Четвертая масть

Глава 1 БАМ и гость

Телефон зазвонил в какую-то несусветную рань. Я протянул руку, на ощупь нашел будильник на тумбочке — полшестого утра — и со стоном вернул его на место. Вставать и шлепать в прихожую не хотелось совершенно, и я с надеждой подумал, что кто-то мог ошибиться номером. Но телефон продолжал трезвонить, а потом до моего ещё не проснувшегося сознания дошло, что звонки были сдвоенными, междугородними. Такие обычно не ошибаются, да и в этом времени не было принято заставлять людей понапрасну околачиваться на переговорных пунктах.

Я ещё разок мысленно простонал и совсем уже приготовился откинуть одеялко и выползти на свет божий, но тут через меня перепрыгнула Алла.

— Я отвечу, — сонно буркнула она.

Это было необычно — по утрам её было сложно добудиться, и в нашей паре именно я был той ранней пташкой, которая просыпается первой и готовит завтрак на двоих. Не в половине шестого утра, конечно — по приобретенной в первой жизни привычке я вставал часов в семь или чуть позже и до срока маялся от безделья, поскольку никаких гаджетов, на которые можно было убить пару часов, тут ещё не существовало. Как-то я попробовал вспомнить — и получилось так, что во второй жизни я проснулся позже лишь один раз, в самый первый день; я списал тот случай на сам процесс попаданства, на который повлиять не мог. А вот потом я и в общаге просыпался первым из нашей троицы, и у Аллы тоже — даже не задумываясь об этом.

Ну а вместо смартфонов я использовал бумажные книги — благо у Балахниных была солидная библиотека, и многое из неё я никогда не читал. Это было поскучнее, чем серфить по сети, но выбора у меня не было.

И вот Алла внезапно подорвалась из самой глубокой фазы сна — меня это настолько удивило, что я проснулся окончательно, открыл глаза полностью и начал раздумывать, стоит ли идти на помощь своей почти невесте или же предоставить ей разбираться с проблемой самостоятельно. Победила лень — да и, в конце концов, она была взрослым человеком, который умел обращаться с телефонными трубками как бы не лучше меня, чересчур избалованного техническим прогрессом.

Я прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что за сон я видел — но снова открыл их, когда услышал в прихожей крик. И опять никуда не пошел — крик был коротким, он выражал радость от какого-то известия, так что моё участие было преждевременным. Я слышал, как Алла что-то быстро-быстро говорила, но не разбирал ни слова — было слишком далеко, но идти поближе мне действительно было лень.

А потом я понял, почему она так подорвалась с постели — после окончания разговора Алла забежала в туалет и сделала свои дела, не закрыв дверь. Спустя несколько мгновений после того, как до меня донесся звук слива, она появилась в дверях нашей комнаты — сияющая и совершенно проснувшаяся.

— Что-то случилось? — вяло поинтересовался я.

Меня оправдывало то, что мне всё ещё хотелось минуточек десять поспать.

— Ага! — воскликнула она. — Папа собирается приехать!

Я попытался уложить в голове это сообщение — по возможности быстро, но, кажется, превысил какой-то негласный норматив, о котором был не в курсе.

— Ты не рад? — Алла состроила огорченное лицо.

Но теперь ответ у меня был готов.

— Рад, — честно сказал я. — Просто ещё сонный. Что за папа и куда он собирается приехать?

Мою тупость оправдывала только предшествующая суета, которой оказалась наполнена моя грешная студенческая жизнь после окончания сессии и завершения дел с Михаилом Сергеевичем и Валентином. Ведь это только в биографиях строчка «перевелся в другой институт» выглядит просто; конечно, такой перевод был не слишком сложной задачей, но требовал какого неимоверного количества разъездов и разговоров. В вузе назначения надо получить справку, что тебя там готовы взять, потом по этой справке нужно взять в своем заведении справку, что тебя готовы отпустить. Потом ещё справку, ещё справку — и так до тех пор, пока на свет не появятся два приказа: об отчислении из-за перевода и о зачислении после перевода. Я лениво толкал этот процесс ещё во время сессии — не потому, что не хотел, а потому что всё осложнялось требованиями, которые, как оказалось, Минвуз СССР придумал ещё в начале 1970-х.

