Чёрный фимиам (СИ)

Глава 15

Веселый дом был тих. Большой зал пустовал: обитатели разбрелись по городу искать добычи. Ночных Теней не зря прозвали ночными. С закатом солнца в Миль-Канасе наступало их время. Причем промышляли они не только грабежами и кражами, но еще слежкой, вынюхиванием, доносительством. Тень в ночи не разглядеть, зато ей видно многое… К тому же иногда совсем не обязательно отбирать золото, его можно получить в обмен на сведения.

Потому с закатом солнца в Веселом доме оставались лишь те, кто работал днем — промышлял воровством да вынюхиванием. Они, как правило, спали. Чаще всего — пьяными вусмерть.

Бодрствовал же в это время лишь один, самый главный человек — Старший брат Ночных Теней. Сегодня он сидел в удобном кресле у большого стола и перебирал добычу, принесенную за день Младшими братьями: серьги, монеты, цепи, кольца — все, что ловкачам удалось стащить или обманом отнять у доверчивых миль-канасцев. А вот того самого перстня, за который была обещана награда от Храма, не было. Увы.

Старший брат раздраженно бросил на стол витой серебряный браслет. Его злила добыча последних дней. Ничего интересного или действительно стоящего! Пришел было Чико Язва, сказал, что видел, как Нелани из «Четырех лун» второй день бегает в дом купца Рихшана. И бегает не с пустыми руками — таскает еду и вино. А зачем бегает? Кому таскает? Рихшан-то уже половина луны как отплыл в Вирге и вернется, дай ему океанские боги, очень нескоро.

А еще, говорил Чико, девка из домика шныряет туда-сюда, а мужик, к которому она ходит, ни разу не высунулся. Но при этом мужик точно есть! Еды шлюха покупала на двоих. Да и сама она уж больно ушлая. Пару раз так ловко от Теней улизнула, что те не поняли, как у нее это получилось. Хитрозадая черномазая.

Старший брат слушал и кривился. Цена этим сведениям была — медяшка в базарный день. Ну услаждала Уголечек кого-то жаркими ласками, ну ел потом этот кто-то в два горла — что с того? Из домика не выходит? А он-то бы сам вышел в таком разе да без особой нужды? Баба охочая — под боком, еду носит, ноги раздвигает — что еще надо? Следы шлюшьи заметает? Так ведь правильно делает. Вдруг у мужика баба ревнивая или родственники у этой бабы мстительные? Да ещё может статься (Старший брат похабно хмыкнул) — не мужик там вовсе, а тоже баба. И такое ведь случается.

Но Чико все же уговорил разрешить проверить дом. Просто взглянуть: кто тот богатенький счастливчик, что купил Нелани так надолго, но при том сам не захотел снять комнату или дом, предпочел остановиться в чужом.

А теперь Язва все никак не возвращался! И Старший брат очень надеялся, что именно покупатель развлекается нынче с Нелани, а не Чико подловил ее и теперь допрашивает с пристрастием, нагнув где-нибудь в закоулке. На эту черномазую многие заглядывались, да только не каждому она была по кошельку. Вдруг не удержался?

Если Язва огуляет шианку, пусть о помощи четырехглазому Куго молится. Уголечек-то мигом хозяину пожалуется. И в этом случае Старшему брату придется улаживать дела с ним. А Старший брат очень, очень не любил отвечать за то, в чем сам не был виноват. И еще больше не любил за это платить…

В общем, хозяин Веселого дома уже почти уверил сам себя, что подлец Язва все-таки подловил Нелани. Уверил и теперь тихо свирепел. Честно купить эту девку на ночь обошлось бы куда дешевле, чем оплачивать причиненное!

Угрюмые размышления прервал скрип открывающейся двери.

Ну наконец-то!

Старший брат намеренно не посмотрел на вошедшего. Пусть сразу видит, что он не в духе. Взял небрежно со стола пару монет, покрутил их в руках, сделал вид, что рассматривает, а сам недовольно спросил:

— Ну и что там? Кто дерёт Уголечка?

Лишь после этого он, наконец, перевел взгляд на посетителя и опешил. Напротив стояли двое, одетые в темно-серые накидки Теней. Вот только одному из них просторное одеяние было и узко, и коротко, а другому — велико.

— Вы кто такие? — Старший брат откинулся в кресле. Одну руку он положил на деревянный подлокотник, а другой потянулся к столу — там, снизу, под скатертью, был закреплен в кожаных скобах добрый нож.

