Чара силы

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Его мотало из стороны в сторону, влекло куда‑то по ухабам сознания. Удушье и страх смерти терзали снова и снова. Он чувствовал, как на него, беззащитного, обрушиваются тяжелые комья земли, вдавливают в камень. Отрок метался в поту со стоном, стараясь избежать мучительной смерти. А она сидела подле, бродила кругами голодной волчицей и все скалилась в жуткой беззубой улыбке. Мрак беспамятства сгущался над ним, мрак небытия, в котором оставались лишь жадный блеск глаз смерти и ее хриплый дробный сухой смех.

Разум померк, осталась одна отчаянная жажда — инстинкт сохранения жизни. Отрок рванулся вверх последний раз — умереть на воле, но уйти любой ценой от удушья и тяжести холодной твердой земли на груди и глазах. Он дернулся, вместе с воздухом ловя ртом комья земли с прелой листвой, и…

Очнулся.

Усталое тело торопливо вбирало воздух, восполняя голод удушья. С отвычки голова опьяненно кружилась, кровь стучала в висках, вскачь летела по жилам, неся жизнь.

Постепенно в голове прояснилось, и юноша осознал, что жив на самом деле, что это не бред, не горящие глаза смерти, не ее тихий смех — это свет и потрескивание небольшого костра, у которого он лежал на теплой лошадиной попоне, заботливо укрытый шкурой волка.

На землю опустилась ночь. Костер горел на дне неглубокого оврага, окруженного густыми кустами и вековыми деревьями, кроны которых смыкались в вышине. Недалеко от костра лежал ствол поваленного дерева. На нем, боком к отроку, сидел незнакомый человек и задумчиво протирал лезвие длинного прямого меча из неизвестного металла, тускло и холодно поблескивающего при свете пламени.

Незнакомец был уже не молод — старше сорока, — но еще сохранил юношескую стать и ловкость. Широкие плечи обтягивала вышитая рубаха, кожаные потертые штаны заправлены в сапоги. Слегка вьющиеся волосы собраны на затылке в густой длинный хвост. Отрешенное лицо его было красиво, но на скулах лежали тени — следы пережитого.

Почувствовав, что спасенный ожил, незнакомец оглянулся на него, и полные губы его в обрамлении короткой русой бородки и усов заулыбались, а в больших светлых глазах лучилась такая теплота, что отрок сразу перестал его бояться.

Незнакомец отложил меч и придвинулся ближе.

— Очнулся, — ласково сказал он. — Ты счастливый — значит, выживешь… Как себя чувствуешь?

— Еще не знаю. — Юноша прислушался к себе. — А это вы меня нашли?

— Я. Мое имя Даждь, — представился воин.

— Дождь? — переспросил отрок.

— Даждь, — с ударением поправил его собеседник. — Даждь Тарх Сварожич, — раздельно произнес он. — Но если тебе трудно, можешь звать меня так, как зовут друзья и родные — просто Тарх… А как твое имя?

— Агриком зовут.

— Ты кто, Агрик?

— Венет.

Даждь Тарх перестал улыбаться и сцепил руки на коленях. Лицо его построжело, и он придвинулся еще ближе, к самому изголовью приподнявшегося на локтях Агрика.

— А они кто, Агрик? — бросил он косой взгляд на отрока.

Отрок закусил губу, сдерживаясь. Воспоминания страшного дня встали перед его глазами, и он с коротким стоном уронил голову на руки.

— Отец, — простонал он сквозь зубы, — дядья, братья… все! Я один! За что они их?

— Ты меня не понял, — извиняясь, промолвил Даждь. — Кто те? Другие!

Не поднимая головы, Агрик стиснул кулаки, прижимая их к глазам.

— Невры, — выдохнул он и резко выпрямился. Залитые слезами щеки его мелко дрожали. — Я отомщу им! Я убью их всех!

Жесткие пальцы Даждя так стремительно сомкнулись на его подбородке, что отрок замолк.

Нет, — строго сказал воин. — Молчи. Неврам я жизнью брата обязан… Не перебивай! Я их видел. И запомнил. Это не невры — это гетты с запада. — Даждь присел на землю рядом с отроком, помог ему сесть поудобнее и приобнял за плечи. — Не волнуйся, Агрик, я что‑нибудь придумаю. Мы вместе придумаем, что будем делать, — у нас еще есть время… А пока посмотри‑ка сюда!