Согласно этим правилам, до полного закрытия летней сессии я числился студентом-первокурсником, которым переход в другой институт был закрыт; предполагалось, что они просто отчислятся, а затем поступят в нужное место на общих основаниях. Чтобы женщины в приемной комиссии МИРЭА закрыли на это обстоятельство глаза, я потратил годовое количество лести и около тонны шоколада; то же самое повторилось и в нашем деканате — правда, без лести, да и шоколада было значительно меньше. На моей стороне играли жуткий недобор на нынешнем первом курсе радиоэлектроников, мои оценки, которые были сносными по любым критериям, а также определенная репутация, которую некий Егор Серов за год заработал у заборостроителей. Против меня был тот самый приказ министерства. Ещё меня неприятно поразило, что в моем родном институте за меня особо не держались — впрочем, я не был выдающимся студентом, сданные на «отлично» экзамены пока что воспринимались как нелепая случайность, а первокурсники тут действительно шли как расходный материал.

Но окончательно запустить этот процесс я смог только после того, как сдал последний экзамен — и всё равно мне пришлось убить на завершение перехода почти неделю. Мысленно я уже проклинал себя за саму идею перевестись в другой вуз — лето так и утекало сквозь пальцы, и я серьезно опасался, что к нашему с Аллой приезду на мою родину то самое озеро с древними развалинами окажется вне зоны доступа. С ним такое случалось регулярно — и добираться туда не решались даже самые отчаянные головы на полноприводных УАЗах. Я же никогда не считал себя отчаянным — поэтому вряд ли даже стал бы пытаться.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Сегодня был четверг, мне нужно было заехать в свой бывший вуз, забрать там приказ об отчислении, съездить с ним в МИРЭА — и стать его студентом официально. Не слишком трудная задача, любой с ней справится — тем более такой отличник, каким я показал себя в последней заборостроительной сессии. Ну а в субботу, в последний июньский день, мы с Аллой планировали отправиться в путешествие на мою родину, чтобы на пару месяцев забыть об учебе, проблемах с моими кураторами, о приятелях Боба и о нем самом, и о Москве тоже — и просто наслаждаться жизнью. Алле, конечно, было легче, но я тоже уже почти вспомнил, как хорошо быть молодым, здоровым и влюбленным.

Папа был Аллы, приезжал он в Москву, в ту квартиру, в которой обитал между командировками — и в которой сейчас жил я. Причин, по которой папа покинул вверенный его заботам БАМ, Алла не знала — он не сказал, а она не спросила. Зато она зачем-то выспросила отца, каким рейсом и в какой аэропорт он прилетает — совершенно бесполезная в этом времени информация, поскольку встречать дорогих гостей сейчас ездили редко, да и то — при наличии собственной машины. Впрочем, машина у нас теперь имелась, а я уже проснулся и сумел в общих чертах составить по-настоящему гениальный план.

— Ал, надо наше барахло отсюда перенести в твою комнату, — сказал я, мрачно оглядывая беспорядок, который мы устроили на месте папиной спальни-кабинета.

— Думаешь? — с сомнением спросила она.

— Уверен. Он хоть про меня и знает, но вряд ли обрадуется, что я оккупировал его диван… — объяснил я. — Примерно поэтому я всё ещё хочу собственную квартиру. Кстати, ты ему сказала, что мы в субботу собирались уезжать?

— Да… — Алла кивнула. — Но он ответил, что если мы на пару дней задержимся, ничего страшного не случиться.

— Это точно… — пробормотал я. — Не случится… Ладно, с этим понятно. Придется его встречать — со всеми почестями, на собственной машине, чтобы у него не было никаких причин для недовольства.

— Да ну, глупости какие-то, какое недовольство? — Алла махнула рукой. — Он всегда сам добирался, а иногда за ним машину посылали из института. Думаю, и тут так будет.

