Царская дорога

Глава 9

Через три дня. г. Каркемиш.

Захиревший осколок империи хеттов все еще помнит былое величие. Уже давно нет перевалки олова с востока в Хаттусу и в города Приморья, но здешние купцы еще пытаются копошиться, торгуя по маленькой. А вот лучшая переправа через Евфрат, что столетия была основой здешней экономики, захирела совсем. Вместе с этой самой экономикой. Каркемиш — транзитный город, который связывает Малую Азию и Междуречье. И он чахнет прямо на глазах, не получая привычных потоков пошлин.

Со мной пять сотен всадников. И это не только воины. Это без малого полторы тысячи лошадей, пятьдесят верблюдов и две сотни слуг. Я бы взял еще столько же верблюдов, но их у меня больше нет. А жаль, в походе они незаменимы. Ведь верблюд — это не только ценный мех, молоко и мясо, но и великолепный кизяк, сухой как порох, и даже дорожный знак. Все караванные пути Античности были усеяны их костями. Так, что ни за что не заблудишься. Исключительно полезная скотина и практически безотходная.

Идиотская затея, какой она казалась всем поначалу, на самом деле таковой не была. Поход немалой по местным меркам армии без цели повоевать с кем-то выглядит весьма неожиданно, но это только на первый взгляд. На самом деле я решал несколько проблем сразу, и вот какие:

Во-первых, я должен обкатать конное войско в длинном походе. У нас такого опыта нет вообще. Делать это воюя будет намного сложнее. Пока что весь наш поход — это что-то вроде большой охоты, где оттачиваются навыки взаимодействия в бою. Да, охотимся мы часто. Зверья вокруг хватает, а кормить такую прорву народа чем-то нужно.

Во-вторых. Треть личного состава — необстрелянный молодняк из Фракии и Вилусы. Это их первый настоящий опыт. Пусть обучение пройдет в щадящем режиме, ведь даже так мы теряем людей. Одного ужалил скорпион, один сгорел от молниеносной флегмоны, и еще один сломал себе шею, когда на охоте его конь провалился в сусличью нору.

В-третьих, мы почистили область между Алалахом и Каркаром, просто двигаясь вдоль русла Оронта. Там еще оставались очаги, неохваченные вниманием моих писцов. Теперь их нет.

В-четвертых, я хочу лично познакомиться с царем Каркемиша Кузи-Тешубом и выдать замуж одну из подрастающих племянниц Креусы. Выдать с пользой для страны. Мне позарез нужна эта переправа. Через нее пойдет шерсть Ассирии и кони с Иранского нагорья. Это ведь не просто город. Это важнейший узел Царской дороги. Не моей, а той самой, которую провел потом в этих местах Дарий I, где две тысячи километров замостили камнем, построив сто одиннадцать караван-сараев. А ведь Дарий ее не на пустом месте проложил. Это главная торговая артерия Востока, и именно она еще совсем недавно питала эту землю. Дорога тут и пятьсот лет назад вполне себе успешно функционировала.

Ну и в-пятых, никто не отменял самую обычную разведку и прокладку будущих путей для армии. Со мной идет пара писцов, которая фиксирует все, что видит. Особенно удобные места для стоянок, броды, источники и колодцы.

Сейчас можно уйти далеко, при этом оставаясь на связи. В Каракаре, где стоит последний гелиограф, у меня есть гонцы и сменные лошади. Такие же гонцы ждут каждую сотню стадий. Каркар-Идлиб-Алеппо-Каркемиш. Десять дней пути. Или сутки для конной эстафеты.

— Великий царь! — передо мной склонилась делегация знатных хеттов. — Проследуй за нами. Тебя уже ждут.

Хетта сложно не узнать. На улице может быть плюс пятьдесят, но он все равно наденет плащ с бахромой и повяжет его узлом на груди, оставив левое плечо открытым. Настоящий хетт — изрядный щеголь. Он своей внешности уделяет больше внимания, чем иная придворная дама. Небо упадет на землю, а знатный воин будет брить лицо и голову, оставляя длинные волосы на затылке. Волосы его могут быть собраны в косы, а могут лежать густой, тщательно расчесанной волной, достающей до копчика. На макушке некоторые из них растят казачий оселедец, а на висках — завитые пейсы. Наверное, они считают это красивым, но такие локоны я видел только в девяностых на деревенской свадьбе. Несмотря ни на что, эти парни вовсе не кажутся смешными. Напротив, скупые движения и острые взгляды выдают в них умелых бойцов. Я кивнул им.

