Чёрный фимиам (СИ)

Глава 2

Они и впрямь увидели. Солнце едва-едва закатилось за склон холма-горы, поэтому в Устье ещё висели лёгкие сумерки, а камни казались золотыми в закатном свете. Давешние попутчики балаганщиков — нагие и окровавленные — валялись кто где.

Пэйт подозвал собак, чтобы не взялись вылизывать кровавые лужи. Псы отошли от тел с неохотой и с такой же неохотой запрыгнули в кибитки. Старик тем временем счёл погибших. Не хватало пятерых, не то шестерых. Сбежать смогли, иль живыми взяли — то теперь только дорога ведала. Из наёмников он не досчитался двоих. Остальные лежали, кто утыканный стрелами, кто с разбитой головой, кто зарубленный.

Добра при убитых не осталось. Налётчики ничем не побрезговали — забрали и окровавленную одежду, и сапоги. У купцов поотрубали пальцы с перстнями.

Балаганщик осенил себя охранительным знамением и прошептал:

— Покарай ночные боги тех, кто это сделал…

Сингура открывшееся зрелище не напугало и не удивило. Он спрыгнул с телеги, чтобы растащить в стороны тела, которые мешали проехать. Из материной кибитки выглянул бледный от страха Гельт. Он обнимал за могучую шею пса и с ужасом глядел на мертвецов. Увидев одного с разрубленной головой, мальчишка позеленел и спрятался за кожаным пологом.

— Поехали, — Сингур забрался обратно в повозку.

Они двинулись вперёд в молчании. У Пэйта даже мысли ворочались в голове с трудом. Он никак не мог осмыслить: откуда его попутчик знал, что случится? Неужто и впрямь колдун?

Вельды ехали весь вечер, всю ночь и, лишь выкатившись на широкий тракт, остановились. Пэйт обернулся к Сингуру.

— Откуда ты знал? — спросил он. — Говори, или дальше я тебя не повезу.

Тот посмотрел исподлобья, но потом ответил:

— Я чую дорогу.

— Ты — колдун? — побледнел балаганщик. — Повелеваешь тёмными силами?

Собеседник в ответ усмехнулся:

— Если бы… Нет. Я не колдун. Но умею чувствовать путь. Это… дар такой.

Старик заметно успокоился, но всё-таки покачал головой:

— Люди-то могли бы не погибнуть, скажи ты им, что впереди нет дороги и ждёт засада. Всё-таки мы шли вместе, уговор был…

Сингур посмотрел на Пэйта, и тот осёкся.

— Тем людям я не обещал добраться до Миль-Канаса невредимыми и ни о чем с ними не договаривался. А вот с тобой — да. Скажи я им, что впереди смерть, подняли бы на смех и всё равно погибли. Или поверили бы, и я снова очутился в рабстве.

Тем их разговор и завершился.

* * *

Тракт тянулся и тянулся вперёд. Шумно, но мирно катился балаганчик в толчее других повозок, меж полей и садов, мимо больших и малых деревень, долиной, окружённой каменистыми холмами. Курчавые рощи и узкие ленты рек на склонах казались дивной Эшиной вышивкой. Холмы делались всё выше. На одном из них, как слыхивал Сингур, стоит Миль-Канас — столица, выросшая не вширь, а в высоту.

К вечеру она поднялась перед путниками — белый город, вознёсшийся к небесам, розовый, и лиловый, и пурпурный в закатном свете, увенчанный огромным величавым Храмом Джерта, его белоснежным куполом на лучах высоких колонн.

К счастью, при въезде никаких заминок не случилось. Белые ворота, оббитые кованым кружевом, оказались ещё распахнуты. Бойкие толпы приезжих потихоньку иссякали и уже не были особенно многочисленны. Телеги скрипели не столь пронзительно, как утром и в полдень, когда повозки наводняли тракт. Даже лошади и те фыркали устало и негромко, а люди переговаривались вяло, вполголоса, утомлённые долгим странствием.

