Чёрный фимиам (СИ)

Глава 18

Слово «Миаджан» камнем упало в тишину покоев и заставило всех недоуменно переглядываться. Тихий голос Аурики, звучащий из уст девушки, назвавшейся Эшей, мешал принимать сказанное всерьёз. Несчастная, похоже, повредилась рассудком, сказав, что она и её брат бежали от чёрного колдовства из страны, которой много веков не существует.

Истр стоял чуть в стороне. Девушка его явно боялась, старалась отодвинуться, не встречаться глазами, поэтому он встал с дивана и отошел, чтобы она прекратила дрожать. А теперь задумчиво смотрел в пустоту.

Эша и её брат Сингур бежали из Миаджана, из храма, огромной ступенчатой пирамиды серого камня, стоящей в чёрной воде посреди непроходимых джунглей. Девушка не знала, кем был саворриец, который напал на мечников и похитил многоликую. Но была уверена, что он искал их. Ещё она сказала, будто знает о яде, который сейчас убивал Стига: это анахарра, чёрная плотоядная лиана с короткими цепкими колючками. В Миаджане она росла повсюду. Тому, кому не посчастливилось оцарапаться о шип, грозил мгновенный паралич, после чего растение оплетало жертву гибкими лозами и спастись было уже невозможно…

— От этого есть противоядие? — с недоверием спросила Нита, все ещё сомневаясь в здравости рассудка странной девы.

— Да, — голос Аурики из чужих уст звучал непривычно робко. — У старшей рабыни был розовый порошок из лепестков патикайи, его втирали в дёсны.

— У того, у кого есть яд, обычно есть и противоядие, — произнёс Истр. — Сколько у нас времени?

— Не знаю, — Эша по-прежнему избегала смотреть на него. — Однажды мы не сразу отыскали старшую, и порошок не помог. Оцарапавшаяся девушка умерла к вечеру.

Истр на мгновение прикрыл глаза, сосредоточиваясь. Путаное переплетение множества мерцаний пульсировало и переливалось.

«Где остановился саворрийский купец?» — спросил Безликий в пространство и в то же мгновение увидел высокие стены самого дорогого гостиного дома Миль-Канаса.

«Нам отправляться туда, повелитель?» — отозвался Ишту — тот из мечников, кто отправил господину образ.

«Да. И возьмите эту крысомордую».

Через миг Безликий открыл глаза и внимательно посмотрел на испуганную Эшу.

— Вот как мы поступим, дитя моё, — сказал он, обращаясь сразу к обеим девушкам — заплаканной дочери и той, что говорила её голосом, — отправимся туда, где жил этот «купец», и поищем противоядие.

Аурика сразу же с готовностью поднялась. Несмотря на вынужденную немоту, опухшие глаза и нос, она выглядела очень решительно, в отличие Эши, которая пребывала в сильнейшем смятении.

— Не надо бояться, — успокоил девушку Истр. — Всё плохое для тебя уже закончилось. Ты сделала то, что могла. А самое главное — ты сделала это вовремя. Засвистела, подняла тревогу. Знай: Храм не забывает добра.

Сказав так, он всмотрелся в переплетение мерцающих нитей и осторожно потянул их на себя. Мир вокруг на мгновение задрожал, реальность истончилась. Время остановило бег. Две девушки замерли, продолжая держаться за руки. Для них сейчас ничего не существовало — только миг перехода. А вот Безликий мог длить это мгновение много часов.

— Брат мой, — негромко сказал он в пустоту.

Мир вокруг дрожал и расплывался, словно мираж, а голос звучал глухо, будто не мог рассеяться в пространстве.

— Я слушал ваш разговор, — из зыбкого марева выступил Тинаш.

— И что ты скажешь?

— Скажу: ты прав, призвав меня. Если этот охотник действительно из Миаджана, лишь мы с тобой сможем это понять. Для остальных Миаджан — не больше чем сказка.

* * *

Эше показалось, будто реальность подернулась зыбью. Все равно как смотреть на дно водоема через толщу воды: ты что-то видишь, но увиденное постоянно ускользает. Голова закружилась, почудилось: пол и потолок поменялись местами, а потом под ногами снова оказалась твёрдая поверхность, но не мраморные плиты покоев, а булыжники, коими был выложен зелёный двор напротив богатого особняка с широкой лестницей.