— Ведите, благородные.

Немалый дворец царей Каркемиша был построен еще в те времена, когда этот город процветал. А потому стены его покрыты барельефами, а около храмов и дворцов стоят каменные львы и статуи богов. Тут живет тысяч десять народу. Это самый настоящий мегаполис, который кормит река и остатки торговли. Я уже понял, когда смогу перейти к делам. Когда закончится все вино и еда. Раньше царь Кузи-тешуб на это не сподобится, ведь мы с ним теперь лучшие друзья и почти что родственники. Он, узнав сумму приданного, уже любит свою новую жену всей душой. И даже простил мне захват Каркара, сделав вид, что подарил мне его в качестве выкупа за невесту. Он все равно не может его вернуть.

— Твое здоровье, царь царей! — поднял я очередную чашу, и крепкое вино полилось в бездонные глотки хеттской аристократии.

За длинным столом сидит человек двадцать знатнейших из знатных. Хаттуса сгинула, и теперь Каркемиш поднял упавшее знамя. Кузи-Тешуб по праву называет себя царем царей, но будучи человеком адекватным, не пытается наполнить это понятие хоть каким-то содержанием. У него просто нет на это сил. На западе вовсю обособляются мелкие княжества, а Хомс, Хама и Кадеш давным-давно помахали ему ручкой. Он с огромным трудом держит в узде знать Идлиба и Алеппо (тут они называются немного иначе), и почти непрерывно бьется с залетными шайками, которые лезут то с севера, то с юга. Если прибавить к этому почти полное отсутствие торговли и непрекращающуюся засуху, то становится понятно, почему здешняя знать с такой охотой пьет мое вино и ест мою колбасу. Они тут отнюдь не жируют.

— Государь, это срочно, — шепнул мне адъютант, выходец из дальней дарданской родни. — Голубь в Энгоми прилетел из Ашшура. Только что эстафетой пришло.

— Давай, — протянул я руку, куда вложили пакет.

Много на голубиной лапке не пришлешь, но главное я понял. Ассирийцы выкрутили руки моему купцу и заставили продать верблюдов. Еще бы. На войне им цены нет. А он не будь дурак, продал их за одну драхму. Вот ведь молодец какой! Расцелую его, когда увижу.

— А скажи мне, любезный зять! — повернулся я к Кузи-Тешубу, который был слегка бледен после вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего. — Не желаешь ли ты надрать задницу ассирийцам и получить в приданое за мою родственницу еще и город Харран.

— Тяжелая будет война. Не стоит оно того, — хмуро посмотрел на меня Кузи-Тешуб, отодвинув с лица упавший локон.

Вот ведь крепкий какой, гад. Даже конские дозы сорокоградусной настойки не лишили его здравомыслия.

— А если это будет быстрая и оглушительная победа? — спросил я его.

— Говори! — взглянул он на меня неожиданно трезвым взглядом.

Ого! Да тут целая река есть! Вот это сюрприз. Небольшой городок, который встретил нас ярким пятном зелени в тоскливой, знойной пустоте, и был куском приданого, что я пообещал новоявленному родственнику. Здорово ведь, когда отдаешь не свое. От Каркемиша сюда — четыре дня пути, и шел этот путь все больше по пустошам, которые прерывались только вот такими вот редкими жемчужинами оазисов. Все же благодатная здесь земля. Дай ей каплю воды, и она завалит тебя зерном и овощами. И не смотри, что выглядит она как выжженная солнцем степь с редкими пучками какой-то травы. Тут очень тихо и спокойно, но внешняя благодать обманчива. Здесь каждый ручеек или речушка окружены селениями, а вода в них течет пополам с кровью. Слишком уж много желающих сесть на это место.

Харран славен тем, что именно у его стен залили золото в глотку Марку Лицинию Крассу, который погубил своим тщеславием почти сорок тысяч легионеров. Он, видимо, тоже хотел урвать себе кусочек Царской дороги, как и все здесь.

Арамеи прут из пустыни с неудержимой силой, оседая на любом пригодном клочке земли. Их и в самом городе уже хватает. А власти царей Ашшура уже давно не видели в этой стране. Им еще кланяются здесь, но все больше по привычке. Помощи от них давно уже нет. Далекой столице, которая лежит отсюда в месяце пути, совсем не до окраин. Окраины отбиваются, как могут.