Стража на воротах стояла — залюбуешься! Не то что в Фетги, там пышности было куда меньше. Здешние, несмотря на жару, красовались в начищенных нагрудниках и сияющих шлемах. И то верно: попробуй сними, когда за тобой приглядывает мечник Храма, или, как их прозвали в народе, верный слуга И уж тут не надо объяснять, что верен этот слуга не караулу у ворот, а государю-далеру. А значит, со всякого спросит, кто решит нарушить установленный порядок.

В остальном на въезде в город было как везде в Дальянии. Пропускали всех — верховых, пеших, на телегах… Взимали мзду, подсказывали, где можно оставить лошадей и остановиться самим. Плату за въезд в Миль-Канас устанавливали по числу лошадиных голов и количеству путников. Цена, конечно, немалая, но и не бессовестно высокая.

Жаль только, вельдам и прочим приезжим передвигаться на повозках можно было лишь в нижней части города, которая, располагалась, собственно, у подножия холма. Вокруг же холма всё выше и выше забиралась каменная дорога, но пускали на неё только повозки с припасами, да и длинной она была без меры. Потому жители столицы ходили по лестницам. Лестницы эти, разных цветов, длины и ширины, тянулись вверх, соединяя улицы, или разбегались в стороны, перетекая в кварталы.

Сингур жадно оглядывался по сторонам. Город был высоким и белым, а улицы, мощённые жёлтым песчаником, не знали ни пыли, ни грязи, ни луж. Даже желоба сточных канав и те выкладывали здесь камнем. А деревья, если находили клочок земли, на котором могли укорениться, росли с толстыми узловатыми стволами и раскидистыми кронами.

Дома же словно переходили один в другой, поднимаясь по холму уступами, выпирая квадратными двориками и плоскими крышами, опоясываясь узкими улочками, огибающими холм. С той, другой стороны можно увидеть море. Оно там как на ладони, а блеск воды и белизна стен ослепят…

Миль-Канас оказался красив. И богат. Хороший город. Сингуру понравился. Если бы не Храм на вершине. Храмы брат Эши не любил. Никакие.

Кибитки Пэйта медленно ехали по широкой дороге. Скрипели колёса, подпрыгивая на мостовой, усталые кони потряхивали гривами. Жители Миль-Канаса смотрели на лицедеев пренебрежительно. Как ни старались странники вычиститься и принарядиться, но даже в своём самом лучшем платье выглядели нищими — не чета горожанам, которые облачались в лёгкие штаны и просторные долгополые одеяния, стянутые широкими поясами: плетёными, вышитыми, а у самых богатых — шёлковыми и атласными. Головы дальян скрывали от солнца не ветхие куфии, а нарядные, затейливо замотанные хатты, длинные расшитые концы которых свисали до самых лопаток. Загляденье!

На Сингура богатые горожане поглядывали брезгливо. Одет он был слишком жарко для солнечной Дальянии, да ещё и на виргский манер — в штаны и рубаху. А спесивые дальяне считали северных виргов дикарями. Как бы за раба не приняли… Хотя вряд ли. Рабы тут были одеты куда лучше.

В двух улицах от городских ворот Пэйт отыскал площадь для постоя. Тут были колодец, сточная яма, рядом — конюшни и постоялый двор. Хочешь — останавливайся на площади за пару медяков, хочешь — покупай место под крышей для себя или лошадей. Денег у малого балагана особо не водилось, поэтому остановились под открытым небом. Напоили коней, напились сами. Эгда в каменной чаше, нарочно сделанной в мостовой, развела огонь, приготовила ужин.

— Мы свой уговор выполнили, — осторожно сказал Пэйт, намекая Сингуру, что пора бы уже откланяться и оставить их в покое. Но тот сказал:

— Разреши нам остаться до завтра, — и добавил: — Не пожалеешь.