Девушка потрясённо огляделась и с удивлением увидела, что рядом с мужчиной, которого она приняла за жреца, стоит незнакомец в дорогих шелках. Лицо его было молодо, но глаза… глаза были старыми. Как у человека в одеянии цвета красной охры. Как… как у того, кого называли Безликим. Незнакомец внимательно посмотрел на девушку, а той под пронзительным взглядом выцветших древних глаз сразу захотелось съежиться и закрыть лицо руками. Впрочем, мужчина тут уже отвернулся, и Эша неслышно выдохнула.

Странно, но на внезапно появившихся буквально из воздуха людей никто не обратил внимания. Все, кто находился во дворе, продолжили заниматься своими делами, даже голов не повернули! Лишь через несколько мгновений девушка поняла: их попросту не видят. По коже пробежал холодок.

Ледяной потной рукой Эша стиснула узкую ладошку прелестной спутницы, которая отдала ей свой голос. От неожиданной боли та вздрогнула и посмотрела с изумлением.

— Прости… — Эша виновато поклонилась.

«Ничего страшного, — вдруг прозвучал голос прямо у неё в голове. — Меня, кстати, зовут Аурика».

Их безмолвную беседу прервал шорох открывающихся ворот. Створки распахнулись, и во двор один за другим влились мечники, а с ними уже знакомая Эше женщина с крысиным лицом. Девушка напряглась, но Аурика незаметно погладила её руку, успокаивая: «Никого не бойся, ты под защитой Храма. Идём».

Постояльцы гостиного дома почтительно расступались перед мечниками, а четверо невидимок шествовали за отрядом, по-прежнему никем не замечаемые. Сначала они поднялись по широкой лестнице, затем проследовали по длинной галерее, и вскоре отряд остановился перед покоями саворрийца.

Высокие двери открылись легко.

* * *

Сингур проснулся и некоторое время незряче смотрел в темноту, прислушиваясь к себе. Боль отступила. Правда, на смену выкручивающему тело страданию пришла слабость. Голова была тяжёлой, руки и ноги непослушными, а рассудок затуманенным после глубокого дурманного забытья.

Тёплое дыхание Нелани щекотало ему шею. Странно, но теперь Сингур ощущал её иначе, не как прежде, не искристым зелёным сиянием, о котором надо было сначала вспомнить, чтобы увидеть, а словно частью себя. Только отдельной частью.

Он не мог этого объяснить даже самому себе, совсем запутался. Прикрыл глаза, отыскивая зелёную нить, но ничего не увидел. Завозился, не понимая, что происходит, и шианка тут же проснулась, села на топчане. Коснулась его лба тёплой ладонью:

— Уже не гореть лихорадка. Тело болеть?

— Не болит, — покачал он головой. — Но сил нет.

Женщина зевнула и сладко потянулась:

— Роза пустынь отнимать силы, но и боль отнимать, отуплять рассудок. Становиться всё равно. Тебя мочь резать на куски, а ты не чувствовать и даже не бояться. Это очень сильный дурман. Очень дорогой. Очень. И запретный. Потому ещё дороже. Я достать его в особый лавка. Особый лавка — особый риск.

— Сколько? — спросил Сингур.

Нелани снова потянулась:

— Тебе не расплатиться деньги. Но я врать. Пыльца пустынный роза стоит мало деньги. Много деньги стоит знать, как из него делать дурман. Я знать… А ты подумать, как платить мне. Чтобы я быть довольна.

Мужчина улыбнулся в темноте.

— Да знаю я, как тебе платить, знаю, — его ладонь легла на тёплое женское бедро. — Только сил нет…

Шианка тихо рассмеялась, рывком села на топчане и притянула собеседника к себе, поцеловала в лоб:

— Силы вернуться. И ты стараться. Очень стараться.

— Да, Тихая Вода. Я очень стараться… — он мягко прижал её к себе и уткнулся носом в кудрявую макушку. — Тебя вправду назвали Слёзы? Или это имя, которое дали после того, как ты отказала вашему богу?

— После. Но навсегда, — ответила Нелани. — Навсегда Слёзы. Но теперь есть ты — значит, слёзы не будет.

Он вздохнул, собираясь с духом, и ответил:

— Я умираю, Нелани. Будет тихая вода. Через полгода или даже раньше.

— Зачем ты стать фимиамщик? — вздохнула собеседница. — Ты уметь любить, быть молод, хорош собой. Зачем фимиам?

— Я не фимиамщик, — упрямо в который уж раз сказал Сингур. — И не так уж молод. Да и не спрашивали меня, хочу я стать таким или нет.

