Чёрный фимиам (СИ)

Глава 13

Им действительно разрешили видеться. Сонное оцепенение, сковывавшее Эшу, отступало в эти дни. Брат приходил и поначалу молчал или задавал странные вопросы:

— Как ты живешь?

Сестра разводила руками, давая понять, что всё в порядке.

— Хорошо. Ты не болеешь?

Она опять разводила руками.

— Хорошо.

Однажды Эша взяла его за руку. Сингур напрягся на мгновение, но потом сосредоточенно начал трогать её ладонь, словно вспоминая, что такое — прикосновение.

После этого случая Эша стала трогать его всякий раз, когда он приходил. Постепенно брат будто стал возвращаться. Его речь делалась похожей на человеческую, во взгляде появилась осмысленность. Эти перемены были постепенными, но они были и с каждым разом становились заметнее. Однако полностью он так и не проснулся. Вернулся к ней, но не до конца. Словно какая-то его часть умерла, убитая Миаджаном. Та самая, что умела смеяться, грустить, заботиться и принимать заботу. Отчего-то Эше казалось, что, если бы она умела говорить… если бы могла подчинить себе голос, Сингур вернулся бы полностью. Увы.

А потом что-то случилось. Девушка не знала, что именно, но брат словно ожил. Он, конечно, не стал тем собой, кем был раньше, но сделался чуть больше похожим на человека, чем на пустую оболочку.

— Я найду способ убежать, — сказал он ей негромко. — Это всё закончится. Мы будем свободны.

Эша грустно улыбалась. Она-то уже поняла, что сбежать из Миаджана невозможно.

Дни шли. Наверное, складывались в недели, месяцы и годы. Время не имело здесь значения, оно превращалось в тёмно-зелёную трясину, которая затягивала, обнимала, мешала думать. Мятеж, гнев, строптивость — всего этого не существовало в Миаджане. Здесь все жили в полусне.

Брат приходил и уходил. Разговаривал с ней немногословно. Да и о чем было говорить? Тем более с немой. Иногда он казался почти живым. А потом будто снова сонным и равнодушным. А однажды пришел мёртвым. Эша не знала, как это объяснить. Просто к ней пришёл мёртвый Сингур. Сел на циновку и долго смотрел мёртвыми глазами в стену, сложив на коленях мёртвые руки. Потом сказал мёртвым голосом:

— Знаешь, вчера в подземелья ушли двое. И не вернулись. Такое бывает. Но лучше бы не вернулся я.

Сестра ничего не поняла, подсела к нему, потянулась обнять, брат отстранился, по-прежнему мёртвый.

— Если я однажды не вернусь. Тебя, скорее всего, убьют, — равнодушно сказал он.

Эша вздохнула.

Он ушёл.

Время снова превратилось в вязкую трясину.

Тягучий дурман Миаджана закончился внезапно. Был вечер. Эша сидела на циновке и думала о том, что скоро придется ложиться спать. А ей не хотелось. Из-за кошмаров и из-за того, что было тоскливо без снующих в пальцах игл и тонких шелковых нитей. Работа влекла. Будь возможность — сидела бы целыми днями, плела узоры и ни о чем не думала, следила, как свиваются нити, как…

— Эша.

В дверном проёме стоял Сингур. Его зрачки были белыми, словно мрамор, а лицо застывшим. В два стремительных шага он подошёл к ней, схватил за руку и рванул.

Сестра сонно огорчилась — брат явно собирался куда-то её вести, а она не хотела уходить далеко от станка и нитей, вообще не хотела уходить. Хотела сидеть, мечтать о том, как наступит завтра, как снова можно будет сесть на вершине храма в торжественной сонной тишине, взять в руки иглы…

Но Сингур потащил её прочь. Он бежал, а она упиралась, потому что не умела — разучилась — бегать. Тогда он закинул её на плечо. А потом… потом спустился по каменной лестнице, уходящей прямо в чёрную страшную воду. Вот только вместо того, чтобы захлебнуться, Эша судорожно вздохнула и… поняла, что стоит в сером полумраке длинного каменного коридора, а из темноты на неё смотрит женщина.

Ее бледное лицо вырастало из бугристого панциря изогнутого, переступающего на тонких щетинистых лапах огромного насекомого. Насекомое едва слышно стрекотало, шевеля раскрывающимися и закрывающимися жвальцами.

Женское лицо, глядевшее на Эшу, растянуло губы в улыбке.

