Четвертая масть

Глава 25 Дороги должны катиться

— А чего ты вдруг решил уходить? — спросил Саша. — Это не связано с?..

Наш комсорг был серьезно озадачен моим внезапным появлением, а потом — моим решением сменить институт. Совсем недавно по всем меркам мы с ним были в райкоме комсомола, где обсуждали с тамошними обитателями моё светлое комсомольское будущее. Правда, это было ещё до сессии, в самом конце зачетной недели, с тех пор случилось несколько событий, одним из которых был очень щедрый подарок от Михаила Сергеевича и — косвенно — от оборонного ведомства СССР. Но Саше не стоило знать об этом подарке и об обстоятельствах, при которых мой перевод в другой вуз не сопровождался обязательной повесткой в военкомат.

Впрочем, с государственным переворотом, на который намекал комсорг, мой перевод точно не был связан.

— Мне сделали предложение, и я не смог отказаться, — туманно ответил я и добавил, заметив его недоумение: — Я не могу об этом говорить слишком открыто, сам понимаешь.

— О… — Саша задумчиво кивнул. — Что ж, всё, что делается — к лучшему.

Фаталист нашелся, подумал я.

— Да, — согласился я. — К тому же я и сам прикинул, что новая специальность будет мне более интересна, чем то, что я изучаю сейчас.

— Понимаю, — кивнул Саша. — Может быть, ты и прав… хотя мне понравилось у нас учиться, думаю, после аспирантуры попробую в науку двинуться.

— Наука — это хорошо, — согласился я.

Я слегка покривил душой — ничего хорошего в науке о строительстве заборов не было. Она была актуальна в тридцатые, и тогда мудрые большевики превратили один из факультетов одного большого института более широкого профиля в отдельное учебное заведение. Но уже в семидесятые стало понятно, что этот путь ведет в тупик, хотя сам вуз протрепыхался до моей старости, превратившись за это время в филиал ада по выпуску всяких дизайнеров, экологов и менеджеров. За границей, кстати, это направление понемногу начали сворачивать в конце семидесятых, когда стала понятна его ненужность, и именно поэтому толковых работ на английском и не было. Коммунистам такая расточительность была не свойственна, и они выжимали кошку досуха, хотя тоже не понимали, зачем это нужно делать.

Впрочем, уже сейчас здесь в большинстве своём учились те, кому не повезло — как мне, например, не повезло родиться в городе, где имелось профильное предприятие, на котором работали мои родители. Среди студентов-заборостроителей, конечно, случались всякие флуктуации вроде тех москвичей, которые пропивали деньги Дёмы, но в целом костяк составляли именно уроженцы мест, в которых пока процветало прикладное заборостроительство, а остальные студенты просто при поступлении спутали специальности — всё же отсутствие нормального интернета играло свою отрицательную роль в информированности широких народных масс.

— Я могу снестись с комитетом комсомола того вуза, в который ты перейдешь, — после небольшой паузы предложил Саша.

— Зачем? — удивился я.

Честно говоря, комсомольцы мне тупо мешались — они были излишне инициативны, причем не по делу. И даже их будущие заслуги в области построения капиталистического общества на руинах бывшего СССР меня не вдохновляли. Не сейчас, не после отставки Горбачева. Я был уверен, что теперь всё будет по-другому, не так, как в моей жизни. И всеми силами молился всем известным мне богам, чтобы это «другое» было не слишком кровавым.

— Актив всем нужен, — заметил Саша. — Думаю, они тоже ищут инициативных ребят. Сразу, конечно, в комитет вряд ли пригласят, сначала присматриваться будут, но со временем — почему нет? Ты уже показал, что можешь взять на себя самые разные направления.