— М-м-м… — тихо протянула шианка. От её вкрадчивого чувственного голоса у Сингура по коже побежали мурашки. — Так говорить все, кто стать рабом дурман. Но я видеть твой фимиам, он чёрный. Я не встречать такой прежде.

— Такой никто не встречал, — мужчина откинулся к стене. — Такой есть только в Миаджане. Я сам его добывал. Точнее, не я… его добывали женщины, мы, мужчины, уходили далеко вниз, а женщины ходили по тем коридорам, что ближе к поверхности. Этот фимиам — не пыльца. Что-то вроде плесени на стенах — след, оставленный подземными слизняками. Его соскребают с камня, потом сушат, отдают жрецам, и те делают чёрный фимиам.

— Миаджан — старый сказка, — удивлённо сказала шианка и устроилась рядом, скрестив длинные ноги. — Я смотреть представление на площадь.

— Если бы, — вздохнул Сингур. — Он есть. Там стоят заросшие мхом и лианами храмы, а вокруг тёмная вода…

— Рассказать про слизней? — Нелани встала с топчана и зажгла лампу. — Они большой?

— Разные, — Сингур прикрыл глаза. Свет всё ещё был ему неприятен. — С ладонь, есть и больше — с руку. Такой может упасть с потолка и облепить лицо.

— Сожрать? — содрогнулась женщина.

— Нет, он же слизень. Просто задушит, если не успеешь сорвать.

— А зачем собирать слизь? Ну, чёрный фимиам. Чтобы дурман?

Сингур открыл слезящиеся глаза — от света ламп каморка наполнилась яркими росчерками лучей.

— Нет. Дурман ничего не значит. Фимиам лечит, снимает боль, заживляет раны, лишает воли, притупляет чувства. Для этого его и собирают.

Нелани налила в глиняные кружки вина и теперь ломала в корзине сыр.

— Лечить? Тогда что же ты умирать, если фимиам лечить?

— Я. Не. Фимиамщик.

— Да-да, я видеть. На, — она протянула собеседнику кружку и кусок лепешки с куском сыра поверх. — Есть. Тебе нужен сила. После твой целебный фимиам.

Сингур сокрушенно покачал головой. Взял кружку и сделал несколько глотков. Вкуса не почувствовал.

— Всё не так, Нелани. Всё не так. Какое это вино?

— Красный виноградный. Сладкий.

— Не чувствую вкуса. Ни у вина, ни у еды, — мужчина отставил кружку.

— Это после твой припадок? Всегда так? — уточнила шианка.

— Нет. Впервые. Послушай. Я тоже тебе кое-что расскажу. Я не знаю, сколько лет прошло с тех пор. В Миаджане нет сухого сезона и сезона дождей, только дни. Одинаковые дни один за другим. Но я провел там не год и не два. Много. Может быть, десять или пятнадцать. Или двадцать. Точно не знаю. Там всё… по-другому. Нас с сестрой купил человек в одеянии цвета красной охры. Я никогда прежде не видел таких людей. У него не было ни бровей, ни ресниц и глаза как гвозди. Человек что-то сделал, и мы оказались в Миаджане. Рукой взмахнул, а мы уже стоим в тишине и сыром полумраке. Там нет звуков. Лишь ветер иногда. Ни птиц, ни зверей. Только болотные твари. Таких тварей не встретить больше нигде — лишь там. Я тогда этого не знал. Эша тоже. Нас разделили. Ее куда-то увели, а меня оставили одного. Потом пришёл человек в такой же одежде, что и наш хозяин. Похожий на него, но другой. Он приказал закрыть глаза и сделать глубокий вдох. Я подчинился. И потом помню всё смутно: куда-то несли, положили на живот, срезали с тела одежду. Мне было всё равно, почти как после этой твоей розы пустыни. Потом пришёл ещё один человек. Нет, не человек. Они — не люди.

— Что они сделать с тобой? — тихо спросила Нелани. Есть она не могла — отложила и сыр, и хлеб.

— Мне разрезали спину. Здесь, — он повернулся к ней полубоком, указывая на длинный уродливый шрам. — И запустили под кожу червя.

Шианка в ужасе отшатнулась:

— Зачем?

— Он прирастает к хребту и отдает телу свой яд. Человек становится почти неуязвим: сила, скорость, слух, тело не стареет…

Женщина подалась вперёд:

— А расплата?