Он повернул голову Агрика чуть левее, и отрок увидел пень с той стороны костра. На нем стояла каменная чаша высотой с локоть. Простая по форме, она напоминала раскрывающийся бутон цветка, но с первого взгляда казалось, что она не закончена. Сквозь языки пламени силуэт ее чуть дрожал и колебался, и можно было подумать, что она дышит.

Ласково поглаживая встопорщенные волосы Агрика, Даждь с просветленной улыбкой смотрел на чашу, забыв обо всем. Он любовался ею.

— Тебе нравится? — вдруг требовательно спросил Даждь.

— Да, очень, — сознался Агрик.

Мне был голос от великого Ра–Солнца, — раздумчиво заговорил Даждь, не сводя глаз с чаши. — Я сделал чару… Я назову ее…

— Это кубок‑то, — вырвалось у Агрика.

Даждь отстранился, смерив отрока взглядом.

— Чару! — строго поправил он. — В имени — душа. Безымянный мертв, а она жива… будет жива. Живому нужно имя — только живому нужно имя. Я назову ее, — он озаренно выпрямился, — я назову ее Голос Солнца к людям — Грааль!.. Нравится?

Он порывисто, с юношеским задором обернулся к Агрику, и тот молча склонил голову, не споря.

Ночь давно вступила в свои права, а они все сидели у костра и разговаривали. Не сводя отеческого взора с чары, только что получившей имя, Даждь негромко и не спеша повествовал о своем–пути, что начался прошлой осенью, полгода назад.

Хорс оставил его на уединенном острове, среди скал и чахлых кустов наедине со своими мыслями. Хорс навещал брата, но большую часть времени Даждь был предоставлен сам себе. В раздумьях шли дни, и однажды решение пришло. Так из упавшего с небес камня начала рождаться эта чара. Явившийся ближе к концу работы Хорс молчаливо одобрил сделанное и намекнул, что Даждь на верном пути. Грааля должен был оживить напиток или еще что‑то иное, но Хорс предоставил решение этого вопроса брату и только пожелал ему удачи, в начале весны переправив его на берег тем же способом — по воздушному мосту. За относительно благополучную зиму витязь не забыл о своих преследователях и пробирался домой на. север, к священным источникам, окольными путями и нехожеными тропами. И только случай был причиной того, что он оказался в местах, где повстречался с Агрик ом.

Потом настал черед юноши рассказывать. Даждь, не перебивая, выслушал его повесть об ужасной смерти отца и всех родных, а когда Агрик замолчал, промолвил, глядя на огонь:

— И все‑таки я не совсем понял… Прости, если причиню тебе боль, но объясни еще раз — Почему отец отрекся от тебя?

Отрок пристыженно опустил глаза.

— Я проклятый, — виновато ответил он. — Жрецы предсказали, что родится девочка, и отец поспешил обрадовать соседнего князя, что он обручит свою дочь с его сыном, чтобы заключить долголетний мир… Отец тогда хотел объединить всех под своей рукой, ему был нужен долгий, на годы, мир… А родился я. — Агрик говорил так униженно, словно чувствовал свою вину в том, что родился. — Мать умерла родами, а повитуха говорила, что в тот миг, когда ребенок родился, на окно бани села черная птица. Она крикнула, подул ветер, все потемнело, а когда мрак рассеялся, остался я… В тот же день пришло известие с дальних застав о нашествии чужаков с юга, и отец решил, что это я накликал беду.

Он проклял меня, сказав, что я рожден лесной нежитью. Меня отнесли в лес и оставили у подножия священного дерева. Там меня нашли изверги. Они ничего не знали обо мне, принесли домой и приняли… Я вырос у них как родной сын, а потом, когда отец был на охоте, случайно попался ему на глаза. Мы столкнулись на тропинке, и он, уж не знаю как, признал меня сразу… Моим приемным родителям и мне велели убираться из тех мест подальше, и мы ушли.

Но я хотел знать правду о себе и позднее тайно решил вернуться. О, как меня отговаривали! — Агрик отчаянно скрипнул зубами. — О, если б я знал, что так все кончится!.. Но тогда я хотел знать правду, и я пошел… Я тайком пробрался на княжий двор, где все узнал о моем рождении — вплоть до подробностей. Я решил уйти насовсем, но не придумал ничего лучшего, как по дороге назад украсть у кочевников лошадь… Я же не знал, что их кони злее бешеных волков! А я спешил, опасаясь, что отец вышлет за мной погоню и меня убьют его кмети… О, если б я знал!

