Чёрный фимиам (СИ)

Глава 26

Это утро было таким же, как любое другое утро в Миаджане.

Незадолго до рассвета прошел дождь. От потоков воды защитили широкие листья навеса, но шум разбудил Джеро.

Он уже привычно обновил отпугивающие кольца вокруг деревьев, на которых обустроил настил для сна, и с удовлетворением послушал, как сыплются вниз болотные твари, что всю ночь пытались добраться по стволам до сладкого человеческого мяса. Лишь после этого обитатель чащобы неспешно спустился и вытащил из воды ловушку, в которую за ночь попалась слепая белёсая рыба. Гибкое жирное тело лоснилось, а ротовой щуп бесполезно пытался нашарить обидчика. Джеро уже знал: если этот щуп коснется незащищенной кожи и присосется, оторвать его можно будет только с куском плоти. Заживать будет очень долго.

Но он научился убивать рыбу, подсовывая ей палку и быстро-быстро наматывая на нее ядовитый рыбий язык. А потом так же быстро отрубал голову и швырял обратно в воду. Толстое белое тело еще несколько минут колотилось, а затем затихало. После этого Джеро запекал свою добычу на слабом-слабом мерцании.

Первые дни, оказавшись во влажных зарослях, он не мог понять: что же его мучит, мешает спать, изводит? Лишь когда перед глазами всё стало мутиться, он вспомнил. Голод. Вот что это было такое. Голод, которого он не знал много веков. Чувство, чуждое жрецу Великой Пирамиды.

Так Джеро понял, что стал человеком. Почти стал. Потом он постепенно вспомнил свое имя и те навыки, которые необходимы людям, чтобы выживать. Оказалось, это не так-то просто. Особенно при почти полном отсутствии мерцания. Разорванные и сожженные спятившим беглым рабом нити восстанавливались очень неспешно. Недавний жрец, проигравший схватку и выброшенный победителем прочь, успел за миг до смерти открыть выход в Миаджан, и все оставшиеся силы ушли на это перемещение. Однако жила надежда: братья услышат, что он вернулся, и придут на помощь.

Но они не услышали. Лишь потом, придя в себя, Джеро понял, как ему повезло. Если бы услышали — его бы добили. Слишком долго он был проводником воли Миаджана снаружи. Вывозил фимиам и кружева, организовывал их продажу. Увы, сокровища старого Миаджана почти не перенеслись, а те, что перенеслись, было слишком опасно использовать. Аккуратно, по чуть-чуть, Джеро подтачивал волю тех, кто покупал кружева. Подчинял и использовал дурачков, польстившихся на новый неведомый фимиам. Управлял охотниками, карал торговцев, которые начинали обманывать. Искал и покупал рабов и рабынь. Организовывал похищения многоликих, когда очередную выпивали до дна и требовалась новая.

И всё это время человеческое проникало в жреца Великой пирамиды — исподволь, капля за каплей, незаметно наполняя. А потом в охоте за беглым рабом он поддался эмоциям… И вот — стал чужим этому месту и существам, что его населяли. Начал чувствовать. Больше Джеро не был частью единой силы, его мерцание погасло и выпало из общего плетения. Его не просто не ищут. Его даже не видят. А если увидят, то не узнают. Он больше не свой.

Да, братья даровали бы ему перерождение, чтобы он забыл всё и очистился, возродился новым правильным. Поэтому Джеро порадовался, что его вышвырнуло в болота, далеко от возвышающихся из тёмной воды больших пирамид. Там, где еле-еле поднимались над чёрной гладью верхушки малых. Не сразу, но порадовался, когда осознал, что его ожидало.

Малые пирамиды терялись в чаще зарослей, и сюда никто не совался. Подземелья тут были затоплены, а добираться по воде… Зачем? Ну разве что из любопытства, но подобная человеческая глупость была жрецам Миаджана совершенно чужда.

А вот новому обитателю чащи пришлось здесь обживаться. С удивлением (еще одно человеческое чувство, которым он теперь наслаждался) Джеро узнал, что кроме тварей, обитавших вокруг Великой Пирамиды, тут водятся и другие. Например, огромные студенистые лужи на поверхности воды. Он принял их за тину или медуз. Ошибся. В первый же день студенистое ничто обернуло его, как кокон, собираясь погрузиться на дно и неспешно переварить.