Впрочем, он не успел его выхватить. Тот из пришедших, кому накидка была тесна, отбросил с лица глубокий капюшон, являя пепельно-серое лицо мертвеца с глазами, зрачки у которых оказались белы, словно у мраморной статуи.

— Ты послал за мной людей, — сказал незнакомец ровным и пугающе глухим голосом.

Тут-то Старший брат и узнал Чужака… Хвататься за нож было глупо. Кричать — еще глупее. Потому хозяин Нескучного дома положил вторую руку на подлокотник кресла и ответил:

— Я никому не скажу, что видел тебя и знаю о тебе. Можешь забрать все, что лежит на столе.

Но человек с лицом мертвеца только ухмыльнулся. Пугающей и неживой была эта ухмылка. А еще казалось — Чужак едва сдерживается, такими напряженными были его плечи и такими скупыми — движения.

— Говори, как вы меня нашли. И не вздумай врать. Я пойму.

Старшему брату не раз приходилось отвечать на вопросы Отцов братства. И он умел вести разговоры. А еще он дважды беседовал с мечниками храма. Хотя с ними разговоры вести было сложнее. Солгать очень, очень трудно. Однако у него получилось.

Вот только от Чужака веяло куда большей силой, чем от храмовых воинов. Он был злее и уж точно — гораздо опаснее. Потому-то Старший брат, отвечавший за Теней красных, синих и зеленых лестниц, заговорил честно. Пытаться что-то скрыть было равносильно смерти.

Он рассказал о приказе Отцов искать Чужака, о Чико Язве, который вызвался сходить в дом купца Рихшана. Рассказал о просьбе мечников Храма сообщить им, — только сообщить! — где находится Чужак. Затем без утайки поведал про саворрийца, готового помочь Чужаку выбраться. И еще раз повторил: Язве он приказал только посмотреть!!! И сам понимает, что значит скрываться, потому готов помочь всем, чем может.

Страшный гость слушал, не перебивая, а потом переспросил:

— Всем, чем можешь? Тогда где твое убежище?

А Старший брат с ужасом увидел, что кожа собеседника становится все более серой и глаза белеют, белеют… рассудок же в них словно гас.

Щекочущие капли пота поползли между лопаток хозяина Весёлого дома.

— Какое… — больше сказать он ничего не успел.

Чужак с места перемахнул через стол, рывком развернул кресло, а через миг его ледяная ладонь зажала говорившему рот. Страшный живой-мёртвый человек резко топнул по подъему стопы, ломая Старшему брату кости. Тот беззвучно заорал, давясь болью и ужасом.

— Где твое убежище? Потайное место. Нора, о которой никто не знает.

Старший брат жадно втянул носом воздух. От боли горло сжималось, перед глазами плыли черные пятна… Но тут Чужак легонько коснулся второй, еще целой, ноги и убрал ладонь от рта жертвы. Хозяин Веселого дома сразу же заговорил, давясь словами, а когда закончил и испуганно вжался в кресло, от двери вдруг раздался обрадованный женский голос:

— Я знать, где это! Я проводить!

Это спутник Чужака, до того стоявший молчаливо и безучастно, наконец-то оживился.

С опозданием Старший брат узнал Нелани. Впрочем, он не успел ничего ни сказать, ни спросить.

Чужак перевел мутные, подернутые белесой паволокой глаза со шлюхи на Брата воров. Тот начал было открывать рот, но короткий сильный удар основанием ладони в подбородок сломал хозяину Веселого дома шею.

* * *

Убежище Старшего брата было надежным, и устроил он его в нехорошем месте, куда мало кто пойдет, а если и пойдет, не станет задерживаться — в Воровском переулке. Раньше там впритирку к скалистому склону стоял Веселый дом, но потом его подпалили. Многие погибли. В память о них Отцы братства на пепелище поставили четырехглазого Куго — грубо отесанную каменную глыбу: сутулый божок с непомерно огромной головой и ручищами, с четырьмя глазами, смотрящими в разные стороны света, и искривленным в злой ухмылке ртом.

К Куго воры приходили просить удачи — приносили ему мед и масло, мазали маслом все четыре глаза, капали сладостью на толстые каменные губы. Нелани передернуло от идола. Огромный, уродливый. А вот Сингуру было все равно: его начала бить дрожь, и он без всякого почтения привалился к воровскому богу, чтоб не упасть.