Мелкие зубы оказались красны.

А потом из-за них появился неестественно длинный узкий язык. И медленно потянулся вперёд.

* * *

Она потеряла сознание. Очнулась же оттого, что над головой сияло солнце и рядом жужжала мошкара. Эша села, щурясь от яркого света, недоверчиво потрогала руками выгоревшую траву и огляделась.

Вдали тянулась цепь холмов, за спиной — густые заросли кустарника с выцветшими, сизыми от пыли листьями. Воздух был сухим и знойным. Исчезла удушливая влажность Миаджана, исчезли сковывающее разум сонное оцепенение, глухая тишина и тёмно-зелёный полумрак. И Сингур тоже исчез.

Девушка поднялась на ноги. Сейчас все казалось сном: воспоминания плыли, будто случившееся недавно — случилось много лет назад и не наяву. Если бы Эшу спросили, сколько времени она провела, плетя кружева, девушка не ответила бы. Сейчас ей казалось — прошёл миг. А через миг — целая вечность. И как же удивительно было снова чувствовать себя живой, а не снулой рыбиной, плавающей в чёрной глубине.

— Ты очнулась? Хорошо, — брат появился из-за стены кустов. — Идём.

Он потянул её за собой.

Эша вырвалась и повисла у него на шее, собираясь расцеловать, но Сингур разжал её руки:

— Потом. Тут за холмом — небольшой хутор. Нам нужна еда, другая одежда и деньги.

Сестра кивнула.

— Я постучусь в крайний из домов. Ты постоишь на улице, — сказал он.

Она снова кивнула.

Очень скоро они уходили прочь от хутора — в сторону холмов. У них были еда, одежда и немного денег. Только Эша теперь боялась подходить к Сингуру, хотя он и отмыл руки от крови.

* * *

Бог воровской удачи — четырёхглазый Куго — снял свою защиту с Кирги, закрыл все четыре глаза и больше не смотрел на неё, не берёг от опасности. Бросил! Хотя она регулярно делала ему подношения, говнюку!

Как же ей было плохо! Она и стонала, и скулила, и пол скребла ногтями. Казалось, потроха кто-то взял в горсть, стиснул и начал выкручивать, словно мокрую тряпку. Больно, воздуха нет, тело немеет. Слабость такая, что головы не поднять. Орать хотелось, а получалось только едва слышно подвывать. И чем дальше паскудник узкоглазый уходил, тем хуже делалось рабыне. В глазах мутнело, будто солнце гасло. Всё расплывалось. А потом повисла чёрная темень. Как ночь. Ослепла Кирга, разбойница и воровка. Хотелось ей визжать от ужаса, но могла она лишь задыхаться от боли.

Корчилась долго. А потом помаленьку пелена перед глазами начала спадать. Сперва очертания мебели появились, потом вся комната, а там уж и деревья за окном в закатном солнце, и витая кожаная плеть на диване. Всё-всё стало видно. Боль угасала. Но Кирга завыла ещё горше, потому что поняла: приближается её мучитель, а значит, скоро плеть запоёт в его руках и будет рабыне едва ли лучше, чем весь этот долгий мучительный день.

* * *

Кьен Тао, он же Гронк, прошёл в свои комнаты, неспешно переоделся и открыл малый сундук. Кирга, сжавшаяся на цепи около стены, затравленно смотрела, как хозяин достает кисет и отмеряет малую щепоть порошка.

— Подними голову, — это были первые слова, за весь вечер сказанные саворрийцем рабыне.

Взгляд воровки метнулся к плети, что лежала на краю дивана. Обречённо Кирга подняла голову и вдохнула невесомую чёрную пыльцу.

Гронка завораживало наблюдать за сосудами, когда Древний проникал в них, брал, занимал тело.

Вот и сейчас женщина, сидящая на цепи, сперва скривилась от отвращения, будто в неё вползал огромный слизень, потом лицо у неё застыло, но от рассудка волнами расходилась паника пополам с омерзением, которые медленно вытеснялись спокойствием. Затем отвращение исчезло, лицо разгладилось, взгляд успокоился и опустел.

А вот ощущение, идущее от Древних, Гронку нравилось — ровная гладь, что так радовала после беспорядочных чувств людей.

— Запомни мои слова, — заговорила, наконец, женщина низким мужским голосом. — Призывай, только когда это действительно важно. Многоликие взбудоражены. Не будем рисковать лишний раз.

