Четвертая масть

Глава 10 Если друг оказался вдруг

— Семён, это свои, не признал? — раздался от дверей дачи голос Михаила Сергеевича.

Я туда не стал смотреть, да и руки опускать не торопился. Окружившие нас ребята выглядели решительно, хотя водителя Семёна я признал — по глазам. Скорее всего, среди этих охранников был и тот мужчина, который однажды провожал меня внутрь — похоже, у товарища Смиртюкова имелось некое подобие охраны, которая в прежние времена несла службу в слегка расслабленном режиме. Ну а теперь сам бог им велел напрячься и вспомнить всё, чему их учили. Впрочем, я был уверен, что эти охранники проходят с Валентином по одному ведомству, только по разным управлениям.

Спустя несколько ударов сердца они опустили автоматы, а мы с Александром Васильевичем — руки. Я посмотрел в ту сторону, откуда кричал Михаил Сергеевич — и понял, что он сам придумал этот спектакль и даже успел срежиссировать его за то время, пока мы тащились в этот поселок почти от «Динамо». Правда, я не понимал, зачем ему может это потребоваться — единственной разумной версией выглядело то, что это было что-то вроде тренировки для бойцов застоявшегося спецназа, чтобы они не слишком расслаблялись на казенных харчах. Впрочем, Смиртюков мог и ещё какой-то смысл в это действо заложить.

— Здравствуйте, Михаил Сергеевич, — вежливо поздоровался я. — Привет, Семён, — махнул я рукой водителю.

Его тридцать первая «Волга» стояла тут же, поперек той самой площадки для автомобилей за воротами дачи.

— Здравствуй, Егор, — ответил Смиртюков. — Идите сюда и извините за это… времена сейчас суровые.

— А когда они были другими… — тихо пробормотал я.

Меня услышал только Александр Васильевич — и, кажется одобрительно хмыкнул.

— Представь мне своего спутника, — потребовал Михаил Сергеевич, когда мы подошли поближе.

Требование было совсем не обидным — когда-то старик таким же тоном просил меня познакомить его с Аллой. Тогда я счел это его капризом, но сейчас подумал, что это какая-то форма этикета, которая сохранилась у него с совсем древних времен. Возможно, он научился так вести себя ещё в начале своей карьеры в органах советской власти от более старших товарищей — выходцу из села неоткуда было знать такие тонкости, — ну а потом у него вошло в привычку общаться именно так.

— Александр Васильевич, отец уже известной вам Аллы, моей невесты, — несколько чопорно сказал я. — Это Михаил Сергеевич.

Они пожали друг другу руки.

— Могу я называть вас Александром? — спросил старик.

— Конечно.

— Отчества всё-таки лишнее в общении между занятыми людьми… Этот молодой человек, — быстрый взгляд в мою сторону, — упорно напоминает мне, что моего отца звали Сергеем. Это очень приятно, конечно, что родителей моих вспоминают — ведь они из того, раньшего времени, отец конторщиком до революции был… впрочем, дед вообще кулаком считался, хотя и не попал ни в какие списки, а потом и в колхоз в числе первых записался. Он вообще Иваном был… но их поколение через одного — Иваны. Ох… что-то я отвлекся. Егор, отвечу тебе на твой вопрос — это наши, как ты выразился. И там вовсе не дивизии, значительно меньше. Возможности советской военно-транспортной авиации всё же отстают от потребностей обороны страны, но мы делаем всё возможное. Проходите в дом.

Мы повиновались.

Гостиная была такой же, какой я её помнил — очень помпезной и заполненной тяжелой мебелью по нынешней моде. Только на столе в этот раз ничего не было — только белоснежная скатерть покрывала столешницу. Михаил Сергеевич, похоже, работал в одном из кресел — рядом на подставке стояло два телефона, а на небольшом столике были разбросаны многочисленные бумаги и пара карандашей.

— Я прошу простить, но к гостям сегодня не готов, — сказал он тоном, в котором можно было услышать что угодно кроме извинений. — Но если желаете выпить — есть водка, вино… Егор, в холодильнике имеется то пиво, которое тебе понравилось, можешь угоститься.

Я подавил порыв сразу рвануть в том направлении.

— Спасибо, но я откажусь. Мы на стадионе немного выпили, и не хочется перебивать незабываемый вкус «Ячменного колоса» каким-то «Будвайзером».

— Да, я помню твоё возмущение… — Михаил Сергеевич мою шутку не оценил. — Но была бы честь предложена. Если передумаешь — возьмешь сам. А вы, Александр?