По моему скромному мнению, я ничего пока что не показал. Написал левой ногой доклад по международной обстановке? Ну так у нас в будущем такое может сваять любой школьник, особо не напрягаясь — идея загнивающего капитализма продолжала активно обсуждаться и через сорок лет; думаю, если бы я добавил пару абзацев про всяких трансов и геев, райкомовские тетушки вообще слегли бы с сердечными проблемами. Организовал концерт? Так это не я, а Врубель, который на подобных мероприятиях собаку съел, и наши институтские комсомольцы, умеющие проводить массовую работу с толпой учащейся молодежи. Больше я никаких заслуг за собой не видел — да и эти два пункта заслугами считать отказывался.

— Не нужно, думаю, — я покачал головой. — Я сам схожу к ним, вроде как на разведку, а там видно будет. Самотёком лучше, не уверен, что они обрадуются пришлому студиозу, о котором ещё и просят.

Я бы точно не обрадовался и сделался всё, чтобы запихнуть такого варяга на самый тяжелый участок, где вероятность провала близка к ста процентам.

— А… ну если так… — Саша, кажется, понял меня неправильно и был впечатлен моей скромностью. — Тогда желаю удачи… если что — обращайся, помогу, чем могу.

Он встал из-за стола и протянул мне руку.

Я тоже поднялся и с чувством пожал её. В душе я надеялся никогда больше здесь не появляться — но мой опыт подсказывал, что в таких случаях лучше не зарекаться. В некоторых вариантах будущего моё общение с представителями комсомольского движения оказывалось почти неизбежным.

Я остановился у хорошо знакомой мне курилки и достал сигарету, чтобы проститься с этим памятным местом. Сегодня был четверг, путч кончился во вторник, и то, что происходило в столице сейчас, с определенной натяжкой можно было назвать нормальной жизнью. Войска пока никто не выводил, но они хотя бы уже не перекрывали основные городские магистрали и даже МКАД освободили, по которому второй день ездили радостные автомобилисты.

Я тоже был в их числе. Во вторник же открыли воздушное сообщение, и прямо с утра мне пришлось ехать в аэропорт, что встретить мать Ирки; Алла одного меня не пустила. Потом мы — вместе с примкнувшим к нам Александром Васильевичем — целый день хлопотали по поводу морга и переправки тела девушки в её родной город. Привлекать Михаила Сергеевича не пришлось, процедура оказалась отработанной, а похоронные агенты были и в этом времени. И уже в среду с утра мы с Аллой везли убитую горем женщину обратно в аэропорт. Но не только её.

Мне было, о чем подумать во время этих поездок, за которые я накрутил по Москве пару сотен километров. И я как-то пропустил момент, когда Александр Васильевич решил, что без его помощи мать Ирки не справится. В общем, в среду он улетел вместе с ней — под недоуменным взглядом Аллы и понимающим — Елизаветы Петровны. Мне он ничего не объяснял, лишь уже в аэропорту шепнул: «Я тебя обманул». Впрочем, мне тогда было не до его отношений с женщинами, так что я лишь глубокомысленно кивнул.

В конце концов, он был не так уж и стар. Я уже выяснил, что ему всего сорок пять — не самый почтенный возраст, позволяющий завести ещё не одного ребенка. В той версии будущего дети у Александра Васильевича родились года через три-четыре; ничто не мешает ему поступить так и в этой линии времени. Мать Ирки, возможно, была немного простовата для столичного инженера — но это на мой вкус; что-то же он в ней разглядел за тот день, что они близко общались? И она в нем тоже что-то увидела — иначе бы послала лесом, у сибиряков с этим просто, почти как у наших, с Урала.

Купленные нами про запас конфеты и шоколад отец, кстати, забрал. И я предполагал, что до своего БАМа он их точно не довезёт.

Так что я просто мысленно пожелал им счастья, а Елизавете Петровне — долгих лет жизни. Возможно, ей придется одновременно нянчить и внуков из новой семьи сына, и правнуков от нас с Аллой. Впрочем, бабушка выглядела крепким человеком, она должна была справиться с этой ношей.

Правда, теперь проблема собственного жилья вставала передо мной в полный рост — превращать квартиру на Новоалексеевской даже не в коммуналку, а в настоящий цыганский табор мне не хотелось. Но с подгоном от Валентина я надеялся разобраться с этой бедой уже к Новому году. Да и мои родители пока оставались не в курсе моих планов на их накопления — если они у них, разумеется, были.