Балаганщик смерил собеседника хмурым взглядом. Да, до сих пор жалел старик, что взял попутчика! Очень уж странным был этот вальтариец. А где странное — там рядом обязательно отыщется опасное. Однако Сингур спас Пэйта и его семью, не позволив им сгинуть в Зелёном устье…

— Ладно, — махнул рукой вельд. — Но только до утра!

* * *

На следующий день Сингур растолкал разоспавшегося после долгой дороги Пэйта. Старик продрал глаза и через откинутый полог с удивлением увидел, что солнце стоит в зените.

Когда Пэйт выбрался из кибитки, вальтариец сидел у холодного кострища.

— Помоги мне заработать, — просто сказал он. — Обещаю: ты тоже не останешься внакладе.

Сон слетел со старика в одно мгновение. Да, заработать балаганщик хотел. Но связываться со странным попутчиком опасался. Потому осторожно попросил:

— Сперва расскажи, что задумал.

— Расскажу. Здесь есть поединочные круги. И делают ставки. Если ставка удачная, можно заработать очень много.

Пэйт хмыкнул:

— Я уж всерьёз поверил, что ты собрался зарабатывать. А ты собрался ставить? Для этого бойцов надо знать, да и деньги какие-никакие иметь. А ты гол, как камень придорожный. И у меня не проси. Не дам.

В ответ Сингур вытянул из-за пазухи тяжёлый золотой перстень с жёлтым прозрачным камнем диковинной огранки. Солнечный свет не вспыхивал и не отражался от граней, он словно перекатывался в глубине горячей огненной каплей, отчего казалось, что самоцвет сияет изнутри.

— У меня есть что поставить. А ты наверняка сможешь отыскать того, кто даст денег под залог и не станет задавать вопросов, — произнёс вальтариец.

Он протянул перстень старику. Балаганщик с благоговением взял удивительное украшение и какое-то время не мог оторвать глаз от мерцающей в глубине солнечной капли. Лишь вдоволь насмотревшись, он с трудом отвёл взгляд, потрясённо взглянул на собеседника и выдохнул:

— Спятил?! Если его продать, год можно жить безбедно!

— Год — это мало. Жизнь длинная, — ответил Сингур. — А с твоей помощью я смогу заработать куда больше. Тебе — пятая часть выигрыша.

Пэйт ещё какое-то время смотрел на перстень, на то, как солнечный луч искрится в глубине камня, как под гранями вспыхивает и мерцает пламя… Но тут позади в кибитке завозился Гельт. Балаганщик торопливо сунул перстень обратно в руки хозяину.

Из соседней повозки выпрыгнула Хлоя, потянулась, ловко встала на руки и поболтала в воздухе ногами. Под рубахой всколыхнулась нежная упругая грудь…

Деньги. Деньги Пэйту были очень нужны. А девчонкам очень были нужны хорошие мужья.

Хлоя подхватила ведро и побежала к колодцу, не заметив, с каким беспокойством смотрел на неё дед.

— Ты ничем не рискуешь, — негромко сказал Сингур.

Балаганщик встряхнулся. И правда. Он ведь действительно ничем не рискует. Зато, если Сингур выиграет…

— Согласен! — старик поднялся на ноги. — Идём.

Он свистнул Гельту, чтобы тот отправлялся следом.

* * *

Мужчины направились по делам, оставив женщин хлопотать по хозяйству. Эша брата не провожала. Однако, когда уходили, Пэйт почувствовал спиной чей-то взгляд, а обернувшись, заметил, что кожаный полог кибитки, которую делила с близняшками и Эгдой сестра Сингура, колыхнулся, опускаясь.

Пэйт повёл вальтарийца в верхнюю часть города. Там, в квартале оранжевых лестниц, жил и неплохо промышлял ростовщичеством старый вельд. Правда, вельдом он был от силы на четверть, но не зря говорят, что «бродячая» кровь побеждает любую другую. Уважаемый Кир Ашх, хоть и одевался как почтенный дальян, хоть и жил в своем доме, а не колесил по дорогам, хоть говорил важно и со значением, с лица всё одно был единоплеменником старого Пэйта.