Тут только я обратил внимание, что настроение отца Аллы сильно переменилось. Он, конечно, и после футбола был не в настроении из-за проигрыша любимой команды, а теперь и вовсе — представление, устроенное охранниками дачи товарища Смиртюкова его, кажется, совсем не позабавило.

— Водки, — бросил он.

— О, вот это — наш человек, — улыбнулся Михаил Сергеевич. — Не то, что ваш зять — тот всё по иностранщине тоскует. Пиво ему наше не нравится, видишь ли…

— Не он один, молодежь сейчас такая пошла… — поддержал его Александр Васильевич.

Не торопясь, но очень быстро старик извлек из холодильника бутылку слегка запотевшей «Столичной» и наполнил две стопки, пролив немного на скатерть — и не обратив на это никакого внимания.

Ну да, подумал я, не ему же убирать.

Они легонько коснулись стопок друг друга — и выпили сорокаградусную жидкость так, словно это была вода. Тут же наполнили емкости ещё разок — и снова выпили. И опять наполнили.

— Что ж, выпьем за успех наших начинаний, — на этот раз Михаил Сергеевич решил сказать тост.

Они выпили.

— Вы присаживайтесь, присаживайтесь, — старик указал на стулья. — Егор, ты же не просто так мне звонил? Что за дело у тебя было?

Я помялся. Мне уже не хотелось впутывать Смиртюкова во все эти пертурбации с прилетом матери Аллы и её встречей — я был согласен на то, чтобы покататься завтра на электричке. Но я не мог и просто сказать Михаилу Сергеевичу, что передумал.

— Да тут такое… не знаю, в курсе ли вы, но вчера погибла подруга Аллы, она жила в том же общежитии, что и я. Кто-то её зарезал… следствие идет, преступника ищут и, надеюсь, скоро найдут. Но она была не москвичкой, её родные живут в Новокузнецке… с матерью мы связались, — я переглянулся с Александром Василеьвичем, и он ободряюще кивнул, — она собирается завтра прилететь в Москву. Опознание, да и тело надо забрать, его только родственникам выдадут. Потом ещё и как-то переправить надо… Я никогда с такими вещами не сталкивался, да и завтра, насколько я понимаю, день будет… хмм… странным. Вот и хотел уточнить — стоит ли ехать её встречать или лучше не выходить из дома, а ей сказать, чтобы сама добиралась.

Михаил Сергеевич внимательно выслушал мой лепет, потом покопался в своих бумагах, что-то там нашел — и посмотрел на меня.

— Я так и не понял, в чем проблема, но предположу, что ты хотел попросить меня о помощи, — он улыбнулся. — Насчет убитой девушки — сочувствую… будет время, могу через МВД намекнуть, что дело на особом контроле, чтобы они там из штанов повыпрыгивали, но убийцу нашли. Но не сейчас. И мать девушки встречать не стоит.

— Почему? — вырвалось у меня.

— Она не прилетит, — сказал Михаил Сергеевич. — С шести утра по дальневосточному времени все аэропорты страны будут закрыты. Это… — он посмотрел на большие настенные часы, — …примерно через час. И они не откроются до особого распоряжения. Думаю, дня три, если всё нормально пройдет.

Мне, наверное, стоило промолчать, лишь поблагодарив старика за ценную информацию. Но я не сдержался.

— А если не нормально?

Михаил Сергеевич встал, подошел ко мне вплотную и умудрился со своего невеликого роста посмотреть на меня сверху вниз.

— А если не нормально — эта проблема нас больше беспокоить не будет, — веско сказал он и внезапно попросил: — Александр, вы не нальете ещё водки?

Я плюнул на свои принципы и направился к холодильнику.

— Ты словно расстроен, — заметил Михаил Сергеевич, когда они опрокинули ещё по рюмке.

Полбутылки «Будвайзера» уже плескалось во мне — первый глоток у меня вышел очень солидным, но мне нужно было привести мысли хоть в какой-то порядок. Правда, ничего не получилось — наоборот, в голове слегка зашумело, и мне до одури захотелось оказаться где угодно, только в горизонтальном положении. Завтрашний день обещал быть странным, но сегодняшний выдался чрезмерно суетным — особенно после того, что произошло вчера.