В Харране правят жрецы. Храм Сина, бога Луны, знаменит на весь Восток, и ни один царь не сможет противостоять им. С ними можно только договориться. А вот как раз договориться с ними проще простого. Обещай им автономию, поблажки по налогам и защиту. И они твои. Ведь Каркемиш — в четырех днях пути, а Ашшур — аж в тридцати. Выбор очевиден. Мне их даже упрашивать не придется. Но для этого мне нужно еще кое-что сделать. Эта дурацкая история с верблюдами — просто подарок какой-то…

В то же самое время. Ашшур.

Милость повелителя четырех стран света не знает границ. Она может сравниться только с его же честностью. Никто и никогда не мог обвинить царей Ашшура в обмане. Их репутация всегда была безукоризненной. Вот потому-то, купив стадо бесценных животных, царь Ашшур-Дан посадил незадачливых торговцев на пузатые маккуру, погрузил на них же тюки с превосходной шерстью и отправил все это вниз по течению, до самой реки Хаммурапи. Так называют канал, что соединяет Тигр и Евфрат, и ведет он к самому Вавилону.

Бывший Хепа, который назвался здесь Героном из Пафоса, вместе со всеми не поехал. Сказал, что остались кое-какие дела, и что он со следующим караваном вернется. Попутчикам его на это было ровным счетом наплевать, и лишь купец Кулли мазнул по нему неожиданно острым взглядом, который, впрочем, тут же погас. Царскому тамкару тоже плевать на него. У него беда-беда. Он имущество дворца потерял, за которое своей головой и карманом отвечает.

— Вот ведь повезло мне, — мурлыкал Безымянный, любовно полируя кинжал с рукоятью в виде головы довольно уродливой бабы с клювом вместо носа. — Как знала госпожа, что здесь он осел. Подумать только! Номер один из списка на ликвидацию! Это ж какие деньжищи!

С тех пор как у него забрали душу и имя, Безымянный узнал так много новых слов, что поначалу казалось, голова скоро лопнет. Но это ощущение быстро прошло, и новые слова полились в его бедные уши бесконечным водопадом, заполняя чудовищную пустоту его разума. Колбаса, гелиограф, стремя, седло, кливер и сотни других понятий расцветили речь бывшего босяка. И ему понравилась его новая жизнь. Он чувствовал себя нужным, как никогда раньше. Он чувствовал себя частью великого, и это наполняло его душу покоем и счастьем. А еще счастьем его наполняло немалое жалование и пенсия, выйдя на которую он получит дом в пригороде столицы и любое имя, какое только пожелает. Каждый последний день месяца любовь к священной особе ванакса вспыхивала в его душе особенно сильно. Ведь именно тогда он получал заветный кошель с серебром из рук самой госпожи.

— В тысячники, значит, выбился, сволочь такая! — Безымянный любовно подышал на лезвие кинжала и протер его подолом хитона, придав бронзе матовый блеск. — Хитрый гад. Купаться в Оронте пошел, вещи камнем придавил. Все подумали, что утоп он, да только нашу госпожу не провести. Как прознала, что новому строю в Ассирии учат, так все и поняла сразу. У нас сотник пропал, а у них тысячник из ниоткуда появился. И даже не из родовой знати. Продался ассирийцам, присягу Морскому богу презрел. Да за такое я и бесплатно убил бы. А тут еще и серебра отсыплют от души. Ха!

Впрочем, радовался он рано. Задачка оказалась непростой. Ашшур вроде бы город огромный, тысяч десять народу в нем живет, а то и больше. Да только не затеряться в нем чужаку. Ассирийцы и говор свой имеют, и повадки особые. И одеты они совсем иначе, отличаясь даже от соседей вавилонян. Они заворачивались в несколько слоев ткани, обильно украшенной бахромой. Безымянный в своем хитоне и простом плаще выглядел в лучшем случае как крестьянин, который забрел по незнанию в богатый квартал, а в худшем — как подозрительный бродяга. В Верхний город, где и жил нужный ему человек, его и вовсе не пустили, погнав взашей. А ведь он объект даже в лицо не признал бы нипочем. Что там в розыскном листе написано? На вид лет тридцати, коренаст, роста среднего, глаза карие, волосом черняв, борода стрижена по Уставу, особых примет не имеет. У государя целый легион таких. Тьфу!