— Понимаю, Повелитель, — поклонился Гронк.

— Теперь слушай. Беглец изменился. Мы не знаем, как это могло произойти. Слепок его мерцания можешь забыть. Он только собьёт тебя со следа. Возьми слепок его сестры, — с кончиков пальцев прикованной к стене женщины сорвалась тяжёлая капля разноцветного мерцания.

Охотник поймал её, и капля тут же просочилась под кожу, протекла от ладони к плечу, затем по ключице — к шее, а потом уж — к лицу и вспыхнула в глазах. Он увидел.

— Это слепок с её вещей, он нечёток и обманчив, но лучшего нет. Ищи всеми возможными способами.

— Да, повелитель, благодарю.

Древний в теле Кирги продолжил:

— Если сумеешь привести беглеца живым, награда тебя поразит. Однако если не получится, убей его и верни перстень. В худшем случае — просто убей и возвращайся.

— Я понял, повелитель. Но… есть ещё кое-что.

— Говори.

— Сосуд, чьё тело ты занял, — охотник показал на Киргу. — Она что-то сделала. Теперь я могу чувствовать других, только когда она рядом.

— Откройся.

Охотник привычно открылся Древнему, чувствуя, как невидимая сила неспешно прощупывает его. Затем эта сила ушла, а Гронк ощутил, как беззвучно заорала и забилась Кирга. Ощутил даже сквозь Древнего, что заполнял её. После недолгого молчания Повелитель сказал:

— Вы оба слишком далеко. Я не смогу это исправить на таком расстоянии. Когда будешь возвращаться, привези и её — целую и невредимую. Потому что если она умрёт, то даже я не берусь предсказать, вернётся ли к тебе чутьё.

В ту же секунду равнодушный взгляд Кирги потускнел. Древний ушёл.

* * *

Во второй раз приход Повелителя был уже не так мерзок. А может, пообвыклась. Кирга внимательно слушала разговор, однако когда господин, закончив ощупывать узкоглазого, обратил своё внимание на неё, воровка едва не тронулась умом.

Всё склизкое и чужое внутри тела одновременно пришло в движение, прощупывая её от пяток до макушки. Это длилось очень долго. Чуть ли не тыщу лет вся та мерзость, что заполняла рабыню, двигалась и двигалась, сводя её с ума.

А потом мерзкие ощущения прекратились, и Кирга, изо всех сил пытающаяся не потерять сознание, услышала слова повелителя перед тем, как тот вышел из неё. После дикого перемешивания уход уже не показался таким отвратительным, как прежде.

— Вот, значит, как… — она едва держалась на ногах, но держалась! И сверлила саворрийца ненавидящим взглядом. — Первое, что ты сделаешь завтра — купишь мне нормальную одежду.

Узкоглазый усмехнулся, неспешно подошел к дивану, взял плеть. Но Кирга не отступила, не склонилась. Она с вызовом посмотрела хозяину в глаза и продолжила:

— А сейчас снимешь ошейник. И больше пальцем меня не тронешь!

— Разумеется, — он усмехнулся и щёлкнул об пол плетью.

— Или я убью себя! — взвизгнула воровка. — На ошейнике удушусь! Вены перегрызу! С лестницы вниз головой прыгну! Станешь бесполезен хозяевам!

Она увидела, как дрогнуло лицо узкоглазого, и захлебнулась торжеством:

— Быстро. Расстёгивай ошейник.

* * *

В этот раз головокружение оказалось очень сильным. Стиг покачнулся и привалился плечом к колонне, чтобы не упасть. Мир вокруг раскачивался, а пол уходил из-под ног. Мечник сделал несколько неуверенных шагов в сторону пустого кресла и буквально упал в него. Отвратительная тошнота поднялась к самому горлу.

— Пей, — Безликий мягко подвинул к мечнику чеканный стакан. — Полагаю, раз ты воззвал из такой дали, значит, были причины. Мне не терпится их узнать.

Взять стакан Стиг смог только с третьего раза — так у него двоилось в глазах. Сделал несколько глотков пряного вина и почувствовал, как отступает слабость. Терпкий напиток постепенно возвращал силы. Комната уже не кружилась перед глазами, мраморный пол не раскачивался, словно палуба в шторм, в голове прояснялось.

— Господин…

— Рассказывай, — нетерпеливо оборвал Истр.