— Немного, — кивнул я и отсалютовал ему бутылкой. — Я очень не люблю, когда налаженная жизнь рушится, а тут все планы псу под хвост. Я даже со своим переводом не успел закончить, хотя там и осталось-то — две бумажки отвезти и одну подписать.

— Так случается, — откликнулся старик. — Знал бы ты, сколько раз жизнь вторгалась в мои планы. Но позже я понял, что самое страшное — это война, а всё остальное на её фоне — так, мелкие неприятности.

Я обдумал эту мысль. Михаил Сергеевич явно намекал на себя и собственные ощущения, и это его жизнь 22 июня 1941 года разделилась на две части — одна осталась до, а другая началась после этой даты. Впрочем, что-то подобное происходило и у нас в будущем, но упоминать об этом при отце Аллы я не мог.

— Переворот тоже может быть страшным, — я пожал плечами. — Я слышал, что Октябрьскую революцию лет десять после семнадцатого года большевики так и называли — переворот, и вся страна, ещё толком не очухавшись от ликвидации царизма, пыталась понять, как изменилась их жизнь… Впрочем, там ещё и Гражданская началась, да и первая мировая продолжалась. Думаю, тогда тоже людям пришлось несладко.

— Не то слово… — задумчиво кивнул старик. — Не то слово, Егор. Очень плохо тогда людям было, я же и сам из таких — отцов завод почти закрылся, денег не было, а тех, что были, ни на что не хватало. Я и выжил-то лишь потому, что меня к деду в деревню отправили…

— Вот и я про то. А не боитесь чего-то подобного сейчас?

Наступило неловкое молчание. Я ждал ответа, старик опустил голову и о чем-то задумался, а Александр Васильевич смотрел на нас с каким-то странным интересом.

Михаил Сергеевич думал добрую минуту.

— Боюсь, Егор… — сказал он. — Но другого выхода нет. И мы готовы сделать всё возможное, чтобы те годы не повторились. Да и не революция это. И не переворот. Так… наведение чистоты в рядах.

У меня было, что на это ответить, но я не торопился — в принципе, мне не хотелось ставить старика в тупик. Наоборот, лично мне он был нужен бодрым и уверенным в себе и в том, что вся их затея не выйдет пшиком. Я же был убежден, что у любого переворота есть шанс только тогда, когда в его успехе не сомневаются участники заговора. У Валентина точно сомнений не было — или же он их очень хорошо скрывал. А вот Михаил Сергеевич меня немного напугал — в силу возраста или по каким-то другим причинам он боялся того, что ему нужно было совершить. Это могло привести к колебаниям в самый ответственный момент — и провалу всего мероприятия. В относительно недавнем для меня фильме про декабристов этот момент был показан очень хорошо — страх одного из заговорщиков закончился тем, что оставшиеся верными царю полки просто утопили восставших в Неве.

И мне бы не хотелось, чтобы что-то подобное случилось в Москве в 1984-м. Конечно, сейчас стояло лето, и вода в Москве-реке была теплой, но руководство страны под угрозой потери власти может придумать другой способ избавиться от своих оппонентов.

Я уже было открыл рот, чтобы вспомнить подходящий случаю анекдот, но меня опередил Александр Васильевич.

— Извините, Михаил… Сергеевич, я не хотел вмешиваться в этот разговор, к тому же Егор объяснил, чем ему конкретно это всё может грозить. Но не могу не спросить: неужели нельзя было обойтись другими средствами? Без танков на улицах, закрытия аэропортов… не знаю, что ещё у вас в планах, но вряд ли вы на этом остановитесь. Ведь есть же контрольно-ревизионные комиссии, пленумы Центрального Комитета, партийные съезды регулярно созываются. Я точно знаю, что любое письмо в ЦК разбирается в обязательном порядке, по нему готовится ответ и принимаются меры.

Михаил Сергеевич хекнул и заметно повеселел.

