Чернь и золото

32

Сальма ушел. У Чи во рту остался горький вкус от слов, которые она ему высказала, а ему хоть бы что — он отделывался улыбочками и пожатием плеч.

Она говорила, что он делает глупость, что так рисковать нельзя. Он согласился с ней. Она говорила, что он едва знает ту женщину: ну, были они вместе в плену, ну, обменялись несколькими словами, ну, видел он ее танец. Он согласился и с этим.

— Думаешь, ты невидимка? — кричала она. — Этот город просто кишит осоидами!

— Они все во дворце, ждут восстания, — заявил он в ответ. — Ты же слышала, что сказала Кимена. Они будут следить за землей, не за воздухом, да и на улицы пока выходить не станут, чтобы вернее спровоцировать миннцев.

— За землей следить они будут с воздуха, — заметила Чи.

Несносный Сальма еще раз пожал плечами:

— Я увижу их раньше, чем они меня: у меня зрение лучше. И летаю я быстрее любой полосатой твари.

Чи злилась, не понимая, как можно идти на такой бессмысленный риск ради какой-то бабочки-танцовщицы. Все доводы у нее уже кончились, а Сальма знай себе улыбался.

— Я просто должен это сделать — и сделаю, если смогу.

— Ты же знаешь, что Ааген — близкий друг Тальрика. Того и гляди нарвешься на самого капитана. Сальма, нас только-только освободили!

— Потому что у нас были друзья, — резонно заметил он, — а у нее никого нет.

— И что? Будешь освобождать всех рабов Империи, которым не на кого надеяться?

— Нет, только одну рабыню.

И он ушел — в одежде миннца, в тяжелом плаще, по все-таки вылитый стрекозидский вельможа. Проводив его взглядом с порога убежища, Чи продолжала смотреть в ту сторону, словно какой-то неизвестный закон притяжения мог вернуть его к ней.

Кто-то тронул ее за плечо — Ахей, сразу почувствовала она.

— Если хочешь, я скажу, почему он делает это, только ты не поверишь.

Чи отошла на шаг, стряхнув его руку.

— Опять магия, да?

— Да, — подтвердил Ахей с легкой улыбкой — не поймешь, шутит он или нет.

— Я не верю в магию… не могу верить. Всему есть рациональное объяснение.

— А если магия и есть объяснение?

— Она ничего не объясняет. В Коллегиуме хранятся записи еще с дореволюционных времен. Ученые провели множество испытаний — такого явления, как магия, просто не существует.

— Человек, живущий в безветренном мире, отрицал бы существование парусных кораблей. — Ахей скромненько сел у двери, заставив часового посторониться. — Ветры магии, с которой я вырос, вашими приборами не регистрируются. Они столь же неосязаемы, как мысль или, допустим, вера. Видишь, у меня капюшон поднят — мы, номы, не любим солнца. Если я расскажу тебе страшную сказку сейчас, среди бела дня, ты ведь не испугаешься?

— Смотря о чем эта сказка. Может, и нет. — Часовой отошел на приличное расстояние, позволив Чи сесть рядом с Ахеем.

— Однако ночью, когда мир наполнится странными звуками, она вспомнится тебе и не даст уснуть. Так и с магией. Я упрощаю, конечно, но магия проникает в мир через прорехи, оставленные сомнением.

— Для меня в этом нет смысла, — сказала Чи, но под ногами у нее снова разверзлась пропасть.

— Пусть так — но твой друг околдован. Эта танцовщица владеет магией Детей Бабочки.

От его неприязненного тона Чи почему-то сделалось легче. Может, Ахей просто ревнует к этой замечательной артистке, которая всем так нравится? Или он прав и она в самом деле волшебница, околдовавшая Сальму?

Чи в это не верила, но должна была выяснить.

— Что это за магия? Не то чтобы я…

— Ты не веришь, что она колдунья, но хочешь знать, как она колдует? Чары эти очень просты, однако сила их велика. Ее хозяева им не поддавались, поскольку она и без того принадлежала им как рабыня, вот она и обратила их на твоего друга. Будь это просто Наследие, они бы уже ослабели — то, что они действуют так долго, несмотря на разлуку, прямо указывает на применение магии.

— Но я не видела, чтобы она… — пробормотала Чи.

— Как же не видела. Он присутствовал при ее танце?

— Ну да…

— В мыслях своих она танцевала для него одного, и он тоже так думал. Вот тебе и все колдовство — ни зеленого дыма, ни заклинаний. Он попался, и не сказать чтобы помимо воли: лепидинские чары имеют физическую природу.

— Она сказала «Ночной брат», когда я очнулась от того сна, — вспомнила Чи. — И глаза у вас с ней одинаковые.

Ахей ответил не сразу.