Крышку погреба Нелани ни за что бы не отыскала среди зарослей кустарника, груды прелых горелок и мусора, но ее спутник безошибочно ткнул пальцем:

— Там.

Из погреба они перебрались через провал в старую выработку и по длинному лазу пришли в наполовину обвалившуюся штольню.

Здесь-то за крепкой дверкой была заботливо обустроена деревянная лежанка с тюфяком, стоял бочонок воды, запечатанные воском кувшины с вином и маслом. Но без потайного фонаря Нелани бы заплутала в этой темноте. От Сингура толку уже почти не было, он сжимался от боли и плохо держался на ногах.

— Ложиться, — Нелани указала на топчан. — Ложиться! Я налить вино.

Спутник упал на тюфяк и глухо застонал, зарываясь в него лицом.

— Фимиамщик ты белокожий! — выругалась шианка.

Она отыскала в одной из ниш, устроенных в стене, кружку, расковыряла воск на винном кувшине и налила почти до краев.

— Надо пить! Пьяный легче, — она сделала несколько крупных глотков и подсела к Сингуру, корчащемуся на лежанке. — Слышать меня?

Он замотал головой, судорожно стискивая тюфяк.

— Я знать. Я видеть фимиамщики. Пьяный легче. Меньше судорог.

— Не… поможет… — прохрипел Сингур.

— Но хуже не стать, — Нелани положила ладонь ему на затылок и ласково повторила: — Надо пить.

Он с трудом поднял голову. Придерживая мужчину за ходящие ходуном плечи, шианка помогла ему сесть. Кружку он держать не мог, поэтому она поила его сама. Он пил, стуча зубами по краю и расплескивая вино. Но выпил всё. И снова упал на тюфяк. Тело сотрясали волны крупной дрожи.

Нелани стала стягивать с Сингура одежду. Она знала, что после тряски и озноба начнутся судороги. И вино от них не помогало, конечно, вовсе, но все же с вином было лучше. Терпеть такое на трезвую голову!

У фимиамщиков всегда так: потливость, озноб, боль, судороги, потом слабость, короткий сон и дальше по кругу. Вот только шианка, хотя и называла Сингура фимиамщиком, понимала, что он им не был. Ей не раз доводилось видеть курильщиков лотоса, любителей курвакса, втиравших ядовитый порошок в десны, почитателей чиу-а, жевавших приторно-сладкие корешки. Все они страдали, если лишались дурманящих зелий, потому были вынуждены принимать их постоянно. Но с Сингуром она была уже несколько дней, и он точно не одурманивался. А в первую их встречу своими ногами ушел после приступа из «Четырех лун». Фимиамщики же становились похожими на скотов, если вовремя не получали свой яд.

Нелани стягивала с Сингура одежду, он, несмотря на лихорадочный озноб, кое-как ей помогал.

— Тихо, тихо, — приговаривала девушка и гладила горячими руками ледяное напряженное тело. — Скоро стать легче.

Хотя они оба знали, что нет.

Он лежал на животе и, вжимая лицо в тюфяк, вгрызался зубами в жесткую ткань. Тело выкручивала судорога. Нелани торопливо разминала то деревенеющую вывернутую руку, то спину, то ногу. С нее самой уже лил пот, который шианка зло смахивала с лица.

— Не помогло твое вино, — хрипел Сингур.

Глаза у него были полны крови. Белки стали ярко-красными.

— Когда это вино помогать от фимиам? — возмущалась Нелани, не переставая его гладить. — От фимиам помогать только фимиам, уж тебе ли не знать!

Он только сжимался на топчане, не в силах больше говорить.

— Если бы ты не любить всех убить, мы могли бы искать фимиам в Веселый дом. Там наверняка есть. Старший брат дать бы тебе, сколько ты хотеть. Зачем ты его убить? Что за злость? Чуть видеть человека сразу его убить! Даже не поговорить!

— Не было у меня времени с ним говорить, — стонал в ответ мужчина. — Уйди.

Шианка фырчала, но продолжала гладить его по каменной от страдания спине:

— Убить время быть, а говорить — нет! Лишь бы всех хватать и калечить. Откуда ты взяться на мой голова такой хилый и свирепый?

Ее теплые ладони скользили от плеч к шее, от шеи — к плечам, по спине вдоль позвоночника, вниз, вверх. Мягко касаясь пальцами безобразного шрама.