— Яд убивает. Большинство рабов умерли сразу. Но те, кто выжил…

— Какой расплата? — жёстко повторила свой вопрос Нелани.

— Жизнь. Червь и его яд опасны. Если червь спит, тело получает немного яда. Но если просыпается, то начинает есть. Отсюда боль. Будит его ток крови. Чем он сильнее, тем быстрее пробуждение и тем острее голод. Надо, чтобы сердце не стучало чаще восьмидесяти ударов. Это очень сложно. Если хочешь сбежать или если испуган. Поэтому рабам дают нюхать чёрный фимиам — он одурманивает рассудок, сковывает чувства и не дает проснуться червю. Ты не пугаешься, не волнуешься, не торопишься. Червь почти всегда спит. Мы сбежали с луну назад, за это время я вдыхал фимиам дважды, оба раза — перед схваткой на кругу. Я старался не разгонять сердце, но оба раза не получилось. Вдыхать фимиам надо постоянно. Только он отупляет. Да и нет у меня столько. А чем дальше от Миаджана, тем сильнее хочется быть человеком. Но эта тварь под кожей просыпается… Она давно должна была меня убить.

Сингур смотрел в пустоту. Нелани подсела к нему близко-близко:

— Этот тварь можно достать?

— Нет, мы уже одно целое. Погибнет она — погибну я и наоборот. Рабов, которые пережили сращение, единицы. Нас берегли, даже заботились, — он горько усмехнулся. — Как могут заботиться существа, которые не понимают, что такое забота, о тех, кто превращен в тупую скотину.

Шианка запустила пальцы собеседнику в волосы, приласкала затылок и спросила:

— Зачем вас делать? Зачем Миаджан такие рабы? Чтобы доставать фимиам? И дурманить рабы? Какой-то глупость!

Собеседник ответил:

— Такие рабы нужны, чтобы спускаться в подземелья. Фимиам — лишь способ. Цель иная. Подземелья Миаджана живые. Там нет одинаковых путей, ни одной дорогой нельзя пройти дважды. Они постоянно меняются. Жрецы слышат жизнь, но не слышат камень. А люди могут и то, и другое. Если научить. Червь обостряет чувства, и ты… осязаешь темноту, не слепнешь в ней. Можешь идти на звук, находить путь и можешь слышать тех, кто живет в лабиринтах. Жрецы спускаются в подземелье, что-то там ищут и каждый раз берут с собой раба. Я не знал, что они хотят найти. Мы бродили будто совсем без цели в темноте, а потом однажды я услышал дыхание. У подземных тварей дыхания нет — это слизни, черви, слепые змеи и чудовища тьмы. А я услышал жизнь. Я лишь однажды до этого слышал жизнь, когда заблудилась Тали. Услышал её дыхание и вышел к ней, когда она спустилась уже на третий ярус. Ещё немного — и её бы разорвали, но я услышал, успел отыскать. Тут было похоже: чьё-то дыхание и слабый стук сердца, но главное — я слышал, как надо идти. Когда мы достигли цели, то увидели на полу человека, лежащего в какой-то липкой луже. Он был наг, словно огромный младенец, скулил и ничего не понимал. Но жрец, которого я сопровождал, был доволен. Очень доволен. Склонился над ним, достал покрывало, и тут я увидел, что у человека нет ни бровей, ни ресниц, ни волос… Фимиам притупляет чувства. Жрец не понял, что я догадался. Он склонился над нашей находкой и выпустил меня из виду. К рабам хозяева Миаджана относятся без опаски, мы всегда покорны, неспособны на бунт. Мне не было страшно. Но я знал, что в катакомбы уходят двое и больше двух не выходят… Это закон подземелий.

Нелани придвинулась к нему, осторожно взяла за руку:

— Что стать с жрец? Ты убить его?

— Их. Да. Когда хозяин повернулся спиной, я достал меч и отсек ему голову. А потом и то… существо прирезал. С хозяина снял перстень, забрал кисет с фимиамом, поднялся на поверхность, отыскал сестру и увёл её в подземелья.

— Сингур, — шианка погладила его по лицу. — Все поназад.

— Позади? — улыбнулся он.

— Да, поназад.

— Не думаю. Меня ищут. Эти ваши верные слуги. И Миаджан не отпустит просто так. Времени всё меньше. Нужно спрятать Эшу, придумать, как ей жить. Она не умеет быть свободной. Одна пропадет. А назад в Миаджан… не хочу ей такой судьбы.