— Говорят, что мы когда-то считались родственниками — дети солнца, дети луны. Да только мы их терпеть не можем.

— Можно подумать, вы кого-нибудь любите, — заметила Чи.

— Вас мы ненавидим каких-нибудь пятьсот лет за зло, которое вы нам причинили. Но лепидинов, самый слабый и безобидный народ на свете, мы ненавидели вечно.

Он в последний раз оглядел комнаты, снятые так недавно. Стены прямо-таки лучились чувствами, которые он здесь испытал. Что за зрелища, что за мысли! Ааген потряс головой, но она так и не прояснилась, и лейтенант направился на балкон, в открытые ставни которого проникал дождь.

Планы Тальрика… Они всегда чреваты опасностью, и непонятно, чего он в конце концов добился. Тальрик старый его друг, но и рекефовец тоже — а у рекефовцев, как известно, друзей не бывает.

Внизу, поливаемая дождем, раскинулась Минна. Недолго ей пребывать в мире: раз вождь сопротивления вырвался на свободу, следует ждать восстания. Из войск, проходивших через город на фронт, добрая тысяча до сих пор остается под самыми его стенами. Скоро в Минне начнут убивать — хорошо, что его, Аагена, к тому времени здесь не будет.

Тальрик выполнил свое задание здесь и уезжает, чтобы заняться какой-то другой работой, Ааген же тем временем вернется к сравнительно несложной военной службе.

Он рад, что Тальрик ему друг — без друзей на свете не проживешь; но лучше бы он не встречался с Тальриком в Асте и не помогал ему в его здешних делах.

Она танцевала для него здесь, на этом голом полу, сдерживаемая цепью и тесными стенами. Ааген содрогнулся, зная, что совершил нечто ужасное.

Он никогда не расскажет об этом Тальрику — ни ему, ни кому-то еще. Но провинность повиснет над ним темной тучей и скажет все за него.

Ааген пошел к двери. Скудные пожитки уложены, геликоптер, подлатанный новыми запчастями, вернулся за ним, кочегар готов к отправлению.

Больше его здесь ничто не удерживает. Выпить на посошок, хоть вино воспоминаний не смоет, и в путь.

Услышав из другой комнаты шорох, он оглянулся. На балконе стоял стрекозид с мечом осоида. Замерев на миг, Ааген двинулся к нему медленно, повернув руку ладонью вперед, а стрекозид приготовился увернуться от разряда, если таковой последует.

— Ты кто такой? — спросил Ааген.

— Нам не обязательно драться, — ответил Сальма.

— Я тебя знаю, ты пленник Тальрика. Был им, по крайней мере. Мой тебе совет — сматывайся отсюда!

— Нам не обязательно драться, — повторил Сальма, покачиваясь на пятках. — Просто отдай то, что мне нужно. Довольно уже крови пролилось в этом городе.

— Что отдать? — спросил Ааген, уже зная ответ.

— Ее. — Сальма на всякий случай сделал финт в сторону, но разряда не последовало.

— Я так и думал. Предчувствовал. Заходи.

Рот Сальмы скривился в улыбке.

— Приглашаешь меня к себе?

— Чего под дождем стоять? Даже стрекозид должен смекнуть, что под крышей куда как лучше. — Ааген сжал кулаки, и Сальма испытал мощный культурный шок, когда понял, что у осоидов этот жест в отличие от раскрытой ладони означает мир.

Ааген повернулся к нему спиной и ушел в смежную комнату. Сальма мог бы убить его прямо сейчас, да изумление помешало. Он последовал за осоидом все так же, с мечом в руке: ладонь открыть быстрее, чем вынуть из ножен клинок. Сальма горько сожалел о собственном оружии, утраченном вместе с мантией и другими вещами.

— Скованное Горе, — уточнил он, обращаясь к севшему на кровать Аагену. На полке стояли винный кувшин и чаша, еще один кувшин валялся пустой под кроватью — хозяин явно пил в одиночку.

— Да, она была тут, — подтвердил Ааген. — И танцевала.

— А потом? Что ты с ней сделал?

— Потом пришел Тальрик и сказал, что она моя. Он подарил ее мне… то есть не он, а Империя. Веришь, нет?

— Я забираю ее, — сказал Сальма, крепко сжав рукоять. — Она не рабыня. Где она? Что ты с ней сделал?

— Я дал ей волю.

Разум Сальмы не сразу вместил эту мысль.

— Убил, что ли?

— Нет. Отпустил. На свободу.

Все нутро Сальмы свело от ярости. Он пришел, чтобы забрать Скованное Горе себе, а ему помешали. В этот миг он был рабовладельцем ничуть не меньше любого осоида, будь то Брутан или Ультер. Осознав это, он почувствовал дурноту и опустил меч.

— Взял и отпустил? Просто так?