Конечно, они попали к хозяину дома не сразу. Сперва долго ждали у чёрного входа, потом посидели в полутёмной прихожей, а потом были-таки допущены в комнату, заставленную всяким добром. Кир Ашх сидел, развалившись, в роскошном кресле. Да, подлокотники были засалены, обивка вытерлась, но само-то кресло видно, что дорогое! Да и сам хозяин вид имел важный, значительный.

Сперва он снисходительно побеседовал с единоплеменником, нарочито игнорируя пришедшего с ним чужака, расспросил про грядущую ярмарку и лишь после этого перешел к делу. Вот только, когда увидел перстень, не удержался — всю вальяжность, словно ветром сдуло. Ростовщик подобрался, глаза его вспыхнули так же ярко, как горящая в золотом камне солнечная искра. И с Сингуром он заговорил очень уважительно, и Пэйту предложил присесть на старый табурет, и мигом отсчитал горсть серебра, а когда уходили, даже встал и проводил до двери!

Так-то!

* * *

Получив деньги, Сингур и Пэйт отправились дальше. Отродясь балаганщик не ходил столько пешком. Да ещё эти лестницы! То вправо, то влево, то жёлтые, то красные, то синие. Дома стоят впритык, окна у одних закрыты ставнями, у других оплетены виноградом, чтобы не впускать жару и солнце.

Миль-Канас был красив, но старикам тут приходилось тяжко: столько ступенек! Под конец у Пэйта уже кололо в боку, а перед глазами ползли багровые пятна. К счастью, идти осталось совсем мало, если судить по приближающимся крикам и гулу множества голосов.

Гельт тотчас навострил уши. Любопытно-то как!

— Одумайся, — увещевал Пэйт Сингура, сипло и с трудом дыша. — Одумайся. Зачем так рисковать? Проиграешь всё! Лучше просто продать. Хорошие деньги выручишь! Кир Ашх не обидит!

Сингур в ответ лишь покачал головой:

— Расходимся. Поставишь всё на меня. С площади уходи на красные лестницы и с них переулками на жёлтые. Пойдёшь там — ничего не бойся.

Пэйт открыл было рот, чтобы удивиться и спросить, с чего Сингур взял, что… Но ничего не успел: его спутник уже ввинтился в толпу и растворился в ней, как в море.

Народу на площади оказалось полным-полно. С одной стороны тут стояли полукругом несколько ярусов каменных скамей для тех, кто побогаче. Сидеть на них и смотреть бой разрешалось только за деньги. А те, кто не хотел или не мог платить, толпились на мостовой. Иные приносили с собой скамеечки, чтобы встать на них и наблюдать поверх голов за происходящим.

Пэйт с Гельтом пробирались вперед, локтями распихивая зевак. Трижды Пэйту перепало по рёбрам, пару раз ему наступили на ногу. Но то мелочи. А кошель с деньгами он прижимал к груди под рубахой. Сингур тем временем вышел к арене. Балаганщик же встал неподалеку от считаря — тощего, желчного вида человечка в окружении здоровых мордоворотов. Считарь принимал деньги и ценности, вёл список на деревянной доске, а сделавшим ставку выдавал кусочки кожи с начертанным именем бойца и суммой поставленных монет. Всё без обмана.

Видно с того места, где встал балаганщик, было плоховато, но толкались здесь меньше, да и со скамейками сюда лезть не разрешалось. Подпрыгивая и выглядывая из-за чужих спин, Пэйт смотрел, что происходит на кругу.

На уличных сшибках дрались без оружия. Поэтому двое бойцов бились на кулаках, разбрызгивая кровь и пот.