Стиг передал всё, что узнал от вельдов про молодого вальтарийского вольноотпущенника Сингура и его немую сестру. Про то, что вальтариец умеет видеть дорогу, знает наперед об опасностях, подстерегающих на ней. Не забыл уточнить, что, по его мнению, Сингур всё-таки беглый и, возможно, колдун. В завершение сообщил: вельды возвращаются в сопровождении мечников, балагану обещана защита от Теней.

Безликий внимательно слушал, а потом произнёс:

— Сегодня пришел матрос, узнавший нашего беглеца. Он видел бой с Железным лбом и вспомнил, где видел Чужака прежде. Его действительно зовут Сингур, и восемь лет назад он бился на арене в Вирге. Был знаменит. Про него там знал каждый, кто любил бои. Начинал ещё на аренах Шиана.

— Восемь лет? Он выглядит младше меня. Сколько же ему тогда было?

— Полагаю, чуть меньше, чем тебе сейчас, — ответил Истр. — Внешность не всегда соответствует прожитым годам. Куда больше мне любопытно, как может боец с арены видеть Пути и путать след. А ещё — где он, убегая, мог украсть диковинный перстень, — Безликий не дал Стигу вставить слово и с нажимом повторил: — Украсть, украсть. И совершенно точно — диковинный. Если бы он знал о его истинной ценности, то не бегал бы по крышам и вряд ли бы дрался на кругах. И ещё. Этот Сингур, скорее всего, не колдун.

— Тогда мне уже не так стыдно, что мы дважды его упустили, — вздохнул Стиг.

— Да, — усмехнулся Безликий, — ловить видящего Пути… очень увлекательное, но совершенно бессмысленное занятие. Скажи, если вы встретитесь, и он не почувствует в тебе угрозы, то согласится поговорить? Как думаешь?

— Думаю, согласится, — после недолгих размышлений ответил мечник. — Он был зол на Энаю и её просьбу, а не на меня. Да, в общем, и не зол, просто плохо ему было.

— Тогда завтра с утра надо объявить, что Храм снимает награду за знания о Чужаке, но приглашает его встретиться, чтобы поговорить. Подумай, где удобнее беседовать с таким человеком.

— Хорошо, — Стиг поднялся, голова уже не кружилась. — Господин, позвольте мне уйти отсюда своими ногами.

Истр рассмеялся.

— «Позвольте!» — передразнил он Стига. — Новый перенос лишит тебя сил на несколько дней, не меньше. А твою юную невесту вряд ли это порадует.

* * *

Она открыла глаза и долго не могла понять, где находится. Стояла непроглядная тьма, было душно, хотелось раздеться, хотя из одежды была только нижняя рубаха.

Где она? Почему так темно? Мелко-мелко дрожали руки, и сосало под ложечкой. А ещё казалось, будто у неё забрали что-то очень важное, что-то ценное, без чего невозможна жизнь, вот только никак не получалось вспомнить — что именно.

Темнота оказалась очень тесной: от стены до стены не более трех шагов. Время шло, но никто не приходил. Девушка прикорнула на тонкой подстилке, на которой очнулась, и незаметно уснула.

Проснулась оттого, что в крошечной каморке загорелся свет. Трещала и чадила масляная лампа в руках человека в одеянии красно-оранжевого цвета. Лицо человека скрывал глубокий капюшон.

— Кто ты? — спросила девушка, чувствуя, как по рукам поднимается волна ледяных мурашек, странная в здешней духоте.

— Правильнее было бы спросить: кто ты? — негромко произнес человек.

Она испугалась. И правда: кто она? Где она? Что это за место?

— Я… не знаю…

— Всё уже закончилось, — успокоил ее человек. — А ты — это просто ты. Тебя зовут Тали.

Имя показалось чужим. Но человеку виднее. Тали — значит, Тали.

— А теперь поднимайся и следуй за мной.

Девушка встала. Стараясь держаться на безопасном отдалении, пошла за человеком, ступая босыми ногами по каменному полу. Снова сделалось душно.

Человек привёл её по длинным тёмным коридорам в просторную комнату с мягкими тюфяками на полу, озарённую золотистым сиянием масляной лампы. На одном из тюфяков спал мужчина. Услышав шаги, он открыл глаза и сел.

Тали настороженно посмотрела на незнакомца. Он был молод. Бледен. С сильно отросшими тёмными волосами, короткой чёрной бородой и неожиданно яркими синими глазами.

— Это кто? — спросил он хриплым со сна голосом.