Агрик сжался в комочек, обхватив голову руками и мелко дрожа. Даждь прищурился, вглядываясь в его сгорбленную спину. Над отроком и в самом деле витала какая‑то сила, но ее не надо было бояться — скорее, наоборот. Именно она смогла дотянуться, позвать Даждя на помощь, и она же поддержала отрока в борьбе за жизнь. Она могла сослужить юноше еще не одну добрую службу — если управлять ею умело.

Даждь ласково погладил Агрика по голове.

— Утешься, — молвил он. — Мы отомстим. Вместе. Ты еще увидишь кровь своих недругов.

Отрок медленно выпрямился. Глаза его лихорадочно вспыхивали.

— Отомстим? — хриплым голосом переспросил он. — Но почему?.. Почему вы, господин? За что — вы?

Даждь отрешенно смотрел на потухающий огонь. Губы его были стянуты в тонкую линию.

— Я не люблю, когда людей убивают вот так — исподтишка, — тихо ответил он.

Агрик был готов на коленях умолять Даждя, целовать ему руки, обнимать сапоги, со слезами упрашивая взять его с собой, но витязь остался неумолим. Подняв отрока, как щенка, он оттащил его в кусты и бросил там, велев ждать и не высовываться. Он оставил ему немного хлеба — чтобы легче было терпеть ожидание — и нож для защиты. Сам же он не взял даже оружия, схоронив свой меч в дупле дерева, и направился к становищу кочевников.

Агрик рассказал ему, как добраться до него, но найти обидчиков отрока оказалось гораздо проще — их было слышно издалека. Ржали кони, ревел скот, брехали и визжали собаки, переговаривались люди. Вскоре запахло дымом костров и варевом.

Хорс ступал бесшумно, как призрак, подвозя хозяина к становищу со стороны леса. Но разглядеть кочевников повнимательнее Даждь не успел.

Внезапно впереди затопали копыта. Степняки не могли ужиться с лесом, научиться растворяться в нем, а потому сторожевой разъезд витязь заметил издалека. Но скрываться ему не было нужды, и он направил коня навстречу чужакам.

Они увидели его, почти столкнувшись нос к носу. Длинные копья наклонились, почти касаясь всадника, и Даждь искусно изобразил на лице удивление, смешанное со страхом.

— А ну, стой! — рявкнули на него.

Витязь еле скрыл улыбку — язык оказался ему знаком. Более того, он тотчас же понял, откуда гетты взялись так далеко на востоке.

Три года назад на границе между Кельтикой и Дикими Лесами вогезов был разрушен союз геттских племен. Даждь тогда сражался на стороне вогезов. Племена кочевников были разбиты, а их остатки рассеялись по земле. Эта орда, очевидно, была из числа сбежавших.

Гетты с запада лучше знали наречия тех мест, а потому Даждь, делая вид, что не понимает их, торопливо заговорил сразу на всех западных наречиях, выбирая из каждого по одному–два слова.

Конники выслушали его сбивчивую речь и решительно взяли его в кольцо. Их копья остались нацелены на всадника, и Даждь понял, что его собираются отвести в стан.

Оказавшись среди палаток, кибиток и снующих туда–сюда людей, он понял, что это и в самом деле остатки разгромленного союза — узнавался знакомый символ, к которому его подводили: орел, державший в лапе по мечу, а в клюве — прядь волос из хвоста белой лошади.

Но вождя кочевников Одореха Хромого, к которому его подвели, он никогда не видел прежде и от души обрадовался этому.

Одорех придирчиво осмотрел незнакомца, стоящего перед ним. В это время один из воинов подбежал и почтительно прошептал ему на ухо:

— Мой хан! Этот человек говорит на западном наречии, но понять его трудно. Он говорит, что пришел с миром…

Взгляд Одореха заметно потяжелел, и Даждь понял, что тот первым подумал о разгроме, который нанесли его воинству люди с запада. Даждь был из числа бывших врагов, с которым не собирались церемониться. Что ж, с одной стороны, для его плана это было даже лучше…

— Ты кто? — вдруг быстро бросил Одорех на одном из западных наречий.

Даждь сделал вид, что поражен познаниями кочевника.

— Мой повелитель, — неловко склонился он. — Прошу простить меня… Я не желал вам зла — я просто бедный певец, еду Куда глаза глядят… Благословенный запад, моя родина, закрыт для меня…

Он склонился, чтобы не встречаться с глазами кочевника.

— Ты с запада? — спросил тот. — Что делаешь здесь? Шпионишь?