Судьбу Боба я так и не узнал. Когда мы вернулись на дачу Михаила Сергеевича, его в той сараюшке уже не было; спрашивать, кто и куда забрал этого дезертира, я не стал — и, кажется, заработал пару очков репутации у Валентина. Впрочем, тут был голый расчет — я опасался, что при интересе с моей стороны Боб внезапно может всплыть, а потом начнет исполняться пророчество Валентина относительно принципов работы советского суда. Так что я рассудил — с глаз долой, из сердца вон и нечего о нем вспоминать. Алла, кстати, тоже не интересовалась судьбой своего бывшего кавалера — но она, кажется, была уверена, что он находит в цепких лапках правосудия и не скоро окажется на свободе.

Так что в четверг я внезапно оказался примерно в том самом положении, в котором ровно неделю назад меня застал звонок Александра Васильевича. Я вспомнил о задачах, которые стояли передо мной — и решил начать с самой очевидной. Мне надо было завершить оформление перевода в МИРЭА, и я надеялся управиться за день. В пятницу мы с Аллой и Елизаветой Петровной должны были вернуться на дачу, а в субботу я намеревался двинуться в долгий путь на родину.

Поэтому прямо с утра я отправился в свой заборостроительный деканат за подписанным приказом, который мне выдали без лишних вопросов. Правда, секретарь сказала пару теплых слов на тему, что меня всегда ждут обратно — видимо, здешние ребята всё же посмотрели мои оценки за сессию. Но я на это не отреагировал, управился быстро, а вот на обратном пути увидел открытую дверь комсомольско-профсоюзной комнаты — и понял, что не смогу пройти мимо. Ну а в комнате обнаружился слегка офигевший от происходящих в стране перемен комсорг Саша.

Наверное, я мог бы его успокоить, но я и сам не знал, чем вся эта катавасия закончится. Пока что видимых перемен не было. О том, что ГКЧП снижает уровень чрезвычайного положения, народу сообщил всё тот же Долгих. А вот на следующий день, в среду, по телевизору выступил сам товарищ Генеральный секретарь ЦК КПСС и член Политбюро ЦК Константин Устинович Черненко. Его речь записали из какой-то больничной палаты, с мужественным врачом в белом халате на заднем плане; говорил товарищ Черненко долго и, как обычно, путано, но в целом его речь была преисполнена оптимизма, с которым он смотрел в будущее Советского Союза и коммунистической партии. Это успокаивало меня, но вряд ли послужило бы причиной не нервничать для Саши. Я же не мог ему сказать про свою уверенность в том, что путчисты придушили Черненко подушкой. И если этого не случилось, то Генсек оказался на правильной стороне истории, но пока было непонятно, какое место ему на этой стороне уготовано.

Я докурил и выбросил окурок в урну. Погода напоминала, скорее, о поздней весне — а ведь уже июль был, можно сказать, в разгаре. Было прохладно, солнце с трудом находило дорогу сквозь тяжелые облака, но прямо сейчас дождя не было. В принципе, я был доволен, что эта эпопея закончилось. Было немного страшновато, но я тоже смотрел в будущее с оптимизмом, который омрачался только рекомендацией Валентина «прислушаться к себе».

Речь тогда зашла о МИРЭА и Валентин словно бы осуждал мой выбор. Правда, он не уточнял, к чему именно в себе я должен был прислушиваться и что — решать, а я не выпытывал, да и не до того нам тогда было. Сейчас же добраться до генерал-майора было практически невозможно. Вроде бы его очень плотно законопатили обратно в какой-то глубоко ведомственный госпиталь, из которого он тогда сбежал, обманув врачей. Мол, всего лишь домой, за вещами — а сам рванул к Михаилу Сергеевичу, где наткнулся на собравшегося воевать попаданца.

