Четвертая масть

Глава 11 Водка с довеском

Обратно мы добирались молча. Александр Васильевич был слишком погружен в себя, а я считал, что он должен сам справиться с тем, что его лучший друг оказался предателем. Я через такое не проходил никогда — впрочем, после института у меня и не было таких друзей, чтобы за них в огонь и в воду и чтобы по их слову лететь за тысячи километров, даже не спрашивая, зачем и почему. Все мои друзья остались в институтской поре, причем дольше всех продержался Жасым, чего в этой жизни явно уже не случится. Знакомые были, приятели тоже, с кем-то мы общались тесно, с кем-то лишь поздравляли друг друга по праздникам, были и те, к кому можно было обратиться за помощью и знать, что они откликнутся, но то ли времена тогда изменились, то ли ещё что в воздухе повисло — никого из них другом я бы не назвал.

А здесь у многих взрослых уже людей оставались очень крепкие связи с теми, с кем они когда-то учились вместе в школе или институте, жили в одном дворе. Я это знал по отцу — он поддерживал контакты почти со всем своим классом, был в курсе, кто чем живет, кому что нужно, чем он может помочь и у кого просить помощи в случае нужды. Впрочем, такое вообще было характерно для небольших городков — а наш город хоть и считался относительно крупным, но был натуральной деревней в смысле человеческих отношений. В деревнях я жил и мог сравнивать.

Так что я понимал, что Александру Васильевичу очень плохо, но не мог — насколько именно плохо. Поэтому и не лез с разговорами, вместо этого внимательно следя за окружающей обстановкой.

Меня удивило, что под землей, в метро, никак не сказались события, которые явно происходили на поверхности. Было уже очень поздно, и московское метро в этот субботний вечер вело себя как обычно — дежурные сидели у турникетов и эскалаторов, редкие пассажиры терпеливо дожидались поездов, которые следовали с увеличенным интервалом. Не было никаких усиленных милицейских патрулей — да и обычных тоже; я считал, что МВД никто о грядущем перевороте не предупредил, и там пока не успели отреагировать, хотя с момента прохода колонны техники от Ходынского поля вниз по Ленинградке прошло уже часа полтора.

В итоге мы спокойно добрались до своей станции, правда, я повез нас через кольцевую. Проверять, что происходит в центре, мне не хотелось совершенно, тем более что нужный нам переход с зеленой на оранжевую ветку находился слишком близко к Кремлю и к Лубянке, где явно не обошлось без стрельбы.

И лишь на длинном эскалаторе Щербаковской-Алексеевской отец Аллы внезапно сказал:

— Выпить хочется.

Желание было простым и понятным. Я бы тоже не отказался от нескольких бутылок пива, вот только магазины уже давно не работали, а дома у нас был только бабушкин стратегический запас водки — ну и остатки коньяка имелись.

— Дома водка есть, думаю, Елизавета Петровна поделится, — осторожно предложил я.

— Да не дома, — поморщившись, отмахнулся Александр Васильевич. — Давно я при матери не напивался… она же потом с меня живого не слезет. Где-нибудь на лавочке, из горла, как в юности…

— И без закуски? — уточнил я.

— Её-то точно сейчас не найдешь…

— В ресторан можно какой-нибудь, — задумчиво предложил я. — Но они тоже уже на грани закрытия. Да и обстановка не располагает по злачным заведениям таскаться.

— Это точно — не располагает, — откликнулся он эхом. — Жаль, что умная мысля приходит только опосля. Знал бы про это всё, ещё днем бы озаботился…

Тут у меня в голове щелкнуло — и я вспомнил. После того, как Горбачев объявил сухой закон, чуть ли не единственным способом добыть спиртное в любое время суток стали автомобили с шашечками. Таксисты обычно не обманывали, хотя у них можно было легко нарваться на водку не самого хорошего качества — бог знает, где они брали то пойло, но чаще всего это была продукция каких-нибудь заводов из Осетии, где по кавказской традиции на ГОСТ клали большой и жирный болт. Потом мне довелось общаться с этими ночными коммерсантами, и я узнал, что никто из них не разбогател — приходилось отстегивать немалый процент цеховикам, да и менты своего не упускали, поскольку хорошо знали про этот подпольный бизнес. Но народ всегда надеется на счастливый билетик, так что желающие попробовать не переводились. Ну а кое-кто занимался нелегальной торговлей спиртным и до всяких Горбачевых — и отказываться от лишних денег не спешил.

— Водку, думаю, найдем… дорого будет, но потянем, — деловито сказал я. — С закуской, конечно, вряд ли что получится. Ну а выпить можно и в гаражах, а то с лавочки легко в ментовку улететь, их скоро, наверное, уже поднимут в ружье, будут грести всех подряд.