— О нет, — тянул время Даждь. — Я всего лишь певец и музыкант, еду сам не зная куда… За мои песни, в которых я говорил правду, мой господин изгнал меня…

Одорех остановил Даждя взмахом руки и кивнул своим воинам:

— Обыскать!

Даждь все понял и сумел разыграть удивление, когда чужие руки принялись рыться в его тороках, бесцеремонно сорвав их с седельной луки. Хорс пробовал кусаться, защищая имущество хозяина, но безрезультатно.

В тороках не нашлось ничего интересного — еда на несколько дней, запасные сапоги, теплый плащ на случай непогоды, кое–какие мелочи, необходимые любому в пути, чара Грааль и гусли.

То и другое сделал Даждь сам и ни за что не хотел расставаться с ними. Но именно эти вещи и приметил Одорех и сделал знак, чтобы находку доставили ему.

— Что это? — молвил он, кивнув на вещи.

— Я певец, — принялся объяснять Даждь, — гусли мне нужны для игры и пенья. А чашу мне пожаловали еще в юности, в другой стране, далеко отсюда, к северу. Это память…

Он изо всех сил пожелал, чтобы Одорех ему поверил, и с радостью почувствовал, что ему удалось отвести глаза вожаку кочевников. Тот вдруг фыркнул себе под нос, точно кот, и уселся, скрестив ноги, на шкуры у входа в свой шатер. Окружавшие его воины подобрались, ожидая его слов.

— Если ты и впрямь певец, то спой нам, — приказал Одорех.

Это не входило в планы Даждя, но отступать было поздно. Он вновь опустился на колено перед Одорехом, поудобнее пристроил гусли и тронул струны.

Красивый сильный голос Даждя поднимался над становищем и медленно таял в вершинах деревьев. Люди подобрались ближе к шатру вожака, слушая гостя. Кто‑то вздыхал, припоминая прошлое, кто‑то думал о павших друзьях. Притихли даже звери и животные. Становище молчало, дабы случайным звуком или шорохом не помешать песне.

И только на одного человека не действовали эти звуки. Пользуясь тем, что Даждь ехал, не оборачиваясь и задумавшись, за ним следом пробирался Агрик. С замиранием сердца он наблюдал из кустов, как воина встретил разъезд и отвел в становище. Потом он крался по их следам, осторожничая не хуже волка, и не сразу решился выйти из спасительных зарослей на открытое место — погнала тревога за человека, спасшего ему жизнь. Тот отправился к врагам безоружным, беззащитным — значит, ему может понадобиться помощь Агрика.

Отроку повезло — все в становище были слишком поглощены созерцанием гостя и слушанием его песни, и никто не встревожился, заметив чужака. Агрик крался, сжимая в кулаке нож.

Он ужом проскользнул меж слушающих кочевников и оказался в толпе. Пробираясь ближе к певцу, он вдруг подумал, что ему может еще повезти — если все так заворожены голосом его спасителя, то, может быть, еще удастся самому завершить задуманное и потихоньку улизнуть.

Песня смолкла. Даждь дотянул последнюю ноту и склонил голову, ожидая слов Одореха.

Вождь геттов поерзал, устраиваясь поудобнее. Он уже очнулся от наваждения и словно впервые смотрел по сторонам, припоминая, где он и что с ним. Взгляд его натолкнулся на коленопреклоненного Даждя.

— Да, певец, твое искусство прекрасно, — молвил Одорех. — Голос твой заставляет забыть даже красавицу и доброго коня… Ты не обманул меня, чужак, и я слово свое сдержу. Раз ты мирно проезжал мимо, то будь свободен и дальше. А не хочешь больше по свету бродить — оставайся! Мы хорошие песни ценим! У любого нашего костра тебе найдется место!

Одорех широким жестом обвел становище, и стоящие поблизости согласно загудели.

Даждь встал, перевесив гусли за спину.

— За то благодарствуй, вождь, — ответил он, — а только я отвык на одном месте сидеть. У меня свой путь…

На миг темное облачко набежало на чело Одореха, но он отогнал непрошеные мысли и развел руками.

— Что поделаешь, — усмехнулся он. — Мы и сами свободные птицы — волю и степь больше жизни любим. Орлу простор нужен. Лети, не задерживаю...

Но видно было, что ему отказ певца совсем не по нраву. Даждь понял, что Одорех мало верит в легенду об изгнании с запада, когда тот заговорил с неожиданной настойчивостью:

— Так возьми от нас дар за твой голос! Ничего не жаль — хоть коня из моих табунов, хоть девушку…

Две или три красавицы тотчас же устремили взоры на Даждя, но тот решительно покачал головой.