— Ты ведь сказать не всё, да, Сингур? — вдруг спросила женщина. — Не всё сказать. Как ты выйти из-под земля?

— Меня вывели, — он отвел глаза. — Тали вывела.

— Та, который заплутать?

— Да. Она однажды не вернулась из катакомб. Ушла с другой женщиной. И обе пропали.

— Сбежать? Как вы? — оживилась Нелани.

— Нет. Из Миаджана нельзя сбежать, Тихая Вода. Они погибли. Их сожрали твари, которые живут в темноте. Иногда они поднимаются с нижних ярусов.

— Но ты смочь! — возмутилась Нелани. — Ты смочь сбежать! Почему же их сожрать тварь?

— Я смог сбежать, потому что убил жреца. Жреца и того… которого нашёл. Подземелье насытилось на время. Оно было довольно, я чувствовал… Эша не хотела идти, она испугалась меня. Она вообще постоянно меня боится, будто я чужой ей, и она не знает, чего от меня ждать. Я силой утащил её под землю. Мы бежали через лабиринт, я слушал камни, останавливался иногда, чтобы перевести дух. Темнота там стала… такой вязкой, звуки сделались глуше. Фимиам будто прекратил действовать, движение камней слышалось всё хуже. Я решил уже, что не найду выход, да ещё Эша висла на руках, упиралась. А у меня голова кружилась от духоты и от фимиама, сердце едва стучало. Подумал, что всё: сейчас свалюсь, и эта дурочка останется одна в темноте. А потом увидел Тали. Она подошла, взяла меня за руку и повела за собой. Я боялся заговорить: в подземельях лучше молчать. Просто держал её ладонь, гладил пальцы. Но Эша вдруг совсем сделалась не в себе, начала вырываться, а потом потеряла сознание. Я взял её на руки, из-за этого пришлось отпустить Тали. Тогда она пошла впереди и иногда оборачивалась — убедиться, что я не отстал. Мы шли долго, делалось всё тяжелее, и воздуха всё меньше. Потом Тали остановилась перед невысокой дверью, повернулась ко мне и улыбнулась. У неё были красные зубы. Я подумал: хорошо, что Эша этого не видит. А Тали исчезла. Я же просто вышел через дверь и оказался на окраине поля далеко отсюда, в Вирге. Вот и всё.

Нелани встала, взяла со стола кружку с вином и протянула её собеседнику:

— Пить.

Он послушно выпил до дна. Вкуса по-прежнему не почувствовал, лишь ощутил едва уловимую сладость. Зато тело уже не казалось таким тяжёлым и неповоротливым, как после пробуждения.

— И есть, — шианка протянула ему инжир с куском сыра.

Сингур снова подчинился. Съел и то, и другое. Надо есть, она права. Даже если не чувствуешь вкуса еды, есть надо.

— Я вот что думать, — сказала женщина, задумчиво рассматривая собеседника. — У тебя — слишком много долг перед я. А жить тебе остаться совсем чуть, если ты не врать, чтобы не платить.

— Я не вру, — успокоил её собеседник.

Нелани хмыкнула, встала и повела плечами, давая рубашке соскользнуть к локтям и затем — к ногам. Изящно перешагнула складки ткани, подошла к мужчине, положила ладони ему на плечи и судорожно вздохнула, когда его руки легли ей на талию.

— Я вернуть тебе немного сила… — протянула шианка, усаживаясь Сингуру верхом на колени.

— Когда я умру, похоже, ты не сразу меня похоронишь, — усмехнулся он.

— Если умереть под я, то не сразу, — кивнула она и сладко застонала. — Не сразу…

* * *

В лицо что-то коротко кольнуло, а следом за этим по телу хлынула леденящая волна. Стиг почти не почувствовал, как клинок саворрийца полоснул его попрёк груди, и совсем не почувствовал, как упал на камни мостовой.

Перед глазами повисла темнота.

Последнее, что он успел услышать, — предсмертный хрип Аяту и испуганный вскрик Энаи. После этого звуки исчезли, а Стиг провалился в чёрную бездну.

Он не мог пошевелиться, не мог разомкнуть губ, он даже не понимал — лежит или стоит, не чувствовал телом горячих неровных камней мостовой, не чувствовал жарких лучей солнца, не чувствовал дуновения ветра. Будто был ничем среди нигде.

Вот только разум его не угас, не растворился в темноте, как тело, его со всех сторон обступили тишина и мрак.