— Людям нужны люди, — объяснил пугающий спутник Тали. — Мужчинам нужны женщины. Это женщина. Для тебя. Она молода, хорошо сложена, ты должен быть доволен.

У Тали каменный пол закачался под ногами. Она попятилась к выходу, но ледяная рука уперлась ей в лопатки:

— Ты теперь живёшь здесь. Слушайся.

И что-то было в этом голосе такое, отчего мятеж в груди погас, уступив место смирению.

— Ты хороший проводник, — сказал синеглазому мужчине человек в капюшоне. — За хорошую службу надо награждать.

Он толкнул Тали в спину:

— Иди.

Она сделала несколько коротких шагов и остановилась посреди комнаты.

Сзади прошуршала одежда — человек в длинном одеянии вышел.

Мужчина задумчиво посмотрел на девушку, спросил:

— Как тебя зовут?

— Не знаю. Он, — кивнула девушка в сторону ушедшего, — сказал, что Тали.

— Садись.

Тали послушно опустилась на тюфяк, который находился подальше.

— Ты голодная?

— Не знаю. Нет.

— На столе еда. Ешь, если хочешь.

Она посмотрела на низкий стол, на котором лежали лепёшки, масло в пузатой глиняной пиале и сыр. Послушно отломила кусочек хлеба, обмакнула в масло, пожевала. Вкусно.

— Откуда ты? Как сюда попала? — спросил мужчина.

— Не знаю, — снова ответила Тали. — Не помню.

— Почему ногти сломаны?

Девушка посмотрела на свои руки, с удивлением отмечая, что ногти и вправду у неё безобразные, а пальцы исцарапаны:

— Не помню…

— А что ты помнишь? — спросил он.

Лишь теперь Тали в ужасе поняла, что ни-че-го.

Так она и ответила:

— Ничего.

— Болит что-нибудь?

Девушка прислушалась к себе:

— Нет.

— Хорошо.

Он опрокинулся обратно на тюфяк и заснул.

Тали поела и тоже легла. Сытое успокоение утянуло её в сладкую дрёму.

Проснулась она в полном одиночестве. Снова перекусила. Лепёшки даже не зачерствели. Она съела одну и чуть-чуть сыра. Остальное оставила мужчине.

А ещё Тали не знала, можно ли ей выходить. Вроде бы никто не запрещал… Она осторожно выглянула из комнаты, отодвинув тростниковую занавеску, загораживающую проём. За занавеской оказался длинный коридор, уходящий в темноту.

Девушка поразмыслила, а потом всё-таки осторожно двинулась вдоль стены вперёд. Лампу взять не решилась: ведь если мужчина вернется в комнату, там будет темно. Вдруг он рассердится?

Она шла очень долго, темнота всё не кончалась. Тали поняла, что совершила ошибку — зря ушла без света, развернулась и так же вдоль стены направилась обратно. Но в итоге шла ещё дольше, а дверного проема с тростниковой занавеской и зыбким тусклым светом из-за неё всё не было.

Ей стало страшно. Она начала ощупывать стену, но та была сплошным щербатым камнем. Тогда девушка рискнула отойти от неё на пару шагов влево, в надежде нащупать противоположную. Вдруг, бродя в кромешной темноте, она перепутала направление?

Но ни через два, ни через три шага она не дошла до противоположной стороны коридора. Тали решила вернуться к знакомой стене, однако, к своему ужасу, не смогла её нащупать. Два, три, четыре, пять, шесть, семь шагов… Ее руки нашаривали только пустоту. Она слепо брела вперед, неуверенно ступая по каменному ровному полу. Вдруг впереди лестница? Или обрыв?

Вскоре так и оказалось. Босая нога нащупала край камня. Тали испуганно отпрянула. Легла на живот, прикоснулась к краю, пошарила руками впереди и чуть внизу, пытаясь понять — уж не ступеньки ли там?

Нет, впереди и внизу была чёрная пустота. Девушка стала осторожно отползать и… нащупала ногами такую же пустоту. Ледяной ужас тугим комком подпрыгнул в животе. Тали встала на четвереньки. Снова начала ощупывать руками камень. Там, где секунду назад зияла пустота, теперь был ровный пол! Девушка села, не решаясь пошевелиться. Она не знала, куда идти. И не осмеливалась сделать шаг, боясь сорваться в чёрную бездну.