— Благодарствуй, но есть уже у меня подруга сердечная, жена моя, — сказал он и, вспомнив об Агрике, быстро добавил: — Вот коня я бы взял в заводные!

Это несколько примирило его с кочевниками, не привыкшими к отказам, но Одорех вновь заговорил.

— Дам коня, какого хочешь, — согласно кивнул он, — да только на что тебе пустой конь? Он хорош, когда есть что везти на нем. От женщин ты отказываешься, так прими золота или… сам назови, что тебе больше по сердцу. Ткани дорогие? Вещи иноземные?

«Я приму, а он потом за мной вдогон пошлет и скажет, что я украл», — мелькнуло у Даждя.

— У певца главное богатство — его голос, — нарочито весело ответил он, но тут же заторопился. — Вот вина я бы с удовольствием испил!

Одорех с кислой миной все же хлопнул в ладоши:

— Вина! И лучшего!

— Но в мою чару!

Даждь направился к коню. Положив в тороки гусли, он со сдерживаемым трепетом извлек на свет Грааль. Что надо налить в него, оставалось тайной, но во все чаши наливают вино. А у кочевников вина из дальних земель, так, может, среди них есть нужное?

Двое рабов принесли каждый по два кувшина, испещренных знаками и надписями. Судя по узорам, сработаны они были в тех местах, где даже Даждь не бывал.

Одорех важно кивнул, и раб сбил с горлышка пробку. Даждь подставил чару.

Вино темной струей плеснуло на дно — раб ливанул не рассчитав. Кувшин был слишком тяжел для него, он держал его почти на животе и больше всего мечтал о том, чтобы поскорее ему скомандовали остановиться. Однако певец молчал, и раб в душе прощался с жизнью, потому что за пролитое вино здесь сурово наказывали.

Но Даждь и не думал останавливать раба, как забыли об этом и все вокруг. Витязь не сводил зачарованного взгляда со струи.

Вино падало в чару и уходило куда‑то. Грааль никак не мог наполниться — словно в нем была дыра, — но на землю не упало ни капли. Чара оставалась пуста и тогда, когда иссякло вино в кувшине. Лишь дно было влажно.

Даждь сжал бока Грааля двумя руками, теряясь в догадках. Он с трудом верил своим глазам и теперь лихорадочно раздумывал над тем, как ему выбраться отсюда — забыв про план мести и обещание Агрику. Его самого вот–вот обвинят в колдовстве! Надо жизнь спасать!

Он едва не вскрикнул, когда Одорех вдруг сказал:

— Наливай еще!

Даждь оглянулся — но в глазах вождя кочевников было лишь любопытство и живой интерес.

И вновь рекой потекло вино — судя по запаху, совсем другое. Все как завороженные следили за чарой, а Даждь еле сдерживался, чтобы не выказать волнения. Одорех пристально смотрел на него. Он словно что‑то подсчитывал, что‑то припоминал.

В чашу вошли без остатка не только принесенные рабами кувшины, но еще и амфора — ее волокли сразу трое, и вмещалось в нее не менее десяти ведер вина. Лица людей вытягивались в изумлении и страхе, и Даждь понимал, что Одорех его подозревает. Глухой ропот за спиной: «Чародей! Шаман!..» — только подстегивал подозрения вождя. Его лицо потемнело от ярости, когда он увидел, что последние капли амфоры упали на дно чары. Даждь краем глаза заметил его тяжелый взор и отступил.

Это послужило сигналом. Со всех сторон послышались гневные крики: «Чародей! Шаман! Прочь его!» Кто‑то потянулся за оружием.

Глаза Одореха вспыхнули, и Даждь понял, что тот вспомнил недавнюю ночь в чаще леса. Витязь метнулся прочь.

За его спиной раздался пронзительный крик, и все невольно обернулись. Даждь первым узнал голос и понял, что все пропало.

Увидев, что у витязя дело неладно, Агрик не помня себя кинулся на Одореха с ножом, благо тот стоял боком к нему. Воин, оказавшийся поблизости, заметил его бросок и поспешил перехватить отрока, но тот вывернулся ужом и нанес удар. Нож вошел в бок Одореха, и тот, из‑за хромой ноги нетвердо стоящий на ногах, покачнулся, едва не упав.