Наверное, в этом чёрном безмолвии мысли должны были успокоиться, а на смену ярости и растерянности прийти умиротворение. Но не к Стигу. Он отчаянно ждал, когда почувствует под ногами каменистую землю Серой пустоши и услышит за спиной рык Драговых псов. А ещё знал, что не будет при нём ни доспеха, ни меча, ни копья, ни даже ножа, чтобы встретить охранников мира теней, принять бой и пробиться к зелёным долинам Джерта, на которых пасутся белые, как облака, табуны лошадей и звенят прозрачные ручьи.

Доспех и оружие получают достойные, а он в земной жизни не смог защитить двух многоликих. Джерт к такому воину не будет благосклонен, его удел — вечно скитаться по Серой пустоши, уходя от погони голодных и злых псов. А когда не останется сил и воли бежать, он — Стиг — станет одним из них. Обезумевшим хищником, чьё единственное желание — не допустить в зелёные долины таких же недостойных.

Мысли забились яростно и зло. Стиг по-прежнему не чувствовал ни ног, ни рук, не мог даже закричать от досады и ярости! И псы Драга не торопились к нему. Только темнота — беспросветная и бесконечная — обнимала тело.

А что, если это и есть его кара? Если он оказался недостоин даже участи Драгова пса? Или, может, правы те, кто говорит, что в Серых пустошах есть не только псы? Что, если он сейчас висит в сети Драговой паучихи, и в его теле уже зреют её личинки? Может, теперь до конца мира из его плоти будут выводок за выводком вылупляться мерзкие твари?

От этих мыслей рассудок забился в панике. Сейчас Стиг уже не отказался бы от встречи с Драговыми псами и даже от вечного скитания по Пустоши. Уж лучше скитания, чем вечность во тьме. Пусть не будет ни белых табунов, ни звенящих ручьёв, ни мягкой травы, ни людей, которых ты любил и с которыми тебя разлучила смерть. Пусть псы. Пусть нападают, пусть кидаются раз за разом, чтобы потом отскочить и снова начать кружение. Что угодно, только не эта тьма без звуков, запахов и движения.

Но ничего не менялось.

Стиг оставался во мраке, где отсутствовало даже время. Он подумал об Ири. Как она там, в зелёных долинах? Помнит ли его? Или, может, забыла? Наверное, так даже лучше. Зачем ей помнить того, с кем не суждено больше встретиться? Может…

В этот миг он ощутил далекий, уже позабытый аромат — тонкие цветочные нотки, вплетенные в запахи воды и травы. Так пахли волосы Ири: счастьем, летом, жизнью… И пусть это был всего лишь запах травяного отвара, которым укрощают непослушные кудри, для Стига это был её, только её запах!

С удивлением он услышал свой голос — сиплый, полный надежды:

— Ири?

Конечно, ответом была тишина. Но потом кромешная темнота побледнела, превращаясь в тусклый полумрак. Стиг боялся поверить: полумрак отступал, а свет, который его рассеивал, становился всё ярче, пока глаза не распахнулись и ослепительное солнце не выжгло их, заставляя залиться слезами.

Она склонилась над Стигом, а волосы сверкали так ярко, будто были солнечной короной. Он зажмурился, не в силах смотреть, но тут же снова распахнул глаза, испугавшись, что тьма вернётся, а Ири опять пропадет.

Увы, Ири и впрямь исчезла. Однако и тьма не вернулась, хотя сияние погасло. Прямо над собой Стиг увидел незнакомую черноволосую девушку, а рядом с ней заплаканную, но радостную и почему-то молчаливую Аурику. Он не успел оглядеться, а многоликая уже стиснула его в объятиях. Грудь обожгло болью, еле хватило выдержки не застонать.

Тело по-прежнему почти не слушалось, поэтому Стиг не смог в ответ обнять ту, что прижалась к нему мокрой от слёз щекой.

Он испытал укол мучительного сожаления и глухую тоску: ведь прекрасная женщина в золотой короне лишь привиделась ему, чтобы вывести из мрака к свету. И снова оставила одного.

— Ступай, дитя, — откуда-то справа раздался голос Безликого. — Отведи нашу гостью отдыхать. Твой будущий муж жив, с ним больше ничего не случится.

Аурика послушно оторвалась от Стига, только легонько погладила напоследок по щеке. По-прежнему молча.

Он едва смог улыбнуться в ответ уголками губ.