— Эх, Александр, Александр… Я вот уже двадцать лет обеспечиваю деятельность союзного Совета министров, в мои обязанности, в том числе, входит и разбор жалоб граждан. Так что, думаю, я лучше вас представляю, как это работает. Кстати, до недавнего времени разбором писем в ЦК занимался Константин Устинович Черненко… это я к тому, чтобы вы поняли, сколько внимания уделяется такой рутинной вроде бы процедуре. Есть контрольно-ревизионные комиссии, есть и другие средства, чтобы обеспечить выполнение воли партии и народа… Но представьте эти средства как нити, которые связывают наше государство в одно целое. Нитей много, за каждую отвечает конкретный человек или целый отдел в том или ином ведомстве. Но что, если вот эти люди, отвечающие за направления, не вполне справляются со своей работой? Что, если они ещё и сами начали этими нитями управлять? Их сверху дергают — а они обратно дают сигнал, что всё работает, как надо. Иногда случайно выясняется, что нить оборвана… меры, конечно, принимаются, виновные наказываются. Но нитей, повторюсь, много, а структура у нас иерархическая. И те, кто сидит наверху, не в состоянии отследить, проверить, убедиться, что всё функционирует как следует, как было заложено при создании этой структуры, и выдает нужный результат. Поэтому такие оборванные нити имеют свойство накапливаться, и когда их окажется слишком много, обрушится вся система. Это очень утрированно…

— Вы что, решили отодвинуть от власти всех дураков? — резко спросил Александр Васильевич.

— Конечно, нет! Речь не о дураках, — Михаил Сергеевич помахал ладонью. — С дураками наша система худо-бедно научилась справляться. Но есть те, кому, продолжая аналогию, выгодно увеличение количества оборванных нитей управления, кому нужна наша дезориентация. Они спят и видят, как всё рушится.

— Шпионы? — ехидно отреагировал отец Аллы.

— И снова нет! — улыбнулся старик. — Вернее, это очень сложный вопрос — кто такие эти люди. Есть и дураки, есть и шпионы. Но большинство — ни те, ни другие. А нечто третье. Очень умные, я бы даже сказал — слишком, чересчур умные. Но — себе на уме. Не для страны работают, а для себя. Не для народа стараются, а опять же — для себя. В такой среде, в принципе, наши заокеанские друзья могут уже и шпионов вербовать — ничего особенного от них не требуется, будут делать всё то же самое, что уже делают, но чуточку более целенаправленно. Да ещё и чеки Внешторга за это получать. Некоторые, кстати, и на валюту соглашаются, хотя статья за неё до сих пор расстрельная, пусть это и не используют давно…

— Всё-таки шпионы, — улыбнулся Александр Васильевич. — Честно говоря, я надеялся, что вы скажете что-то другое.

— А зачем что-то выдумывать? — удивился старик. — Иногда самое простое объяснение — самое точное. Хотите, кстати, пример? Думаю, вы его оцените. Он касается того вашего друга, который сообщил вам определенную информацию, из-за чего вы сорвались с главной стройки страны и фактически оставили её без конструкторского присмотра.

— Станислав?

— Да, именно он, — кивнул Михаил Сергеевич. — Так что, послушаете? Это ненадолго.

Мой будущий тесть, разумеется, согласился. Мне тоже было любопытно, и я жалел только о том, что «Будвайзера» осталось лишь на два небольших глотка.

— Александр, вы же этого человека давно знали, я правильно понял? — спросил Михаил Сергеевич. — Валентин вчера забежал буквально на час… сами понимаете, времени не было посидеть и всё обговорить.

— Да, давно, со школы. Он к нам в десятом классе пришел, его отца откуда-то в Москву перевели, — сказал Александр Васильевич. — Мы как-то сразу сошлись, ещё и жили тогда почти по соседству, он ближе к ВДНХ. Потом тоже не теряли друг друга, хотя я в институт инженеров транспорта поступил, а он — в Плехановку.

— Вот-вот… очень хороший специалист, как о нем рассказали его коллеги… бывшие коллеги, теперь уж… — отец Аллы вскинул голову, но промолчал. — Отличный семьянин, верный друг… Да, вот так. И вдруг, ни с того, ни с чего — звонок старому знакомому, рассказ о том, чего этот Станислав никак не мог знать, совет срочно прилетать и жаловаться куда угодно — в Центральный комитет, в Верховный Совет, лишь бы найти управу на обезумевших от собственной власти сотрудников Комитета, посмевших обидеть его дочь, которую этот Станислав помнит вот такой маленькой девочкой… Я верно излагаю содержание вашего с ним разговора, Александр? Нигде не погрешил против истины?

Тот помотал головой.