Издалека будто бы послышались шаги. Справа. А потом слева. И где-то далеко что-то зашуршало, заклацало, легонько защёлкало. Будто в темноте кто-то стучал по камням тонкими острыми палочками…

— Вот ты где! — тёплые сильные руки взяли её за плечи. — Нельзя уходить одной.

Она узнала голос мужчины.

— Мне не говорили, — пролепетала Тали, цепляясь за него. — Я хотела выйти и заблудилась…

В окружающей тьме их голоса звучали глухо, словно они оба сидели в ящике, а не стояли посреди огромного коридора.

— Отсюда нельзя выйти. Ты сильно заплутала. Кто бы другой не нашёл. Идём назад.

Он взял её за руку и повёл прочь.

— У тебя даже лампы нет. Как ты меня отыскал? — шёпотом спросила девушка.

— Меня учили. Мне не нужен свет. Я слышал твоё дыхание и как колотится сердце, — ответил он. — Хорошо, что ты не успела спуститься вниз. Там могли бы и съесть.

Тали до костей продрал мороз:

— Что это за место?

— Не знаю.

Он привел её обратно в комнату, усадил на тюфяк, дал воды и объяснил:

— Вывести отсюда могут только те, кто привёл. Сама не выйдешь.

Девушка спросила дрогнувшим голосом:

— Мы останемся тут навсегда? Без света?

— Свет есть, — собеседник кивнул на лампу. — Есть еда. Но это всё.

Тали вздохнула:

— Как тебя зовут?

— Сингур.

— А что ты здесь делаешь?

— Хожу туда, куда тебе нельзя — в катакомбы.

— Где могут съесть?

— Да.

— Зачем же ты туда ходишь?

— Сопровождаю человека, который тебя вчера привёл.

— Мне кажется, он не человек, — заметила девушка.

— Не кажется.

— А что ему там надо? — удивилась Тали.

— Белые слизни. И ещё он ищет что-то. Не знаю что. Просто веду его вниз, а потом сюда — на поверхность. Сам он не умеет искать путь в катакомбах.

— Как думаешь, что буду делать я? — спросила она.

— Наверное, собирать фимиам.

Тали грустно улыбнулась:

— Наверное, не только это? Раз тебя мной наградили.

Она чуть помолчала. А потом всё-таки продолжила:

— Давай договоримся: ты не будешь меня обижать и заставлять делать то, что я не хочу.

Он смотрел на неё потемневшими глазами:

— Хорошо.

— Сможешь сдержать обещание?

— Да. А что пообещаешь ты?

Тали подошла, села рядом с ним на тюфяк:

— Пообещаю, что пока ты держишь слово, ты об этом не пожалеешь.

Сингур молчал, только едва слышно сглотнул комок в пересохшем горле. Девушка негромко продолжила:

— Я не помню, кто я. И не знаю, как здесь оказалась. Но когда ты взял меня за плечи там, в темноте, я поняла, что тут живешь, только когда тебя касаются. Эта темнота… в ней словно цепенеешь. Можно теперь я к тебе прикоснусь?

Она дождалась его кивка и осторожно провела рукой по напрягшемуся плечу, по шее, по затылку:

— Тебе неприятно?

Он резко помотал головой, окаменел и вцепился руками в матрац так, что побелели пальцы.

— Знаешь, мне кажется, — тихо-тихо продолжила девушка, — здесь всё устроено так, чтобы люди забывали себя. Превращались в тени.

— С чего ты это взяла? — сипло спросил Сингур. — Ты даже имени своего не помнишь.

— Зато я ещё умею чувствовать, — она медленно стянула через голову свою рубаху. — Прикасайся ко мне и помни, что обещал.

Его руки были горячими и жёсткими, тело твердым, как доска, и тоже горячим, а вот губы оказались мягкими. Не очень нежными, конечно. Но… зато он сдержал данное слово.

…Эная захлебнулась от вожделения и опрокинулась на атласные подушки, с трудом понимая, где находится. Она ещё чувствовала прикосновения к голой коже, чувствовала мужчину, его губы и руки. Судорога желания ещё пульсировала в животе, но вокруг больше не было темноты и духоты — лишь высокий купол Храма, яркое солнце да недоумевающие сестры, которые смотрели на неё с совершеннейшим потрясением.

Мерцающая Сеть осыпалась, и, похоже, то немногое, что она поймала, смогла увидеть одна Эная. Увидеть и почувствовать. Вот только она ничего из увиденного не поняла, кроме того, что миг назад ею обладал мужчина, которого второй день искал весь Миль-Канас.