— Я достать тебе фимиам, но только завтра утро. Сейчас придется пить вино и орать от боль.

— Мне… не нужен… фимиам, — скрипя зубами, отвечал Сингур. — Я… не фимиамщик.

— Ты не фимиамщик только в своей голова! — сердилась Нелани. — Но я-то видеть, что с тобой происходить.

— Фимиам мне не поможет, — он стискивал голову ладонями.

— А что помочь?

— Здесь… этого… нет, — рычал Сингур.

— Ну… это Миль-Канас — здесь есть все. Если я знать, что искать, я находить…

— Да говорю же тебе, здесь этого НЕТ! — заорал он и врезал кулаком по деревянной лежанке.

Шианка отшатнулась, но тут же притянула к себе содрогающегося мужчину и прошептала, целуя в макушку:

— Ну… ну… покричать. Когда кричать — всегда легче. Мы что-то придумать. А ты пока покричать.

Он повис на ней, а Нелани продолжила гладить его и шептать:

— Скоро эта волна кончаться, ты пить вино и спать. Скоро наступать утро. И утро я придумать, как быть до следующий волна. Если я не придумать, сколько волна тебе терпеть? Много?

— Да, — сказал он. — Много. Одиннадцать или пятнадцать. Может, больше.

Шианка снова поцеловала потную макушку, а про себя выругалась: пятнадцать волн вот такого? А ведь каждая новая — сильнее предыдущей. Он или умрет, или спятит от мук.

— Нет. Я придумать что-то.

Он зло проорал:

— Да что ты можешь придумать?!

— Пока я не знать. Ты свой ор мешать мне решить! Лучше бы ты заткнуться и молчать, — она легонько толкнула его, вынуждая лечь обратно, но Сингур положил тяжелую горячую голову не на тюфяк, а ей на колени и закрыл глаза. Его трясло от новых и новых приступов боли.

— Как злой бездомный собак! То рычать и кусаться, то искать, кто приласкать, — покачала головой Нелани. — Как у такой мерзкий брат может быть такой хороший сестра?

Она бубнила, но не переставала гладить его. Постепенно Сингур начал затихать. Это случилось очень нескоро, однако боль первой волны угасла и откатилась перед новым натиском.

— Белокожий ты… — под пальцами Нелани, скользящими вдоль безобразного шрама на спине, что-то дрогнуло, будто шевельнулось. Девушка испуганно отдернула руку. А потом нерешительно снова коснулась потной кожи. Легкое, едва ощутимое трепетание, словно что-то живое затаилось.

Шианка мягко провела пальцами по широкому рубцу.

— Больно? — спросила она.

Сингур не ответил. Он спал.

* * *

В крохотном дворике благоухало цветами, а на каменные плиты падали кружевные тени. Здесь светило солнце, шелестела зелень и город почти не был слышен. Возле крупного розового бутона, басовито жужжа, грузно кружил шмель. Эша внимательно смотрела на нежные лепестки цветка, на то, как подсвечивает их яркое солнце, как падают тени …

На коленях девушки лежала вышивка, на которой распустила бутон такая в точности же роза. Но все-таки что-то с ней было не так. Эша недовольно хмурилась. Она старалась отвлечься работой, чтобы та поглотила мысли, отодвинула тревогу. С вялым удивлением девушка поняла, что скучает по Миаджану. Там тревога не стискивала сердце, беспокойные раздумья не бередили рассудок, страх не пробегал холодной волной по спине. А тот зеленый свет, просачивающийся сквозь сплетение ветвей? Он был такой спокойный, такой умиротворяющий…

— Я ее искать, думать: она уходить, а она мечтать и любоваться цветы! — раздался веселый голос от калитки.

Эша вздрогнула, выныривая из полузабытья.

На крохотный дворик прошла уже знакомая девушка с кожей черной, будто антрацит. Только ярко-зеленые глаза блестели на лице. Но блестели воспалённо. Видимо, Нелани не спала этой ночью.

Внезапно Эша испытала прилив смущения от этих мыслей. Ей стало неловко перед гостьей, она поспешно отложила рукоделье и виновато улыбнулась, боясь, что пришедшая прочитает ее мысли.

— И опять она творить красота, что глаза слепнуть! — восхитилась Нелани, глядя на вышитую розу. — А я опять нести ей гостинец от брат.

Гостья кивнула на свою корзинку, накрытую белоснежным лоскутом.