— Вы же, наверное, удивились этому звонку, — продолжил старик. — Но не стали ничего проверять с места, а взяли отгулы за свой счет, попросили знакомых помочь, добрались до Братска… неблизкий путь, там только вертолетами, верно? Приехали сюда, за время пути немного успокоились, но всё равно начали обвинять сидящего здесь молодого человека, который и сам пострадал в той коллизии. В общем, не такой рассудительности страна ждет от инженеров, почти защитивших докторскую диссертацию и удостоенных двух весомых орденов… Но к делу. Встретиться с другом у вас пока не получилось — не до того было. Но вы собирались ему позвонить… завтра, например? — последовал согласный кивок. — Не стоит… это как с самолетами. Позвонить вы можете, только вам никто не ответит. Почти сразу после того, как ваш друг сообщил вам неприятные новости, он улетел в зарубежную командировку, которая была намечена давно. Вылетел он в четверг, рейс «Аэрофлота» до Лагоса… это столица Нигерии… с посадками в Вене и в Триполи. В Вене руководство аэропорта по каким-то причинам приняло решение задержать рейс, пассажиров высадили, чтобы полиция могла осмотреть лайнер, их отвели в ресторан, накормили за счет администрации, потом посадили обратно и дали добро на взлет. И только в Лагосе выяснилось, что на борту отсутствует один из пассажиров… Угадает, кто именно?

— Станислав? — выпалил Александр Васильевич.

— Верно, — Михаил Сергеевич удовлетворенно кивнул. — Скорее всего, вскоре мы узнаем, что он попросил убежища в одной из западных стран. Ему, конечно, это убежище предоставят. Потом он будет добиваться, чтобы мы выпустили из страны его жену и двух сыновей, мы будем тянуть, в иностранной прессе появятся обвиняющие нас в черствости статьи… Ну а потом он внезапно устроится работать, например, на радиостанцию «Голос Америки». У нас в этом году уже были два невозвращенца. Вряд ли, конечно, побег вашего старого друга будет сопровождаться таким же шумом, как в случае с известными режиссерами, но инцидент очень неприятный. Андрей Андреевич очень расстроен, ведь этот человек из его ведомства, хоть и не первого ряда, как бы до ухода на пенсию дело не дошло…

Я внимательно смотрел на Михаила Сергеевича — и его последние слова полностью убедили меня, что эту ситуацию заговорщики будут выкручивать по максимуму, пока уважаемый Андрей Андреевич не покинет свой кабинет — и неважно, по собственному желанию или по состоянию здоровья. Я вспомнил, что во время рассказа о Горбачеве я назвал им фамилии трех членов Политбюро, двое из которых — Андропов и Суслов — к тому времени были уже мертвы. Оставался только министр иностранных дел Громыко, один из самых авторитетных членов нынешнего состава высшего органа власти в Советском Союзе — и человек, который по каким-то своим резонам поддерживал приход Горбачева на пост Генерального секретаря. Я пытался вспомнить, чем был славен этот министр — на Западе его прозвали «мистером „нет“», но формально именно при нём началась та разрядка в отношениях с США, которую американцы использовали после объявления у нас перестройки.

«Неужели Горбачев всё-таки был агентом империалистов?», — подумал я — и понял, что не могу ответить на этот вопрос. А спрашивать сейчас Смиртюкова было тупо нельзя.

— Вот как… — выдавил из себя Александр Васильевич. — Надеюсь, вы не считаете, что я был с ним в сговоре?

— Ну что вы, что вы… — отмахнулся Михаил Сергеевич. — Это было бы… хмм… глупо. Я про это рассказал лишь для того, чтобы вы понимали, насколько всё серьезно. Ведь ваш друг не сам узнал про ту операцию и не сам придумал вызвать вас в Москву. Кто-то ему посоветовал. Скорее всего, в такой форме, что он не мог отказаться. Ну а взамен ему устроили вот такую пересадку в Вене. Может, ещё и денег дадут за хорошее поведение — на первоначальное обустройство на…

Раздался телефонный звонок. Михаил Сергеевич тут же прервался, поднял трубку, послушал, что ему говорит невидимый собеседник, зачем-то кивнул — и завершил разговор, так и не произнеся ни слова. Выражение его лица не изменилось — хотя я готов был поклясться, что заметил что-то неуловимое. Возможно, это просто была игра теней.

— Здание на Лубянке перешло под наш контроль, — нейтральным тоном сказал он. — Но Валентин ранен… Его доставили в госпиталь, врачи говорят, что жизнь вне опасности. Вот теперь всё, пан или пропал. Вынужден попрощаться с вами… езжайте домой и ждите хороших новостей. Они ещё будут.

Когда тебя так выпроваживают — особого выбора нет. Разумеется, мы подчинились.

Хотя мне очень хотелось расспросить старика о том, что случилось с Валентином — но я точно знал, что тот больше ничего не скажет.