Впрочем, как бы ни плевался Безымянный на составителя розыскного листа, а именно по этим приметам он объект и нашел. Проще простого оказалось. Кисир шарри, царский отряд, чуть ли не каждый день за город ходил, военному делу учиться. Господа полусотники и сотники шли вместе с воинами, а те, кто командовал двумя сотнями и полутысячами, важно шествовали на колесницах. Тут уж отличить чужака — плевое дело. Как ни заворачивайся ты в плащ с бахромой, а короткой бороды не спрятать. За год такой красоты, как у местных, нипочем не вырастить. Куцая у господина тысячника борода, позорная для истинного ассирийца. Не сравнить ее с завитой в сложные ярусы растительностью, лежащей на груди его подчиненных. Ее же тут всю жизнь холят и лелеют. В Ашшуре за поругание чужой бороды палками бьют, стригут наголо, а потом еще и огромный штраф накладывают. Целый талант свинца! Почему именно свинца, Безымянный так и не понял, но все равно проникся не на шутку.

Следующим утром он пошел на рынок, где бестрепетно сел на табурет уважаемого мастера, называемого здесь галлабу. Брадобрей? Цирюльник? Нет, нет и еще раз нет. Галлабу — это художник, скульптор, ваяющий истинную красоту из того козлиного охвостья, которым была до этого борода Безымянного. Сначала ее тщательно промыли, расчесали тремя разными гребнями, потом завили с помощью разогретых бронзовых стержней, а затем умастили маслами и добавили воска, чтобы она держала форму. С волосами повторили всю ту же процедуру, уложив небрежные кудри лукканца в красивые, хорошо продуманные локоны.

Совсем скоро Безымянный станет похож на истинного ассирийца. Не слишком, конечно, но если не сильно приглядываться, то сойдет. Теперь дело оставалось за малым. Как подобраться к предателю? Как его убить половчее? И как потом уйти и не оказаться в руках палача. В случае неудачи у него может быть только три варианта судьбы: посажение на кол, сожжение на костре и сдирание кожи. Нападение на персону подобного ранга здесь воспринималось как оскорбление бога Ашшура, и даже семья виновного в таких случаях шла под нож. Думал Безымянный совсем недолго. Нужная мысль пришла ему в голову ровно в тот момент, когда он сидел на табурете брадобрея и пялился на прохожих. Делать-то все равно было нечего. Его внимание привлекла колесница, которой правил нарядно одетый всадник с коротким мечом и кожаной сумой на боку.

— Дорогу! — зычно крикнул он, когда толпа заставила его натянуть поводья.

Всадник поднял резной жезл, и толпа испуганно прыснула в стороны, пропуская повозку.

— А кто это такой, почтенный? — спросил Безымянный своего брадобрея. — Смотри, как перед ним разбегаются все.

— Так это шипру, царский гонец, — охотно пояснил мастер. — Ты разве жезл и суму не видел, уважаемый? А разбегаются перед ним все, потому что он волю царскую везет. Не приведи боги помешать ему. Смерть лютая неразумного ждет.

— И часто тут такие гонцы ездят? — поинтересовался Безымянный. — А то вдруг попаду под горячую руку.

— Конечно, часто, — удивленно посмотрел на него мастер. — Каждый день, почитай, и не по разу. То в один город царскую волю везут, то в другой. И в другие земли тоже шипру письма везут. Они до заставы едут, и там свежих коней получают. Особа гонца священна. Напасть на такого — все равно что на самого царя напасть. Если кожу сдерут, то считай, повезло.

— А у вас тут за все казнят? — на всякий случай уточнил Безымянный.

— Нет, — покачал головой мастер. — Если крестьянина какого убьешь, оштрафуют только. Это проступок невеликий. Кому до этих крестьян дело есть? Готово, господин!

Безымянный взглянул в бронзовое зеркало, икнул и потерял дар речи. Не может быть! Это не он! Или все же он? Подумав немного, он размотал браслет из серебряной проволоки и заплатил, сколько сказали. Он даже торговаться не посмел, ибо таким красивым не был вообще никогда.

Следующее утро Безымянный встретил за городом, куда вышел вместе со своими невеликими пожитками. Он зашел за поворот дороги, где на пару тысяч шагов не было ни души, и присел в кустах, любовно разложив перед собой пращу. Хорошая у него праща, ухватистая. Он ее всегда под туникой носит. Рядом небольшая кучка камней лежит, в полкулака размером. Теперь осталось только ждать. И Безымянный терпеливо ждал, медленно, с чувством поедая еще горячую лепешку.