Наверное, если бы не встреча с комсоргом Сашей, моё будущее уже определилось — я был бы где-то на подступах к новому институту, не стал бы курить в знакомом месте, и даже не вспомнил бы о тех словах Валентина. Но я задержался, закурил и вспомнил. И теперь начинал сомневаться в своем решении. Причем чем дольше я думал, тем сильнее сомневался — и в какой-то момент понял, что если сейчас отправлюсь в МИРЭА и отдам документы, то совершу одну из самых непоправимых ошибок в своей второй жизни. Моя душа совершенно не лежала к радиотехнике или электронике. Конечно, я мог этим заниматься — в том числе и ради заработков. Я худо-бедно разбирался в омах и фарадах, мог читать принципиальные электрические схемы, умел паять и примерно представлял, как работает правило буравчика. Но на самом деле у меня было совершенно другое увлечение, в котором я разбирался гораздо лучше, чем в микросхемах и резисторах.

Я мельком подумал о том, чтобы выкурить ещё одну сигарету, но потом решил не оттягивать конец. Я решительно вышел за ворота заборостроительного института, дошел до метро — и поехал не на проспект Вернадского, в МИРЭА, а на станцию метро «Аэропорт».

Именно там находился институт, который занимался автомобилями, дураками и дорогами. Эти три беды сопровождали СССР всё время его существования, а потом перешли по наследству к свободной России. Я, правда, не слышал о великих открытиях, совершенных в недрах этого института, но волшебная аббревиатура «МАДИ» манила меня, и я не мог противиться её зову.

— Юноша, вам что-то нужно? — раздался позади меня скрипучий голос.

Я стоял в холле Московского автодорожного института и лениво рассматривал список специальностей, который занимал несколько переносных стендов, объединенных общим заголовком — «Абитуриентам». Хотя моя жизнь на протяжении тридцати лет была связана с автомобилями и дорогами, я всё равно уже почти потерял надежду понять, что к чему в этих огромных простынях с причудливыми названиями кафедр. В принципе, я уже был близок к тому, чтобы сдаться и всё-таки отправиться в МИРЭА, но именно в этот момент меня оторвали от моих мыслей простым вопросом.

Я обернулся.

В этой жизни мне везло на стариков. Передо мной стоял мужчина лет семидесяти с выдающимся орлиным носом, напомнивший мне какого-то актера, которого я часто видел на экране в далеком будущем — его фамилию я никогда не знал, но это было неважно. У старика, который меня спрашивал, на лбу было написано очень высокое воинское звание и как бы не война, через которую он прошел. Несмотря на возраст, он был подтянут и, кажется, не разучился командовать, хотя голос его, конечно, подводил. Смотрел он благожелательно и, кажется, не собирался выгонять незнакомца из своего научного храма. Поэтому я подавил позыв буркнуть «ничего» и свалить в закат, а ответил более развернуто:

— Добрый день. Вот, изучаю специальности, вдруг что-то приглянется.

— И как? — поинтересовался старик.

— Пока не знаю, — честно признался я. — Да и названия тут у вас… словно специально придуманы, чтобы запутать подрастающее поколение. Вряд ли вчерашние школьники поймут, что означает логистика или технологические машины.

Я сдержался и не стал тыкать в соответствующие листы.

— А вы, выходит, это знаете? — ехидно спросил старик.

— Знаю, — кивнул я.

— Что ж… вам повезло. Первичный отбор вы прошли, — вдруг похвалил он меня. — Остальным могут объяснить члены приемных комиссий, в них работают знающие специалисты, они помогут, как вы выразились, вчерашним школьникам, сориентироваться в нашем институте. Кстати… вы хотите к нам поступать? Прием документов уже закончился, вы немного опоздали, — с легким сожалением сказал он. — Если бы пришли в прошлую пятницу, то успели бы. А это… не убрали…

Он махнул рукой в сторону стендов, а на лице его тенью проскочило осуждение нерасторопностью тех, кто оставил это хозяйство в холле. Но я помнил, что у нас они стояли чуть ли не до осени.