— Мне надо с тобой говорить, — понизив голос, сообщила Нелани. — Идти в дом.

Будто холодная вода полилась Эше за шиворот. Внутри все оцепенело от страшной догадки: она поняла, о чем будет разговор. Поняла, что гостья не только уставшая, но и встревоженная.

Подхватив рукоделие, Эша поспешила в дом. Нелани неотступно следовала за ней, а когда входная дверь закрылась, отрезав девушек от яркого солнца и зноя, повернулась:

— Ты не бояться. Не волноваться. Но твой брат болеть. Ты знать о его болезнь?

Эша помертвело кивнула.

Гостья поставила на стол корзинку, достала из нее несколько персиков и будто невзначай спросила:

— Ты знать, как его лечить?

Ее молчаливая собеседница прижала ладонь к губам, а потом простерла руки к пришедшей.

— Как он? — догадалась Нелани. — Он спать, но ночь — очень страдать. Я хотеть помочь, а он говорить: лекарство нет.

Она устремила пронзительный взгляд зеленых глаз на собеседницу. Эша почувствовала, как сердце болезненно сжалось. Она прижала ладонь к губам, понимая, что ничем не может помочь брату. У нее не было того, что облегчило бы его страдания! А это значит, что Сингур, скорее всего, умрет. Не выдержит последнюю волну. Она накроет его с головой, отнимет рассудок и…

— Эй… — сильная рука подхватила ее под локоть. — Эй! Я хотеть помочь. Что мне сделать, чтобы ему стать лучше?

Эша судорожно перевела дыхание и покачала головой.

— Ты не знать? — собеседница задумалась и некоторое время размышляла, после чего звонко щелкнула длинными пальцами и оживилась: — А у тебя есть то, что он принимать? — она понизила голос. — Есть фимиам?

Пару мгновений Эша мучительно боролась с собой, но отчаяние победило. Она приподняла матрац, лежащий на узкой кровати, достала из-под него тощий кисет и протянула гостье. Та живо схватила кожаный кармашек и торопливо ослабила шнур. Кисет раскрылся, являя взору крохотную щепотку черной пыльцы.

Нелани оторопело рассматривала содержимое, а потом подняла потрясенный взгляд на хозяйку комнаты.

— Это не фимиам… — сказал она. — Фимиам белый. Как это называться?

С горькой улыбкой Эша очень осторожно стянула завязкой горловину кисета и развела руками. Ее собеседница задумалась, а потом спросила:

— Как он это принимать? Есть? Пить? Вдыхать? Втирать в кожу?

Эша сделала вид, что что-то нюхает.

— Вдыхать, я понять. А после этот… черный фимиам он становиться какой? Злой? Веселый? Сонный?

В этот раз Эша напрягла руки и стиснула кулаки, сделав сосредоточенное лицо.

— Злой? — не угадала Нелани.

Девушка помотала головой и изобразила, будто легко поднимает кровать, а затем и стол.

— Сильный?

Эша закивала.

— Сильный… — протянула Нелани. — А потом боль? После сильный и яростный? Боль, дрожь, пот?

Снова Эша кивнула и показала, будто сдирает с себя кожу, срывая ее ногтями со спины и позвоночника.

— А то, чего нет в Миль-Канас, что он принимать раньше, каким он становиться после?

Собеседница изобразила пустой взгляд, безволие и легла на кровать.

— Он становиться сонный? Он спать?

Эша кивнула, но при этом снова провезла пальцами по спине.

— Болеть спина?

Девушка покачала головой, опять показала, что сдирает с себя кожу, и покачала головой.

— Не хотеть снять кожу?

Немая собеседница погладила себе плечи и шею.

— Я не понимать, — сокрушённо вздохнула Нелани. — Но ты мне помочь! И ты помочь брат. Я забрать кисет? Ты не сердиться?

Эша подошла к ней и благодарно обняла. На мгновение гостья тоже стиснула ее в объятиях, окутав ароматом гиацинтов:

— Всё быть хорошо. Я что-то придумать. А ты не бояться. Завтра день или два завтра день, он приходить за тобой. Ты вышить мне красивый цветок? Чтобы все ахать?

С полными слез глазами Эша кивнула.

Нелани потрепала ее по плечу и весело сказала:

— Есть персик. Он сладкий и сочный. Персик — сама радость. Тебе надо радость, ты слишком печаль!