Задуманный план удался на все сто процентов — первое же такси, которое мы остановили на Проспекте Мира, было тем, что нам нужно. Суровый пожилой таксист в форменной куртке и кепке — тут такие атрибуты профессии ещё использовались — на мой вопрос ответил сразу, не раздумывая: «червонец». И, кажется, был очень удивлен, когда я без торга достал из кармана пару десяток. Он нас ещё и до гаражного кооператива довез, не взяв ни копейки, и закуску нашел — буханку слегка черствого хлеба, которую, по его словам, забыл один из пассажиров, и пару яблок из собственных запасов. Ну а я от щедрот накинул ему пятерку — меня почему-то пробило на ностальгию.

Ключи от гаража и «Победы» я постоянно носил с собой — сам не знаю, почему, но мне так было уютнее. Поэтому я провел своего будущего тестя к боксу номер шестьдесят три, отпер ворота, включил свет и начал устраивать импровизированный стол на верстаке, рядом с альбомом «Back in Black» AC/DC, с которым я так и не придумал, что делать. Покупать ради него целый проигрыватель было глупо, а заниматься коллекционированием винила я считал глупостью в кубе.

— Гараж тоже твой? — вдруг спросил Александр Васильевич.

Видимо, он посмотрел, что я веду себя как в давно привычном и своем пространстве. Но я тут провел почти целый месяц, да и та битва с бандой Боба ещё был жива в памяти.

— Нет, это Елизавета Петровна помогла, когда мне место для всяких занятий потребовалось, — объяснил я. — А так он какому-то Санычу принадлежит, но я его и не видел никогда.

— Геннадию Александровичу, наверное? — уточнил он.

— Возможно, — я пожал плечами, продолжая нарезать хлеб.

Нож был местный, из набора хозяйских инструментов — обычный кухонный трудяга со сточившимся тонким лезвием. Я лишь слегка привел его в порядок и вернул требуемую остроту.

— При мне его ни разу полным именем не называли, — добавил я. — Саныч и Саныч — а кто он такой, понятия не имею. Кажется, они с Елизаветой Петровной вместе работали.

— Можно и так сказать, — я повернулся и успел заметить, как Александр Васильевич хитро улыбается.

— А кто он такой? Местные мужики только ухмыляются, когда его поминают, а у Елизаветы Петровны я спрашивать не стал… на всякий случай.

— Мог бы и спросить, — он по-прежнему улыбался. — Даже интересно, что бы она тебе ответила. Но вообще это её очень старинный знакомый… фильм «Офицеры» смотрел? — я кивнул. — Вот Саныч — это Иван Варавва оттуда, которого Лановой играл. Они друзьями с отцом были — не разлей вода, а как отец в мать влюбился, этот Саныч в сторону отошел, чтобы их счастью не мешать, хотя влюблен был по уши. Дружбы не предал, хотя с любовью всё непросто оказалось, дважды женился, сына завел, но оба раза — развод. Как отец умер, Саныч подкатывал к матери — мол, так и так, теперь-то можно, но она ему от ворот поворот устроила. Не до него тогда было — Лиде требовалось лечение, у меня работа, Алка мелкая ещё, всё на мать и свалилось. Но он не сдался, так и живут хоть и порознь, но почти что душа в душу. Тут окрест все про это знают, вот и шутят.

— Забавно, — мне действительно понравилась эта история. — Всё готово, даже стаканы есть, я их споласкивал не так давно, так что подойдут…

В этих обычных граненых стаканах я приносил воду из крана у кабинки охранника — умыться после тяжелой работы по металлу. Хватало едва-едва, но ведра в местном хозяйстве не нашлось, а просить у соседей я не хотел.

Я разлил водку — себе чуть-чуть, отцу Аллы почти половину.

— К водке непривычный? — спросил он, заметив разницу в уровнях жидкости.

— Мне восемнадцать, — напомнил я. — Вино очень иногда, но лучше — пиво. От него не так срубает.

— Ну-ну… — пробормотал он. — Ладно, за нас с вами и хрен с ними.

Мы выпили — вернее, я лишь слегка пригубил. Я чувствовал, что с водки меня могло унести куда угодно.

— Трезвенников в зятья не берут, — упрекнул меня Александр Васильевич, заметив мою хитрость.

Я пожал плечами и промолчал. А что тут скажешь? Я действительно был по местным меркам самым натуральным трезвенником — народ тут пил как не в себя, но, что самое удивительное, особо не пьянел. Ну или пьянел, но как-то по-доброму. В общем, это был один из непознанных секретов СССР, который навсегда был утерян с его распадом. К тому же не Александр Васильевич решал, быть мне ему зятем или не быть — а паре женщин, которые обладали правом голоса в этом вопросе, мой подход к спиртному даже нравился.