— Я убежден, что лучше встретить, — настойчиво сказал я. — Рейс, конечно, ранний, но переживем, не первый раз…

Рейс был из Братска — видимо, там находился ближайший к стройке века аэропорт, до которого можно было добраться относительно легко. Полет оттуда занимал часов пять, а в Домодедово нам нужно было оказаться примерно в семь часов утра. В целом ничего сложного, но нам нужна была подстраховка.

— Если ты так считаешь… — как-то устало согласилась со мной Алла и спросила застенчиво: — Ты не хочешь позавтракать, если уж мы проснулись?

Я пожал плечами.

— Можно и позавтракать, почему нет, днём доспим, — сказал я. — Наверное… Но вообще нам сегодня нужно будет навестить бабушку и отвезти ей пирожки.

— Какие пирожки? — она недоуменно посмотрела на меня.

— Про бабушку тебе всё понятно? — хмыкнул я. — Просто подумал, что при Елизавете Петровне твой папа не будет слишком сильно ругаться, да и ей будет в радость увидеть сына, которого не видела… сколько? Полгода?

— Он в феврале улетел… — грустно ответила Алла и шмыгнула носом. — Ты прав, так будет лучше, папуля бабушку боится.

В этом я сомневался, но всё равно — некоторые вещи при правильном воспитании вбиваются в подкорку, а отца Аллы, скорее всего, воспитывали правильно, в том числе и в плане почтения к родителям, особенно — к матери.

План с участием бабушки не был особо коварным, но сама идея сделать Елизавету Петровну неким буфером при первом знакомстве с будущим тестем меня сразу воодушевила. Бабушка-то точно была на нашей стороне, она участвовала, хоть и невольно, во многих событиях последних недель, убедилась в моей порядочности, мужественности и прочих положительных качествах. Скорее всего, она была уверена, что её внучка наконец-то вытащила счастливый билет — и что у неё самой есть очень хороший шанс дожить до правнуков. На пути к этому она готова была снести многие препятствия, и собственный сын тут мог рассматриваться как досадная помеха, а не союзник. Да и поездка на дачу была, в принципе, в тему — мы могли чем-нибудь ей помочь; в воскресенье мы приехали буквально на пару часов, успели поздороваться, показать свежекупленную машину и плотно пообедать.

— Да дело не в страхе… — сказал я. — Но вероятность мирного исхода при ней значительно повысится. Значит, так. Сейчас завтракаем, смотрим телевизор, убираемся в комнатах, а потом выдвигаемся дружными колоннами…

У меня на руках, конечно, имелась пара неплохих козырей для общения с будущим родственником — хотя бы собственная «Победа», которая вполне могла сойти за флеш-рояль. А если прихватить с собой, например, термос с горячим кофе — мой китайский друг с честью пережил путешествие на юг и обратно, — то перед такой лавиной положительных эмоций не устоит ни один, даже самый суровый отец в мире.

— А при чем тут пирожки? — внезапно спросила Алла.

Я не сразу вспомнил, что пару минут назад шутил на эту тему, но решил быть серьезным.

— Пирожки ни при чем, — ответил я. — Но не с пустыми же руками мы к бабушке поедем? Подождем открытия магазинов, купим всяких продуктов — и двинемся.

Историю этой дачи Елизавета Петровна не знала. Им с мужем она досталась в самом начале пятидесятых, а кто хозяйничал на этом участке раньше — бог весть. Дата постройки, кстати, была знаковой — 1937 год, так что призраки Большого Террора вполне могли бродить по двухэтажному дому.

Домик был деревянный, компактный — большая комната с пристройкой внизу и что-то вроде мансарды наверху. В пристройке располагалось какое-то подобие кухни — газ сюда уже провели, — и выход в сад, от которого тут было одно название.