— Не совсем поступать, — снова улыбнулся я. — Скорее, переводиться. Желательно — на второй курс.

— Вот как? — в нем снова проснулся интерес к моей персоне. — Тогда, думаю, вы не опоздали. И на какой специальности вы остановились?

— Пока ни на какой, — признался я. — Если честно, я только-только завершил перевод этих списков с официального на русский.

— Как вы сказали — с официального на русский? — он слегка хекнул. — Надо будет упомянуть про это на заседании ученого совета…

— А что бы вы посоветовали? — поинтересовался я.

Мне было любопытно, как он ответит — начнет рекламировать свою собственную кафедру или же подойдет к моему вопросу с точки зрения пользы всему институту. В том, что этот старик тут работает, я не сомневался ни капли — как и в том, что работал он тут несколько десятилетий. Но я специально не спрашивал его имя, чтобы не переходить с ним на другой, более доверительный уровень общения.

Он ненадолго задумался.

— Сложно давать такие советы, даже не зная, к чему вы имеете склонность, — наконец ответил он.

— Мне нравится водить автомобили, есть хороший опыт вождения, но при этом я бы не отказался внести свой вклад в появление у нас в стране более качественных автомобилей… и, пожалуй, более качественных дорог, — ответил я.

Этот ответ сформулировался в моей голове сам, без моей помощи, но уже произнеся это, я понял, что именно об этом думал, пока ехал на «Аэропорт». Конечно, я не был вздорным мечтателем и точно знал, что не смогу поставить отечественную автомобильную и автодорожную промышленности с головы на ноги буквально завтра. Сейчас ко мне если и прислушаются, то только при содействии Валентина или Михаила Сергеевича. А вот сам я что-то буду представлять лишь после получения диплома и — желательно — защиты диссертации. То есть лет через семь от текущей даты. Да и то далеко не факт, что ко мне начнут прислушиваться после прохождения этих квестов.

Старик рассмеялся.

— Тогда можете идти на любую специальность, они все чем-то таким и занимаются, — сказал он. — А заодно желательно поучаствовать в студенческих командах, которые проектируют собственные автомобили. Тогда, возможно, ваши мечты смогут воплотиться в жизнь. Жаль, что вы не застали Леонида Леонидовича… это наш ректор, скончался два года как… Он был большим поклонником быстрых машин — и дорог для них, разумеется. Думаю, вам понравилось бы учиться под его началом…

Мы помолчали.

— Но в целом… — задумчиво произнес он. — В целом, вам следует определиться — и выбрать либо автомобильный транспорт, — он ткнул в один из стендов, — либо дорожное строительство, — небрежный жест в сторону другого стенда. — Боюсь, сразу оба направления вам изучать не позволят… хотя это был бы любопытный опыт… Что ж, удачи вам, юноша. Надеюсь увидеть вас на своих лекциях, думаю, вы сможете узнать на них много нового для себя.

— А что за лекции?

— Двигатели, я ими занимаюсь, — ответил он. — Читаю курс по ним и автомобилистам, и дорожникам, которым тоже полезно знать, что будет ездить по дорогам, которые они спроектируют и построят.

— Это да… — согласился я. — Что ж, спасибо вам.

— За что? — удивился он.

— За то, что заменили мне приемную комиссию, — ответил я. — И в два счёта расшифровали неведомые письмена другой цивилизации. Теперь я снова прочту информацию на этих стендах, но уже с открытыми глазами.

Старик склонил голову. «Ну точно офицер», — подумал я.

— Рад был помочь. Не буду вам мешать…

Он резко развернулся — я узнал строевой прием из своего далекого прошлого на военной кафедре — и двинулся куда-то вглубь здания. А я послушно повернулся к стендам и начал внимательно читать то, чтобы было написано про автодорожный факультет.

Проектировать машины мне тоже хотелось, и даже больше, чем строить дороги. Но как раз в хороших дорогах Советский Союз нуждался чуть ли не больше, чем в хороших машинах.