— Ты слишком рассудителен для восемнадцатилетнего, вчерашним школьникам такое не свойственно. К нам много ребят после армии попадает, они постарше тебя, им двадцать, двадцать один, вроде и служба позади, но по мыслям они — как дети. И ведут себя соответственно, как школьники, когда учитель вышел из класса и оставил их наедине с собой. Понимаешь, о чем я говорю?

— Что ж тут непонятного? — улыбнулся я. — Я год прожил в общаге среди первокурсников, они мало чем отличаются, такие же балбесы… и я тоже.

Последнее замечание я добавил сознательно — хотя помимо года в общаге в моей жизни было много всякого, а я большинство из того, что со мной происходило, помнил достаточно неплохо. Ну и каждое событие хоть в малости, но меняло мой характер и взгляды на жизнь и людей. И я пока что вывалил на будущего тестя лишь мизерную часть того, что мог.

— Нет, ты не балбес, — он помотал головой. — И, знаешь, я, пожалуй, рад, что вы с Аллой вместе. Она уже девушка взрослая, а я её воспитание на бабушку скинул… боялся, что не справлюсь, наверное, тут ты прав, вот и воспользовался случаем отойти в сторону… ею Лида занималась, пока не… Но мать её балует слишком, на мой взгляд, если бы я в Москве жил, то, думаю, прекратил бы это как-то, не знаю, как…

Никак бы ты не прекратил, подумал я. С подростками вообще сложно, а с подростками, которые считают себя виноватыми в чем-то — тем более в смерти матери — сложнее стократно, не всякий дипломированный психолог справится с той кашей, которая имеется в их юных головах. К тому же они и сами не в курсе, что с ними происходит, отсюда и все эти крики про то, что их никто не понимает, желание хоть как-то проявить индивидуальность и прочие заскоки. У Аллы всё это немного купировалось вбитой в детстве ответственностью — она хотя бы не скатилась по учебе, — но во всем остальном её жизнь проходила в стиле давно забытого рок-н-ролла. Живи быстро, умри молодым… Она и умерла.

Я вспомнил о своем желании ускорить взросление своей невесты — правда, пока что я с трудом представлял, как я буду воплощать это в жизнь. Впрочем, походы в горы и в тайгу часто способствуют выработке определенных навыков, которые полезны и в обычной жизни.

— Александр Васильевич, откровенность за откровенность, — я решил сменить тему, которая меня нервировала. — Могу я спросить нечто личное? Если не захотите — можете не отвечать.

Мне показалось, что он хотел высказать нечто в духе — без сопливых решу, но оборвал себя.

— Спрашивай, конечно, — сказал он без особых эмоций.

— У вас там, на БАМе, есть женщина?

Он недолго помолчал. Потом долил себе ещё водки, выпил без тоста и посмотрел на меня.

— Есть. Подробностей не будет. И не говори об этом Алке или маме.

Эту просьбу он произнес очень недобрым тоном — словно я уже поднялся, чтобы бежать к названным персонам и выкладывать подробности его интимной жизни.

— В мыслях не было, — честно сказал я. — Это ваши дела, я стараюсь в семейные разборки не влезать, со всех сторон прилететь может.

— Это ты точно выразился — со всех сторон прилетит, — он усмехнулся. — Если бы все это понимали…

Я сомневался, что эта тема нуждается в продолжении, но всё-таки сказал:

— На мой взгляд, вам стоит самому им об этом сказать. Елизавета Петровна поймет, она, думаю, и так уже догадалась… я бы поставил рублей десять на то, что она даже знает имя… той женщины. А Алла… вашей дочери двадцать лет, она три года проучилась в своем институте, стажировалась в школах и кое-что понимает в жизни. В общем, если вам нужно её доверие — то оно может быть только обоюдным. Да и смысл скрывать?

— Смысл… — он как-то неуверенно отвел глаза. — А разве во всём должен быть смысл?

Этого я не знал, но мнение имел.

— Если люди перестанут делать бессмысленные вещи, мир станет чуточку более логичным, — сказал я. — А логичный мир значительно более комфортный… во всяком случае, он лучше поддается прогнозированию.

Автор той статьи, из которой я позаимствовал эту глубокую мысль, в своих рассуждениях заходил слишком далеко, поэтому я его изыскания значительно укоротил — так, чтобы они подходили к этому разговору. К тому же там под нож бессмысленности попала, например, любовь — и мужчины с женщиной, и граждан к родине. А от этого я отказываться не был готов.

— Логика — не всегда хорошо, мы всё же не вычислительные машины, — Александр Васильевич поднялся. — Всё, Егор, пойдем домой, к женщинам, обдумаем наши дальнейшие планы… или просто спать завалимся. А про твой совет я подумаю. Возможно, ты и прав.

Меня наполнило чувство гордости. Я любил быть правым. Поэтому такой итог нашего разговора я посчитал приемлемым.