Мы приехали в Кратово ближе к полудню — вволю походили по утренним и пустоватым из-за рабочего дня магазинам, потом я затащил Аллу ещё и на Рижский рынок, где мы купили пару банок импортного кофе — чтоб не поить отца цикорием, которого к тому же в нашем магазине не было. Заодно я уговорил Аллу на бутылку пятизвездочного «Арарата» — а к нему пришлось брать шоколадки, лимоны и всякие кооперативные копченые колбасы, потому что роскошная жизнь такова и больше никакова. Я был уверен, что отец Аллы оценит такое подношение.

Остаток дня прошел в приятных хлопотах. Я освободил место для машины — на участке были предусмотрены ворота и небольшая площадка; скорее всего, раньше её использовали, чтобы привозить всякие крупногабаритные вещи. Но с тех пор прошло немало времени, ворота слегка подгнили и нуждались в ремонте, а сама площадка была завалена старым хламом, причем иногда — тяжелым. Но я справился, и теперь «Победа» была хоть как-то защищена от вражеских поползновений и окрестных пацанов.

И уже под вечер я оборудовал из нескольких кирпичей небольшой очаг, в котором спалил старые дрова, появившиеся при расчистке — мангала тут, как я и предполагал, не водилось, — пожарил купленные как раз для такого случая жирные сардельки и запек картошку. Ужин получился, конечно, походным, но мы разбавили вкус углей приобретенным уже в Кратово мороженым и хорошим, «индийским» чаем со свежей клубникой и малиной.

Определенно, с деньгами и в Советском Союзе можно было нормально жить — если, конечно, не наглеть сверх меры.

Я сидел на ступеньках веранды и смотрел на темнеющее небо, затянутое совсем не страшными на вид облачками. В конце июня ночи короткие даже в Москве; тут ещё переводили часы на летнее время, так что день заканчивался почти вовремя. Рассвет, правда, начинался слишком рано, но для меня с учетом завтрашней поездки это было даже хорошо — не придется петлять по улочкам здешних поселков впотьмах. Этот район ближнего Подмосковья я знал очень условно, был тут считанное число раз, а конкретно в этом месте — ни разу, так что вряд ли мои знания из будущего будут тут полезны.

Через сорок лет тут будут одни особняки, утопающие в соснах; скорее всего, этот участок тоже был продан уже в девяностые кому-нибудь из новых русских. Но мне очень не хотелось упускать его — я бы скорее уговорил Аллу отказаться от своей доли в московской трешке, но забрать этот неказистый домик себе. Хотя, конечно, совсем скоро и Егорьевское шоссе, и Новая Рязанка встанут колом, не в силах вместить всех желающих попасть в Москву, а проблема пробок в восточном направлении не будет решена и накануне моего исчезновения из будущего. Но живущие здесь люди как-то с этой бедой справлялись — значит, и я тоже справлюсь. Дом, правда, не был предназначен для жизни зимой, но эта проблема была и не проблемой вовсе. Если уж жить тут круглый год, то нужно будет строить нечто новое и капитальное.

Сзади скрипнула дверь, и я оглянулся. Алла уже ушла спать, впечатленная моими страшилками про подъем в четыре утра, ради которого я даже захватил наш массивный будильник — это было одно из первых моих самостоятельных московских приобретений, способное поднять даже мертвое тело студента, который пару дней кряду играл в преферанс и пил пиво. Я надеялся, что он и завтра справится со своей задачей — не хватало только опоздать в аэропорт и упустить возможность пустить отцу Аллы пыль в глаза.

Из домика вышла Елизавета Петровна. Она куталась в теплую шаль, но решительно села рядом со мной.

— Как тебе тут, Егор? — спросила она.

— Хорошо, — я чуть пожал плечами, но вряд ли она заметила. — Природа, свежий воздух, запах сосен… у нас тоже так, если подальше от города уехать. В городе комбинатом в основном пахнет.

— Ты на нем работать будешь?

Про мой перевод мы бабушке пока не сказали, и я посчитал, что сейчас самое удобное время, чтобы ввести её в курс дел.

— Если вы про мою специальность в заборостроительном — нет, у комбината другой профиль, заборы — это сопутствующее производство, у меня там отец работает. Но я уже перевелся в другой институт, буду теперь радиотехникой заниматься…

— Ох, — вскинулась Елизавета Петровна. — И когда же ты успел?