В городе, конечно, была и каменная арена, где собиралась знать. Зрелища там стоили немалых денег и были кровавы. Но на каменный круг не мог выйти биться никто из толпы. Только рабы, за которыми стоял хозяин, или вольные из гильдии. А сражались там любым оружием. Бывало, что до смерти. Впрочем, то зависело от уговора сторон.

Здесь же — на площади — биться мог всякий, у кого хватало смелости. Например, сейчас дрались Вепрь и Тесак. Читать из простолюдинов мало кто умел, но у каждого бойца была кличка, которую легко отображали кривым рисунком на огромной доске, там же обозначали и ставки — всё честно.

Пэйт обратил внимание, что на Вепря ставили больше. На Тесака поменьше, но не шибко. Значит, шансы у них почти равны. Вон какие оба здоровые, от мышц бугрятся! Опытных видно сразу: они не бахвалятся, берегут силы, каждое движение их точно и лишено суетливости. И Вепрь, и Тесак были опытными. Видать, выставляли их от разных лестниц. Народ орал до хрипоты.

Вепрь был могуч, но медлителен. Тесак двигался быстрее, однако удары у него казались менее сильными, они словно не доставали противника, хотя тот не всегда успевал увернуться. Сам Вепрь ударил дважды. Один раз — в бок. От этого удара Тесак согнулся, а толпа ликующе взвыла. А на второй раз Вепрь отправил противника прямиком на каменную мостовую. Тот упал, приложился головой и сомлел.

Бой был окончен.

Разводной выбежал в середину круга, взмахнул руками и прокричал, прерывая общий гвалт:

— Поединок закончился победой Вепря! Сделавшие ставки, подходите забрать выигранное!

Толпа оживилась. Зрители, кому довелось снять куш, потекли в сторону считаря.

Вепрь же отсел на каменную скамью. Кто-то из сотоварищей либо тех, чью лестницу он представлял, облили взопревшего бойца водой, обтерли тканиной. А на круг вышли двое других. На этот раз «Пятерня» и «Зуб». У Зуба не хватало зуба, а у Пятерни были такие ручищи, что казалось: он может свернуть шею быку, вообще не напрягшись.

Противники сменялись, а затем оставшиеся выходили друг против друга. Толпа свистела, подбадривая любимцев, топала ногами, требуя от бойцов не кружить, выжидая, но бить сильнее и чаще.

Пэйт поглядывал, то на Сингура, стоящего в стороне, то на арену — и не мог поверить, что вальтариец собрался выйти против победителя из… вот этих. Совсем спятил!

Солнце уже клонилось к закату, бои подходили к концу. Пятерня, наконец, вышел против Вепря, и Вепрь уложил его, не растягивая удовольствие. Однако вовсе не потому, что тот устал или дрался хуже. Такие бойцы не устают. Их выносливости позавидует и тягловая лошадь. Просто Вепрь, несмотря на монолитность и неспешность, был силен, а если присмотреться внимательнее, то и достаточно ловок, когда это требовалось. Ещё он обладал одной редкой способностью, которая свойственна только очень хорошим бойцам: умел предугадывать действия противника. Хотя и выглядел тупой горой мышц.

Разводной выскочил на круг, вскидывая руки и объявляя победителя сшибки этого дня.

Зрители восторженно заревели. Ещё бы! Это ведь был не конец.

Подобные битвы завершались всегда одинаково. На круг позволяли ради потехи выйти любому, кто хотел попытать удачу. Тут можно было заработать, просто выстояв против победителя, пока не пересыплется песок из верхней колбы в больших песочных часах, или рассмешив публику. За риск хорошо платили. А если удавалось показать какую-никакую драку — одаривали и вовсе щедро. Другое дело, что вся эта щедрая плата потом могла уйти на лекарей.

— Бой с победителем! — прокричал разводной, вскидывая руку Вепря за запястье. — Бой с победителем!