— Нет, не просто. Она ведь такая… все мужики на нее кидаются. — Ааген вылил в чашу все, что оставалось в кувшине. — Выпьешь со мной? Спорю, ты еще ни разу не пил с осоидом… как и я со стрекозлом.

Сальма, совсем одуревший, плюхнулся на колени, взял чашу и благодарно отпил глоток терпкого сухого вина.

— Не слыхал о Дочерях Милосердия? Есть такая секта в Империи.

— Я думал, в Империи не терпят сектантов.

— Официально — да, но среди них есть целители вроде Дочерей Милосердия. Они лечат раненых на войне и напутствуют умирающих. Солдаты не любят, когда офицеры препятствуют этим женщинам, поэтому секта, несмотря на все гонения, продолжает существовать. И лепидинки там тоже есть. У них природный целительный дар или, может, Наследие. — Ааген выпил чашу до дна. — Ну, вот к ним она и ушла. Там, при войске, ей будет всего безопаснее.

Сальма быстро перебрал в уме все, что говорил Стенвольд. «При войске» означало скорее всего таркийское направление.

— Я найду ее! — выпалил он, не задумываясь. Не для того, чтобы ею завладеть, нет. Он избавит ее от военных невзгод, даст ей выбор.

Ааген посмотрел на него долгим взглядом — Сальма догадывался, каких душевных сил ему стоило расставание, — и сказал:

— Удачи тебе. Найдешь — значит заслужил.

— Ты не такой, как другие осоиды.

— Не такой, говоришь? — с горькой усмешкой повторил Ааген. — Ты, небось, уложил пару десятков наших?

— Несколько человек, — откровенно признался Сальма.

— Когда снова за это примешься, вспомни вот что: мы такие же люди, как все. Радуемся, горюем и прочее. Живем, конечно, в невежестве, так уж у нас повелось, но и в нашем мраке порой солнце проглядывает. — Чаша, выпав из его пальцев, покрутилась на полу, но не разбилась. — Улетай, пока дождь: в такую погоду никто вверх не смотрит.

Хокиак прибыл в убежище лично — его, как вельможу, несли в портшезе четверо миннских слуг.

— Выкрутился, значит? — Опираясь на трость, он обвел глазами подпольщиков. — Я бы на тебя не поставил: эти субчики и родным-то матерям через день верят. Везет тебе.

— Надеюсь, мы не причинили ущерба твоей торговле, — сказал ему Стенвольд.

— Такого у меня не бывает. Я продаю плащи, когда идет дождик, а в хорошую погоду беру их обратно за полцены. У Хокиака дела всегда хороши. Лошади ждут вас за городом.

Кенис, которую Стенвольд смутно помнил по прошлым годам, проверяла доставленные скорпи припасы.

— Там же, при лошадях, будет женщина, — продолжал Хокиак. — Шпионить за полосатиками. Звать ее Скрилл. Ты ей расскажи что к чему — девка верткая, в самый раз подойдет.

— Все точно, — сказала Кенис. — Можете отправляться, как только вернется ваш человек.

— Да уж… когда вернется, — с тяжелым сердцем проговорил Стенвольд. Плохо он натаскал своих школяров, не научил их бояться. — Ты настоящий друг, Хокиак.

— Нет у меня друзей — только партнеры да покупатели, — пробурчал скорпи, не глядя, однако, на Стенвольда. — Не знаю вот, куда тебя зачислить — разве что тоже в друзья.

Нехорошо это, говорил себе Тото, наблюдая за Чи. До ареста она виделась с этим номом всего-то раз в усадьбе Коммерца, и поглядите — болтает с ним, словно с другом детства. Как такой может нравиться, как ему можно верить? Белоглазый, вечно по углам жмется, и капюшон у него нахлобучен — ни дать ни взять наемный убийца.

— Хочу поговорить с вами, мастер, — сказал Тото Стенвольду, укладывающему котомку, — сказал и невольно подивился богатству развернутого пояса с инструментами.

— Валяй говори.

— Это насчет нома, мастер.

— Насчет Ахея?

Тото опустился на колени рядом со Стенвольдом.

— Я не верю ему.

— Ты и раньше не верил. Он, как мушиды говорят, не при нас вывелся, но если он хочет нас выдать, то чего ждет? И во дворце, как я понял, он здорово вам помог. Кем бы он ни был, служит он не осоидам.

— Кому же тогда? Нас беспокоят одни осоиды, а ведь его родное племя только порадуется, если падет Геллерон — так они нас ненавидят. — Тото сам не знал, кого имеет в виду, говоря «нас». — Он вкрался к вам в доверие, вот что. Все знают, какие они хитрые, эти номы.