Ну да, наша жизнь была чрезвычайно насыщенной.

— Да всю неделю бегал… но, в принципе, оказалось несложно. Программы похожие, у меня даже лишние зачеты остались, так что проблем не было. Отличники везде нужны, — добавил я с гордостью.

— Это да, вы молодцы с Аленькой, — покивала бабушка. — А она?..

Её беспокойство было понятно.

— Нет, Алла точно у себя доучиваться будет, а потом, наверное, и в аспирантуру пойдет, — озвучил я собственное предложение, которое Алла пока что не приняла.

Впрочем, ей ещё два года учиться, за это время что угодно произойдет — особенно с нашим графиком. К тому же мы уже обсуждали ребенка, и не стали исключать, что рискнем завести его где-то в районе её диплома — и сдавать легче, и от распределения отвертеться проще. Но про ребенка я решил Елизавете Петровне не говорить. Всё должно быть по порядку — сначала нужно подготовить её к тому, что когда-нибудь мы с Аллой станем мужем и женой. ну или просто сказать об этом.

Я потушил сигарету, кинул бычок в специально выделенную под это дело пустую консервную банку с водой, достал следующую, но не закурил, а начал вертеть в руках. Мне не очень нравился тот вопрос, который я собирался задать, но надо было расставить точки над «ё».

— Елизавета Петровна, а как папа Аллы пережил смерть жены?

— Алик-то? — рассеянно переспросила бабушка. — Да как пережил… как все. В работу ушел с головой, он теперь из командировок не вылезает, прописался на этом своём БАМе.

Удивительно, но до этого момента я как-то не задумывался о том, что не знаю имени отца Аллы. На бумагах в его комнате его имя полностью не расшифровывалось — лишь указывалось, что он «Балахнин А.К.»; впрочем, фамилия моей избранницы мне ни о чем не говорила. В будущем я знал нескольких Балахниных, но они точно не были родственниками этого семейства — если только очень дальними.

— А Алик — это Александр? — уточнил я.

Семейные прозвища — настолько вещь в себе, что лучше сразу вносить ясность.

— Да, Сашей мы его тогда назвали… — покивала она. — Как раз фильм про Александра Невского вышел, мы в кинотеатре и познакомились.

— Понятно…

Фильм про Невского — это, кажется, самый конец тридцатых. Бабушке было чуть за двадцать, её мужу тоже… А Алла родилась, когда её отцу было около двадцати пяти, и сейчас ему ещё и полтинника не исполнилось. В общем, никаких сюрпризов.

— Но он же приезжает иногда? — спросил я, хотя знал ответ.

Просто мне хотелось слегка потянуть время.

— На тот новый год только месяц и пожил, телевизор вон купил, который у вас в большой комнате стоит. А так сидит за тыщу километров, только звонит и переводы шлет. Аленька жаловалась, что забывать начала папку. Страшно всё это… Лидка такая молодая была, хорошая… я уж и свечки за неё ставила, хотя давно не верю в этих батюшек.

Я уже открыл рот, чтобы поправить — верить надо в бога, а не в священников, но решил не раздувать пожар религиозного диспута, итог которого мог оказаться непредсказуемым. Всё-таки Елизавета Петровна была женщиной старой закалки. Я сомневался, что в перестройку она наденет обязательный платок и отправится во вновь открытую церковь на всенощную к Пасхе.

Сам я тоже не верил — с точки зрения ортодоксальных верующих. Но таковых было немного, а у остальных отношения с религией были примерно такими, что и у меня. Так что бога я упоминал, в храмах бывал, свечки ставил и детей своих крестил — кроме первенца, потому что дело происходило в самом начале перестройки, когда религия у чиновников ещё не стала обязательной. Родители первой жены успешно притворялись атеистами, потом, насколько я знал, вслед за властями ударились в веру, даже венчались через тридцать лет жизни во грехе. Кажется, они тогда и внука окрестили, но меня на это мероприятие, разумеется, не пригласили.

