, враг повержен и сейчас ждал своей участи в сараюшке на заднем дворе. А нам надо было…

— Ал, а ты звонила отцу с бабушкой? — нарушил я здешний кодекс молчания.

— Ой… нет. Михаил Сергеевич, можно?

Тот, разумеется, разрешил. Алла схватилась за трубку одного из телефонов, набрала номер — судя по репликам, ей ответила Елизавета Петровна, которая начала выговаривать внучке за её неподобающее поведение. Алла вяло отбивалась и, пожалуй, имела на это право — с ней-то точно ничего не случилось, да и со мной тоже, так что наша авантюра удалась на славу. Но обычно родители и бабушки очень плохо слышат доводы разума… особенно если на улице происходит самый настоящий государственный переворот.

Валентин с минуту смотрел на это щебетание, потом он молча развернулся и вышел из комнаты. Михаил Сергеевич не обратил на это никакого внимания, всецело занятый своей тетрадкой.

И лишь я стоял столбом посреди комнаты, не зная, что мне нужно делать. И главное — что мне можно делать.

Наконец Алла положила трубку.

— Папа собрался нас искать… — убитым голосом сказала она.

— Но теперь уже не собирается? — откликнулся Михаил Сергеевич, оторвавшись от своих записей.

— Теперь — нет. Но дома нас ждет знатный пропесон…

— Пропесон? — у старика непроизвольно поднялась одна бровь.

— Ругать будут, — объяснил я. — Сильно. Может, ещё и сладкого лишат на неделю.

Я улыбнулся, показывая, что не расстраиваюсь из-за возможных запретов.

— Почему так?

— Я не предупредил, куда собираюсь… — я дёрнул плечом. — Алла забегала домой… Ал, ты не говорила, что мы отправляемся на войну?

— Не-а… сказала, что мы в гараже будем, — она забавно мотнула головой.

— Понятно всё с вами, молодые люди, — раздался за моей спиной голос Валентина. — Кому война, кому развлечение… Егор, как ты смотришь на то, чтобы немного прокатиться?

Я резко обернулся. Почему-то мне послышалось ещё и продолжение этой фразы — «в лес, ночью, в багажнике моей машины». Я стряхнул с себя наваждение из девяностых и довольно тупо спросил:

— Да. Куда едем?

Некоторые вещи записываются на подкорку и выскакивают в самые неожиданные моменты жизни. Я так и не понял, куда выходил Валентин — в туалет надо было идти на улицу, да и не обернулся бы он за минуту, ему с одной рукой пришлось бы проворачивать целую операцию вокруг своей ширинки. Впрочем, я быстро выкинул из головы возможные проблемы, с которыми сталкиваются однорукие бандиты в процессе посещения уборной — в конце концов, я сам чуть не стал одним из таких. Да и боль периодически напоминала мне, что стоит избегать резких движений, если я хочу, чтобы моя рана зажила относительно быстро.

Но ураган мыслей, который как-то неожиданно сменил непринужденный разговор, сделал своё черное дело. Я спросил у Валентина то, что обычно спрашивал у своих клиентов. И я был уверен, что он это хорошо понял.

— Да тут недалеко, — ухмыльнулся он. — Я покажу.

Наверное, мне стоило продолжить шутку и спросить о цене, но я опасался засветиться перед Аллой. Пока что она смотрела на нашу пикировку с каким-то волнением — понимала, что Валентин собирается во что-то меня втянуть, но ещё не поняла, во что именно.

А вот я уже понял. И я не могу сказать, что мне эта идея была по душе. Судя по пробежавшей по лицу Михаила Сергеевича тени, он тоже был не восторге от планов своего приятеля, но пока не вмешивался.

Я быстро прикинул варианты — их и было-то всего два: отказаться и согласиться. В случае отказа я вряд ли что-нибудь потеряю; Валентин, скорее всего, всё-таки вызовет кого-то из своих комитетских водителей — сам-то он со своим корсетом вряд ли способен управлять современными «Волгами», пусть даже с автоматической коробкой передач. Пусть это будут те самые другие и не подходящие, но руль крутить они смогут, а заодно послужат чем-то вроде ударной группы — хотя для этой цели, наверное, лучше всего подошли бы ребята старшего лейтенанта Хорошилова. Но их Валентин явно не собирался использовать ещё раз.

А вот в случае согласия… У моего генерал-майора были какие-то серьезные терки с этим неизвестным мне и спрятавшимся среди писателей Олегом Михайловичем. В нынешних условиях это противостояние могло закончиться как угодно — перестрелкой или… или перестрелкой. На примирение сторон я бы рассчитывать не стал. Со стрельбой у Валентина сейчас, наверное, чуть получше, чем с вождением, но вряд ли его левая рука обладает теми же снайперскими навыками, как правая. Впрочем, я вообще не знал, как он стреляет — но должны же их в этом комитете хоть чему-то учить?

И где оказываюсь я? В буквальном смысле между двух огней. То есть там, где мне очень не хотелось оказаться.

Но и отказать Валентину по причине собственной трусости я не мог.

— Хорошо, поехали, — кивнул я.

— Егор!

Алла сделала движение, словно хотела остановить меня, но я сам шагнул к ней и крепко обнял.

— Я скоро, котенок, — прошептал я. — Помогу — и сразу назад. И всё будет хорошо.

— Пусть едет, Алла, ничего с ними не случится, — проворчал из своего кресла Михаил Сергеевич. — А мы пока продолжим… ты же помнишь, на чем мы остановились?

Я заметил в углу глаза своей невесты одинокую слезинку, вытер её — и подтолкнул девушку к старику.

— Ничего не случится, — повторил я.

Правда, в отличие от Михаила Сергеевича, в моём голосе не было ни капли убежденности в благополучном исходе этого безнадежного мероприятия.