В следующий миг в руках у Даждя сама собой оказалась ось от ближайшей арбы. Первые бросившиеся на него воины были сбиты с ног, и, отбиваясь от наседавших кочевников, Даждь ринулся к привязанному неподалеку Хорсу.

Жеребец, чуя беду, рвался с привязи и ржал, зовя хозяина. Но между ними была разъяренная толпа, ощетиненная оружием.

Кочевники все скопом устремились на одного бойца, рассчитывая смять его числом. Но с первых же мгновений оказалось, что подступиться к нему не так‑то просто.

Даждь не чувствовал тяжести оси. Он оборонялся ею так, словно она ничего не весила. На оси оставались передние колеса, превратив ее в грозное оружие. Тот, кого задевало оно по голове, поднимался не скоро.

Даждь вертелся волчком, раз за разом отбивая напирающую толпу. Получив несколько травм, кочевники кинулись врассыпную. Они побежали за луками, и, чтобы не стать их мишенью, Даждь устремился за ними, круша все, что попадалось на пути. Люди перед ним разбегались, как мыши, и он еле успевал отличать воинов от женщин и детей. Его оружие поднималось и опускалось со страшной силой, разбивая черепа, ломая руки и ноги, заставляя трещать спины. Метательные ножи и сабли застревали в нем. В дерево между руками стукнула стрела.

Рвущийся с привязи Хорс был совсем рядом.

— Агрик! — закричал Даждь во всю силу своих легких. — Агрик! Уходим!

Отрок не ответил и не расслышал его призыва. Стиснув зубы, он прижался спиной к другой арбе и отчаянно отбивался от телохранителей Одореха. Отрок знал, что задел вождя, и сожалел только, что удар не оказался смертельным. Это заставляло его сражаться с двойным отчаянием.

— Агрик!

От Даждя во все стороны разбегались люди. Многие были ранены, несколько тел валялось на земле с проломанными черепами и перебитыми спинами. Витязь огляделся, ища отрока.

— Агрик!

— Я здесь! — завопил тот, кидаясь вперед.

В ту же секунду аркан взлетел в воздух, и отрок растянулся на земле. Воины бросились на него, отнимая нож и выкручивая руки.

Пленнику уже были готовы перерезать горло, но воинов остановил окрик Одореха. Отрока поставили на ноги. Извиваясь в руках врагов, тот взглянул на вождя кочевников.

Одного взгляда Одореху было достаточно.

— Великие духи! — выдохнул он. — Так это ты!

В памяти сразу всплыло все — прием гостей, суд отца над отвергнутым сыном, казнь приезжих и явление незнакомого всадника, который оказался не таким уж незнакомым.

В следующий миг Агрика толкнули вперед.

— Эй, ты! — закричал Одорех Даждю. — Певец! Смотри, кто у меня есть!

Даждь глянул — и замер как вкопанный. Здоровенный воин облапил Агрика, за волосы оттягивая его голову назад. Отрок с испугом и ненавистью косил глазом, но не мог пошевелиться — кривая сабля касалась его горла. Державшийся за бок Одорех стоял подле в окружении охраны. Несмотря на рану, он держался твердо.

Посмотри хорошенько на него, — сказал вождь кочевников. — Возможно, ты видишь его в последний раз… Но ты доставил мне удовольствие и храбро сражался. Хоть ты и чародей, я еще раз окажу тебе милость — или уезжаешь ты, а он умрет, или уедет он, а ты умрешь!

Все становище замерло, ожидая. Даждь прислушался — не обходят ли его сзади, пока Одорех отвлекает его разговорами. Но нет, пока все тихо.

— Не соглашайся! — закричал Агрик, извиваясь в путах. — Они обманут тебя, как и моего отца! Уезжай, отомсти за меня! Уезжай!

Он удушливо захрипел, когда лапища охранника сдавила ему горло. Глаза его закатились, он дернулся в последний раз и обмяк, с трудом дыша.

Даждь почувствовал, что руки его налились тяжестью. Один раз он спас этого отрока. Нельзя допустить, чтобы его убили во второй раз. Но как же его долг? Его чара? И та девушка, Златогорка?..

Агрик задышал ровнее — его горло отпустили ненадолго, продлевая муку, — и Даждь понял, что обречен.

— Отпусти его, — крикнул он Одореху. — Отпусти — и я сдамся!

Отрок мигом пришел в себя.

— Нет! — отчаянно завопил он. — Спасайся! Ты можешь…

Но державшие его руки разжались, и Даждь, увидев это, кивнул ему, бросая ось на землю.

И тут же раздалась команда Одореха:

— Взять его!