И вот тогда бывший жрец удивился в первый раз: его тело, словно чудовищная прожорливая воронка, начало тянуть жизнь из поглотившего существа. Когда же студенистый хищник — иссохший и жалкий — безвольно разжал объятия вокруг добычи, Джеро уже напитался и чувствовал себя почти хорошо. Тело зажило, и непривычная, забытая уже боль перестала его терзать.

К сожалению, излечилась только оболочка. Нити мерцания внутри так и остались обугленными обрывками.

Но именно тогда Джеро понял, как ему повезло, что бывшие братья больше не чувствуют его. Что он выпал из поля их внимания, потому как снова стал человеком. Постепенно к нему вместе с человеческими чувствами возвращалась память. Давно спавшая, словно присыпанная пылью и пеплом. Он вспомнил своё имя, вспомнил, что такое страх, радость, любопытство… Ему нравилось. Он вспомнил женщину, каково это — быть с ней и в её объятиях. Вспомнил голод, жажду, усталость и удовольствие отдыха. И теперь не хотел всё это снова терять.

Джеро выбрал жизнь. Жизнь и борьбу, ведь он совсем не знал опасностей, которые Миаджан таил для людей. Дважды он чуть не погиб.

Первый раз, когда из темной воды высунулась огромная голова на длинной шее. Тогда бывший жрец буквально чудом увернулся от гигантских зубов.

Второй раз, когда он попытался доплыть до малой пирамиды и из черной глуби к нему понеслись омерзительные белые черви. Повезло, что тогда нити уже немного восстановились и Джеро смог вышвырнуть себя из воды на несколько десятков шагов вперёд — к ближайшему дереву. Потом он, обессилевший и едва живой, обвисал на ветвях, понимая, что одним махом сжег нити, которые несколько недель с таким трудом восстанавливались.

С тех пор прошло уже много времени. Или немного? В Миаджане дни текли иначе. Он их не отсчитывал. Значение имело только медленно возвращающееся мерцание.

Постепенно Джеро выучился здесь жить. Ловушки приносили пищу. Жильём стал настил, который он устроил между стволами двух огромных деревьев. Позже над настилом появился навес из широких листьев, защищавший от дождя. Вот только есть слепых рыб было очень противно, словно жуешь плотную тину. Но и к этому он привык. А потом начало постепенно восстанавливаться мерцание. Оно едва тлело, было неуверенным, словно огонек на ветру, но зато его снова можно было использовать! Да, очень-очень осторожно, да, помалу, но силы возвращались. И Джеро ждал.

Вот только проклятая человеческая нетерпеливость не давала бездельно сидеть на месте! Она влекла за собой, презрев опасность. И недавний жрец, научившийся отпугивать тварей и жить там, где не мог выжить никто, искал вход в подземелья, искал источник, который позволил бы вернуть силу быстрее.

Он плавал от одной заросшей мхом и лианами малой пирамиды к другой на небольшом плотике, сплетенном из ветвей и лиан. Заглядывал в проломы в стенах, слушал глухое эхо всплесков, выбирался на осклизлые крошащиеся камни и зорко всматривался в зелёный полумрак. Джеро помнил: где-то тут, в этих зарослях, таится почти исчезнувшая под водой огромная статуя Шэдоку. Древнее кровавое божество смотрело в изумрудный полумрак белыми мраморными глазами и ждало того, кто отыщет его, кто знает секрет…

Если Джеро сможет найти статую, а потом вход в подземелья, если он сможет подкараулить там кого-то из своих недавних братьев, если сумеет убить его и если у раба-проводника хватит сил и умений вывести их после этого в большой мир, то… У него начнётся совсем другая жизнь. Давно забытая. Та, в которой есть место всему, чего не было много столетий: наслаждению, боли, ненависти, любви. Чувствам.

Но следовало поторопиться. Миаджан и Дальяния не уживутся в одном мире.

Что ж, Тинаш не принял его как посланника Миаджана. Примет ли теперь, когда Джеро стал таким же отступником, как правитель Дальянии?