— Верно, хитрые, — улыбнулся Стенвольд, — и я не поручусь, что ты ошибаешься, подозревая его. Скажу больше: у нас очень мало шансов заключить союз с номами, даже если Ахей нам поможет. Я поручил Скуто разведать, выгорит с ними что-нибудь или нет. Но Ахей все это время вел себя как полноправный член нашей группы. Из-за цвета глаз я его уж точно исключать не намерен.

Тото закусил губу и хотел подняться, но Стенвольд его удержал.

— Что, мастер?

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили, пока дожидались Хизеса?

— Да, мастер. — Тото невольно стрельнул глазами в сторону Чи.

— Не мастер — Стенвольд! Ты извини, что я тогда так ответил. Нет у меня права судить кого бы то ни было. — «Тем более что ты сам долгие годы воспитывал полукровку, дочь Тизамона», — добавил про себя Стенвольд. — Кого бы ни выбрала Чи, я не стану у него на дороге — ну, разве что это будет осоид или, к примеру, скорпи. — Стенвольд вздохнул при виде кислой улыбки Тото. — Но обещать ее я тоже никому не могу. Знаю, таков обычай, а я ей, можно сказать, за отца — и все же. Она девочка умная и способна сама распоряжаться собой. Я говорю тебе это, потому что вижу, как все обернулось после ее освобождения из тюрьмы, — не слепой ведь.

— Да, мастер, я понимаю.

Теперь ему осталось только дождаться, когда Чи будет одна. Тото, без колебания проникший во дворец, полный осоидов, и запустивший двигатель падающего аэроплана — этот самый Тото отчаянно трусил, но знал, что не свернет с намеченного пути.

Чи стояла у одного из верхних окон, глядя на залитую дождем Минну. Ахея не было видно, что, впрочем, еще ничего не значило. «Беспокоится за Сальму, — подумал Тото. — Мне, наверно, тоже бы следовало, однако все по порядку».

— Чи…

— Пришел посмотреть, как я тут? — вымученно улыбнулась она. — Или тебя дядя Стен прислал?

Тото стало больно от этого детского «дядя Стен». Между ними всего несколько месяцев разницы, но Чи гораздо моложе его… и Танисы тоже, и Сальмы.

— Нет, я… поговорить хотел. Но если ты не в настроении…

Она снова устремила взгляд за окно.

— Не могу понять этого человека. Взять и уйти вот так! Воображает, что с ним ничего не случится, а ведь если его схватят на этот раз, то сразу убьют! Мы с ним видели, как осоиды казнят беглых рабов.

Тото молча сел рядом.

— И все ради женщины, которую он едва знает, — не унималась Чи. — Понимаю, это все вздор, но можно подумать, будто его и вправду околдовали.

Вот именно, подумал Тото.

— Чтобы привязать к себе человека, не требуется ни волшебства, ни Наследия, — сказал он вслух. — Арахниды, например, так тебя оплетут, что ты поверишь во все, что угодно… и другие расы тоже это умеют. — Последние слова он произнес с нажимом, но Чи не уловила намека.

— До нее мне нет никакого дела, лишь бы он уцелел. Он ничего не принимает всерьез.

— Чи…

— Да? — Она совсем на него не смотрела, и лицо у нее было мокрое — неужели от слез? Нет, это дождь просочился сквозь кособокие ставни.

— Когда тебя арестовали… Мы так давно знаем друг друга… — Тото казалось, будто за него говорит кто-то другой — разучивает роль, когда спектакль уже начался. — Что ты обо мне думаешь, Чи?

Она удивленно моргнула, но не попалась на его удочку. Он ведь не арахнид, чтобы расставлять такие силки… не какой-нибудь хитрый ном.

— Извини меня. Ты сделал ничуть не меньше других, а я так ушла в себя, что даже спасибо тебе не сказала.

— Я не про…

— Я знаю, ты иногда чувствуешь себя посторонним… но мне правда все равно, кто были твои родители. Мы сразу подружились, как только ты начал помогать мне с механикой. Таниса и Сальма, конечно, замечательные бойцы и вообще такие… но я росла вместе с ней и прекрасно тебя понимаю, притом теперь это все позади. Ты доказал, что ни в чем им не уступаешь.

— Но я…

— А для меня ты и вовсе… — У Тото перехватило дыхание, но не от сладкой надежды: он, будто ясновидящий, чувствовал, что она скажет дальше, — …и вовсе как брат. Мы ведь и правда так близко знаем друг друга.

Тото еще многое собирался сказать. Он хотел предостеречь ее от козней Ахея, потребовать даже, чтобы она его прогнала. Или наорать на нее, или всадить в нома три арбалетных болта — тогда уж она точно воспримет его всерьез.

Но слова Чи ранили его так глубоко, что он просто встал и ушел. Пусть себе ждет своего Сальму.