Сейчас атеизм был как раз мейнстримом, и мне приходилось очень внимательно следить за языком, чтобы не слишком часто употреблять в своей речи всяких «богов» и «чертей» и заменять привычные обороты вроде «слава богу» на что-то нейтральное. В это время славу можно было возносить только КПСС и лично товарищу Черненко.

— Рак… это страшно и почти не лечится… — пробормотал я с таким раскаянием, словно был лично виноват в смерти мамы Аллы. — Елизавета Петровна, я вот что хотел спросить… — добавил я чуть тверже и продолжил, понизив голос: — Елизавета Петровна, вы не слишком разочарованы тем, что у вас началось с моим появлением? Войнушка, стрельба… Я так понимаю, раньше вы жили гораздо спокойнее?

Она ответила не сразу, долго молчала, а я не торопил. Хотя ответ мне хотелось узнать.

— Вот что, Егор… ты хороший человек, с тобой Аленька расцвела, я её раньше такой никогда не видела, только в детстве, пожалуй, — наконец сказала она. — Были у неё и раньше ухажеры, были… ты и сам, поди, знаешь, кого-то она даже домой приводила. Разные ребята это были, кто-то мне нравился, кто-то не очень… Алик-то далек от этих дел, всё работа да работа, даже как в Москву возвращается, а уж если уехал… так что на мне эта тяжесть лежала. Переживала Аленька из-за мамы, да и до сих пор переживает. Я-то столько всего в жизни повидала, так что справилась, а она — нет. Надеялась, что она найдет себе жениха, о другом думать начнет, но куда там… не получалось у неё с женихами — толь люди не те попадались, толь Аленка слишком капризная… Толь, как ты говорил, те ребята виноваты. Но я как Аленьку с тобой увидела — сразу поняла, что ты тот, кто ей нужен. Я тебя ещё и не знала тогда, но чувствовала вот тут, — она приложила руку к сердцу. — А чувства меня никогда не подводили, даже тогда, в войну… Так что вот тебе моё слово — живите, как можете, и если вместе будете, все эти испытания ерундой покажутся. А там, даст Бог, и правнуками меня порадуете…

Уже второй раз за нашу недолгую беседу Елизавета Петровна упомянула бога, и это, наверное, что-то значило. Я подумал, что она в какой-то момент втайне от нас — а то и от своих подруг — добежала до недозакрытого большевиками храма напротив ВДНХ и поставила там свечку. Вряд ли она знала хоть одну молитву, не та жизнь у неё была, чтобы такие вещи запоминать, но просила Всевышнего она, похоже, от души.

Впрочем, я никогда не поверю, что нас с Аллой соединили на небесах, хотя слишком многое говорило об обратном. Я грешным делом даже подумал, что меня и в прошлое закинуло лишь для того, чтобы спасти от смерти на кухне нашей заборостроительной общаги одну забавную девицу. Правда, я не мог придумать ни одной причины, по которой у происшедшего со мной катаклизма была именно такая причина.

Разве что у Мироздания вдруг резко поменялись планы на Аллу, и оно сочло, что надо дать девушке второй шанс. Ну и одному одинокому старику тоже.

— Мне с ней тоже хорошо, — признался я. — Но вот эти все волнения, простреленные двери, разборки в гаражах… возможно, ей было лучше без всего этого? Да и вам…

— Глупостей не говори, — махнула она рукой. — Что тебе этот кавардак разгребать выпало — так это мы спасибо должны сказать, особенно Аленька. Молодая была, накрутила хвостом, вот и результат. А на меня не смотри. Я через столько прошла…

Елизавета Петровна как-то по-особому вздохнула.

Я тоже вздохнул — правда, с легким облегчением. Не все семьи будут так относиться к тому, с чьим появлением их привычная жизнь превратилась в какое-то непотребство. А завтра мне предстояло проверить, все ли члены семьи Балахниных разделяют мнение матриарха. За Аллу я был спокоен, а вот её отец вызывал у меня определенные опасения. Как и немецкая тётя, с которой я пока не пересекался.