Топот копыт раздался сильно после полудня, когда Безымянный первую лепешку уже давно прикончил, и почти уж собрался взяться за вторую. Он с сожалением отложил одуряюще пахнувший хлеб, надел на палец петлю пращи и вышел на дорогу. Да это гонец, и сомнений быть не может. Сума с грузом табличек на боку, короткий меч и презрительное выражение лица, которым царский слуга окинул простолюдина, что почтительно склонился перед ним. Он так и умер, сохраняя брезгливую мину, когда камень с противным хрустом проломил его затылок.

— Ай-ай-ай! — скорбно покачал головой Безымянный, привязывая коней к ближайшим кустам. — Как неаккуратно получилось. Плащ в крови, таблички побились. Наверное, с меня теперь два раза шкуру сдерут.

Он схватил гонца за ноги и оттащил его с дороги. Там он его разденет, а потом спрячет тело.

— Нет, плащ надо замыть, — поморщился он, увидев кровавое пятно. — А, ладно, заколкой это место сколю и в складки замотаю. Времени нет. Где моя лепешка? По дороге поем. Н-но! Пошли, родимые!

Полигон по примеру Энгоми был устроен в пяти тысячах шагов от городских предместий. Великий царь опасался лишних глаз, а потому место выбрал пустынное и бесплодное, куда ни пастухи стада не гоняют, ни купцы своих ослов. Нечего там делать постороннему человеку, а ежели такой и появится, то царские воины костерок разожгут, пятки подпалят, а потом спросят: а какого рожна, мил человек, тебе тут понадобилось. Только вот возницу с жезлом царского шипру это не касалось. Таких людей вообще ничего не касается, кроме священной воли наместника самого Ашшура. В гонцы порой знатнейшие юноши идут, ибо безмерно почетна эта служба.

Вот потому-то Безымянный, сохраняя каменное выражение лица, остановился около шатра тысячника и с надменным видом поднял жезл.

— Дело царя? — спросил его воин на посту, и лукканец важно кивнул.

— Я сейчас позову господина раб лимму, — склонился воин и ушел в сторону войска, отрабатывающего маневры и шаг в ногу.

Предатель подошел совсем скоро. Борода его, отросшая едва ли на ладонь, покрыта пылью, как и лицо, и одежда. В его руке нет привычной в Талассии палки. Тут знатного воина не ударить. Он после такого неуважения выпустит тебе кишки и с достоинством примет любую казнь. Видимо, поэтому господин раб лимму — так назывался здесь тысяченачальник — и выглядел таким уставшим и злым. Учеба шла туго. Он кивнул Безымянному и повел его в шатер.

— У тебя что-то на словах, слуга царя? — спросил он, когда они остались одни.

— Нет, — ответил Безымянный и вытащил из сумы уцелевшее письмо. Он почтительно поцеловал царскую печать и передал ее предателю.

Тот поморщился, аккуратно отбил глиняную скорлупу вместе с печатью и обнажил обожженную табличку. Она-то и была письмом, спрятанным в глиняный конверт. Он протянул ее гонцу и попросил.

— Прочти, шипру, я не знаю этих крючков.

— Удали посторонних, — сказал Безымянный. — Это только для твоих ушей, сиятельный господин раб лимму.

Теперь жрец Немезиды Наказующей не боялся открыть рот. Говоров в Ассирии было множество, а сам тысячник изъяснялся с изрядным акцентом.

— Отойти на полсотни шагов, — рявкнул предатель часовому, а когда повернулся, чтобы услышать волю царя, замер в недоумении.

— Тихо, тихо, сволочь, — нежно прошептал Безымянный, одновременно зажимая ему рот, нанося второй удар кинжалом и опуская на землю падающее тело. Сделал он это быстро и тихо, а бывший сотник легиона только смотрел на него взглядом, который уже затянула пелена приближающейся смерти.

— Когда великий судья Калхас встретит тебя у ворот Тартара, — негромко произнес Безымянный, — ты расскажешь ему, почему именно кинжал Наказующей отправил тебя туда. Мучиться твоей душе до скончания времен, проклятый предатель.

Безымянный бережно уложил тело посередине шатра, воткнул кинжал в грудь, полюбовался получившимся зрелищем, а потом вышел, аккуратно завесив полог. Теперь ему нужно мчать изо всех сил. Мчать, пока не развалятся колеса хрупкой повозки. А потом он будет выбираться из Ассирии, уповая на помощь богов. Ему очень не хочется попасть на царский суд. Лучше уж погибнуть в бою.