— Потешный или всерьёз? — тут же отозвались из толпы.

Разводной поглядел на Вепря. Тот приглашающее ухмыльнулся.

— Всерьёз! На ставку, на деньги! Простоять, пока песок сыпется — одна серебряная монета. Уронить — кошель!

Толпа загудела. Зевакам хотелось зрелища. Если найдётся отчаянный, который согласится выйти, со зрителей соберут плату — по несколько медных монет. Но оно того стоило. И законом не возбранялось.

— Бой с победителем на ставку! Есть желающие?

В этот миг Пэйт, наконец, увидел, как Сингур неспешно расстёгивает пояс и стягивает через голову рубаху. Не передумал!!!

Старик поспешил к считарю, вокруг которого уже почти не было людей. Гельт трусил следом. Зеваки оживились, увидев новичка. Засвистели, заулюлюкали. Пэйт слышал, что на кругу разводной спрашивает поединщиков, добровольно ли вышли они на бой, готовы ли к тому, что исход может быть любым, напоминал об условиях: по причинному месту не бить, за волосы друг друга, как бабам, не таскать, до смертоубийства не доводить…

Возле считаря было уже совсем пусто. Ставить в таком бое дозволялось только на новичка. Поэтому неудивительно, что Пэйт оказался единственным из решивших рискнуть. На него поглядели, как на круглого идиота. Старик смахнул со лба пот и сказал, будто оправдываясь:

— Если победит, сниму куш.

Считарь хмыкнул, мордовороты, что его охраняли, переглянулась и, небось, заржали бы, но тут дело серьёзное и ставка большая. Потому сдержались.

— Как заявлять новичка? — спросил считарь. — Имя-то хоть его знаешь? Или кличку?

Балаганщик только руками развел.

— Ну, ступай, гляди. Ежели выстоит, сюда вернёшься, — сказал считарь, после чего вручил старику кусочек исписанной кожи и кивнул одному из своих охранников: — Проводи человека, чтобы наперёд встал и видел всё.

Старика с внуком почтительно вывели к краю круга. Пэйт замер, стискивая Гельта за плечо. Эх и дураки же они! Надо было просто продать тот перстень — толку было бы больше!

— Бьются двое! — тем временем огласил разводной, которому кивнули, что деньги со зрителей собраны. — Вепрь с человеком со стороны. Ставка на новичка одна. Начнут, как рукой махну.

С этими словами разводной выбежал с круга. Повисла короткая пауза, позволяющая поединщикам оценить друг друга, а зрителям оценить поединщиков.

Противники оказались одного роста. И теперь Пэйт глядел на своего бойца, с ужасом понимая, что против видавшего виды Вепря ему не продержаться. Мужчины стояли друг напротив друга. Вепрь смотрел с насмешкой. Сингур был спокоен. Словно не его сейчас покалечат. Пэйту померещилось, будто вальтариец мысленно что-то считает. Лицо его, хотя и казалось бесстрастным, оставалось слишком уж сосредоточенным.

Вепрь стоял скалой. Глыба из мышц и бугров. Голова у него плавно перетекала в шею, шея в плечи, а плечи раздавались в ручищи и отливались в выпуклую широкую грудь. Все гладкое, мощное, маслянисто блестящее, загорелое.

Рядом со своим противником Сингур выглядел совсем мальчишкой. Слишком молодой для таких побоищ, слишком сухой и тощий, кожей бледен, на спине страшный шрам, говорящий о давнем, но сильном увечье. Пэйт пытался разглядеть хоть что-то, что могло сказать о Сингуре как о хорошем опытном бойце, но, будто назло, зацепился взглядом за какую-то засаленную плетенку у него на запястье и теперь в панике думал только об одном: убьют, убьют!

Толпа затаилась, ожидая знатной трёпки наглецу.

Разводной махнул рукой, давая начало бою.

У Пэйта от этого простого движения в животе словно провернулись тупые жернова.