У нас в квартире все уже спали — и никто не поднялся, хотя когда два выпивших мужика стараются не шуметь, получается очень громко. Александра Васильевича слегка штормило — мы не стали открывать вторую бутылку, но первую он допил в два приема, чтобы не оставлять водку выветриваться, и эта пара глотков оказалась лишней. Мне было чуть лучше, но за день я сильно вымотался, мой организм пока с трудом выносил нагрузки, не помогали никакие утренние зарядки. Но сразу на боковую я торопиться не стал — устроился на кухне и поставил чайник, чтобы приготовить себе порцию кофе с чем-нибудь съедобным. Я был уверен, что лучше закусить поздно, чем не закусывать совсем.

Алла появилась, когда я уже съел половину огромного бутерброда с колбасой. Она нахально отобрала у меня оставшийся кофе — и мне пришлось делать его снова, хотя с растворимым порошком это была не слишком сложная задачка.

— Напились? — грустно спросила она.

— Не совсем, — я улыбнулся. — На стадионе пиво было, у Михаила Сергеевича отец водку кушал, а я снова пивом обошелся… он нас пригласил после матча, а мы не стали отказываться… и по приезде в гараже бутылку водки… отец опять же один справился. Я, считай, и не пил. Правда, и не ел — вот, теперь компенсирую.

Я продемонстрировал ей недоеденный бутерброд.

— Картошка есть, бабуля отварила. И курица жареная.

— Не хочу серьезно, потом всю ночь будут кошмары сниться… И так всё через задницу. Валентина ранили.

— Ох… — Алла закрыла рот ладошкой. — Он как?

— Не знаю… старик сказал — жить будет. Надеюсь, не соврал. И вот ещё — Иркина мать завтра не прилетит…

— Почему?

— Потому что аэропорты закроют… закрыли уже. Так что у нас появилось немного времени, чтобы понять, как её встречать и что делать.

— Ты про что? — насторожилась она.

— Надо узнать, где тело лежит, какие документы нужны, чтобы его забрать… К кому обращаться, чтобы перевезти в другой город — но этим, наверное, какой-нибудь «Ритуал» занимается. Я бы предложил, конечно, организовать кремацию прямо здесь, а урну мы потом бы передали с оказией. Но, думаю, она откажется — в провинции на такие вольности соседи очень неодобрительно смотрят, там нужно, чтобы всё было по-людски, с прощаниями, поминками.

Алла промолчала, но я заметил, что она с трудом сдерживает слезы.

— Ал, извини, что о таком заговорил, но это действительно важно… Я знаю, сам с таким сталкивался у нас. В таких городках люди очень зависят от мнения своих соседей и знакомых, наперекор не пойдут. Надо бы ей, кстати, позвонить, чтобы билет не сдавала… Эти танки на Ленинградке… бррр.

— Да я понимаю, — лицо Аллы говорило об обратном. — Просто мне страшно, Егор. Мы же с Иркой созванивались на днях, она ещё живая была, веселая, планы какие-то строила, а тут — бац, и всё. Мертвая — и никаких планов. Как думаешь, найдут того, кто это сделал?

— Найдут, конечно, — уверенно ответил я.

Советскую милицию можно было обвинить в чем угодно, но только не в неэффективности, хотя, конечно, случалось всякое. Но большую часть убийств они раскрывали, причем по горячим следам, и преступники получали очень серьезное наказание. И жаль, что сейчас практиковалось две крайности — расстрел или лет десять-пятнадцать за решеткой. Многие убийцы вышли как раз в начале девяностых, оценили обстановку и очень быстро вернулись к своим прежним привычкам.

— А чего нам ждать от того, что затеяли Михаил Сергеевич с Валентином?

— Ал, во-первых — это не они затеяли, хотя наверняка играют там не на последних ролях, — тихо сказал я. — А во-вторых — хуже, думаю, не будет. А вот лучше — может.

Она сосредоточенно кивнула.

— Это хорошо… жаль только, я не знала, что вы к Михаилу Сергеевичу поедете — я следующий перевод закончила, отдали бы.

— Думаю, ему сейчас не до этого, — я улыбнулся. — Ну а как всё закончится — съездим вместе, мне кажется, ты сама должна ему вручать плоды своих трудов — и получать из его рук заслуженную награду.

— Скажешь тоже! — Алла попробовала стукнуть меня кулачком по плечу, но успел отскочить.

И направился к плите, чтобы получить ещё одну порцию кофе.

— Мне тоже сделай! — потребовала Алла. — И бутерброд тоже! Я теперь ощущаю себя очень голодной!

Я хотел заявить, что жрать на ночь вредно для фигуры, но вспомнил, сколько нам лет — и плюнул на советы диетологов из будущего.