С этими словами черная, как ночь, гостья ушла, оставив Эшу в одиночестве и волнении.

* * *

Белые водяные черви были склизкими и длинными, как веревки. Они обвивали жертву, превращая в кишащий кокон, проникали во все отверстия, чтобы добраться до сладкой плоти. В Миаджане обитало много всего отвратительного, но белые черви были, пожалуй, самыми мерзкими созданиями. А смерть в их скользких путах — самой мучительной, тем более каким-то неведомым образом они не давали своей жертве умереть очень долго.

Поэтому Гронк собирался скормить Киргу именно белым червям. И наблюдать, как она бьется, скрытая в их шевелящейся гуще. Эти мысли позволяли охотнику притуплять злобу, которая душила его всякий раз, когда воровка попадалась на глаза. Например, сейчас, когда она без малейшего стеснения прямо посреди лавки сбросила свое рубище и начала одеваться в новое, оплаченное хозяином платье.

Гронк с тоской думал, что, к сожалению, избавиться от этой шлюхи у него пока нет ни малейшей возможности. Более того, приходилось теперь всюду таскать ее с собой! А ведь в порту он порадовался нападению шайки. Редкостная удача — вот так сразу и без особых усилий отыскать в Дальянии колдунью. Он всю дорогу ломал голову, как найти кого-то, кто мог бы стать сосудом Древнего, и вдруг такое везение!

В итоге — вот к чему все привело: он вынужден терпеть рядом с собой портовую шлюху, одевать ее, обувать и стараться не убить, несмотря на все желание. А желание было очень острым, очень. Внешне Гронк никак его не проявлял, но внутри трясся от бессильной злобы и невозможности выплеснуть ярость. Чутье, благословенное чутье вернулось, но никакого толку от него не было! Охотник потерял беглеца, не знал, где его искать, не понимал, как сумел он так ловко спрятаться, а главное — даже придумать не мог, как его обнаружить.

Да еще эта уродина…

Он дождался, когда Кирга закончит возиться с одеждой, и, не говоря ни слова, вышел из лавки. Спутница поспешила следом и шла, приотстав на шаг, — присмиревшая и даже похожая на приличную женщину в новом простеньком платье из небеленого льна и веревочных сандалиях на ногах. Вела она себя кротко, но Гронк всеми своими дарованными фимиамом и Древними чувствами ощущал самодовольство рабыни. Нет, ну какая же тварь! Да еще непонятно, что делать. Не только с ней, а вообще. Как искать беглеца, как выйти на его след?

Сингур после боя словно в воду канул. Точно так же он пропал из Миаджана: был — и не стало. И лишь спустя луну долгих и мучительных поисков удалось поймать след, который привел в итоге в Дальянию. Самый худший из всех возможных вариантов! Магия здесь была под запретом, колдунов и колдуний убивали, отчего поиски и поимка раба усложнялись во много раз.

Приходилось действовать осторожно и примитивно: подкупы, втирание в доверие, налаживание связей. Вот только до сих пор никто так и не прислал Гронку слугу с известиями о поимке Чужака. И теперь охотник уже не представлял, где еще расставить ловушки! Все, что оставалось у Гронка, — слепок сестры Сингура, переданный накануне Древним. Смутный и неточный. Похожий на смытый волной рисунок на песке. Искать по нему было все равно, что немому разговаривать со слепым. Но делать-то нечего.

Вздохнув, саворриец остановился в тени высокого дома и всей своей сущностью всмотрелся в полученный накануне образ — впитал его, поглотил, изо всех сил всмотрелся. На лбу от усилия высыпал пот, но, несмотря на все старания и всю сосредоточенность, ощущения были смазанные. Гронк будто пытался рассмотреть дно в мутном водоеме, поверхность которого колебала мелкая рябь. Однако постепенно хаос чувств утих, рябь улеглась, и мутные колыхания начали успокаиваться, успокаиваться, успокаиваться…

Образ по-прежнему остался зыбким и неверным, лишенным подробностей, обманчивым, но слабое притяжение, будто легкий сквозняк, повеяло из пустоты. Охотник взял след. Очень слабый, едва заметный, но стабильный и ведущий в одном направлении.

Гронк открыл глаза, повернулся туда, где ощущал сестру Сингура, и оказался нос к носу с… Киргой! Еле сдержался, чтобы не врезать. Но сдержался. Только спросил:

— Ты хорошо знаешь город?

Она кивнула.