Царская дорога

Глава 5

Год 5 от основания храма. Месяц четвертый, Пенорожденной Владычице посвященный, повелительнице змей, победы приносящей. Время убывающей луны. Пер-Рамзес.

Безымянный сошел с корабля вместе со свитой новой царицы. Давненько он не бывал в Стране Возлюбленной. С тех самых пор, когда его украли ливийцы и продали заезжим купцам из Сидона. А в столице он и вовсе не был никогда. Жизнь деревенского паренька скучна и однообразна, а кругозор крестьянина узок и убог. Его интересы крутятся вокруг еды, соседей и высоты разлива. Простой труженик из сословия хемуу-несут, «царских людей», совсем ничего не знал бы из того, что находится за пределами родной деревни и ближайшего храма, но, к счастью, когда наступало Время Жары, его гнали копать каналы, рубить камень, а самых везучих и вовсе призывали в войско. Так они становились пехотинцами-мешау. Бывший крестьянин получал щит и копье, а потом тащил груз вместе с ослами, копал валы и ставил шатры для благородных воинов-колесничих. А когда его отряд колотили какие-нибудь залетные разбойники из племени мешвеш, шакалуша или дануна, то кости счастливчика заметало песком в какой-нибудь забытой богами ханаанской или ливийской дыре. И ни жена, ни дети даже узнать не могли, что случилось с их кормильцем.

— Бр-р! — передернул плечами Безымянный. — Отвели боги от какой участи. Богиня, спасибо тебе. Кстати… А как бы мне назваться в этот раз? Снова Баки? Нет, не хочу. Пусть будет Хети. Тот, кто на реке. Подходящее имечко для бродячего купца.

Безымянный выбросил из головы всяческие мысли, потому что Царская пристань, украшенная тканями и заполненная разодетыми сановниками, — это зрелище, которое увидишь не каждый день. Даже в Энгоми он не встречал подобной роскоши. К слову сказать, столица Талассии оказалась куда скромнее, чем великий Дом Рамсеса, Повелителя Иуну, Великого силой, Победоносного, Сильного мечом. Таково было полное имя столицы. Город этот велик до того, что уходил за горизонт. Он изрыт каналами, самый большой из которых ведет прямо сюда, к царскому дворцу.

— Ух ты! — выдохнул новорожденный Хети, глядя на ряды воинов, выстроившихся для встречи царицы.

Тут и колесничие из знатнейших родов, и маджаи, наемники, которых все больше и больше становится в армии Великого Дома. Ливийцы, шарданы, нубийцы… Многие из них носят на себе знаки, полученные за воинские отличия. Небу-эн-ак, «золото доблести» сверкает на тех, кто стоит ближе всех. Тут и нагрудные пластины в виде сокола Гора, и браслеты, и богато украшенные пояса. У самых заслуженных, тех, кто носит звание «получивший золото из рук владыки», на шее сверкает ожерелье и пластина с именем царя. Нет награды почетней, ведь сам живой бог вручал ее при всем войске. Такое и на стене собственной гробницы изобразить не стыдно.

Хети, который стоял позади свиты, раскрыв рот, разглядывал жрецов Амона, которые окурили молодую царицу благовониями и окропили ее священной водой Нила. Так смывали грязь, привезенную чужестранкой из неведомых земель. Царица, убранная в золото и камни с головы до ног, взошла на носилки, рядом с которыми стоял сам чати, и села, став недвижима, словно статуя Исиды. Слуги подняли госпожу, и разодетая в лен и золото толпа потекла в обитые медью ворота дворца, который тоже назывался довольно затейливо: Дом ликования Усермаатра, Великой Души Ра. Ну или просто: великий дворец.

— Да-а! — протянул Хети. — Про такое и внукам рассказать не стыдно. Если они у меня будут когда-нибудь, внуки эти. С такой-то службой…

Он забросил на плечи мешок с пожитками и побрел на запад, в район, который в обиходе назывался Пер-Джару, дом чужаков. Там его примут и накормят. Хети изрядно проголодался за время пути.

Лаодика, которую внесли в ворота дворца, едва не ахнула, как деревенщина в храме Великой Матери. Дворец — это город в городе. Прямо перед ней растянулась аллея сфинксов, которая вела к портику из пузатых колонн, верх которых высечен в виде цветов лотоса. Здесь, внутри, множество зданий, и далеко не все это дворцы. Около одного из них суетятся писцы, а в другой заносят какие-то корзины и мешки с зерном. Где-то в отдалении даже бил кузнечный молот. Видимо, здесь и кузни свои. Высаженные в ровные ряды кусты и пальмы окружали статуи какого-то царя, которые стояли повсюду, подавляя девушку своей каменной громадой. Ее дорога окончена, носилки остановились около входа, а вельможи в смешных париках с поклонами указали ей дорогу.

— И здесь лотосы, — шептала Лаодика, оглядываясь вокруг.

Вообще, эти цветы были повсюду. Лотос и папирус — символы Обеих земель. Они переплетались на изразцах, которыми здесь украшены стены и пол. Они угадывались даже в мозаике, по которой ступала царевна. Мегарон в Энгоми, который поразил ее когда-то своей роскошью, теперь казался ей крошечным и невзрачным. Ведь там не было бесчисленных барельефов и росписей, покрывающие тысячи шагов коридоров. Тот царь, что смотрел на нее в виде статуй, тоже был везде. Он разил из лука каких-то крошечных человечков. Он встречался с богами. Он принимал посольства из дальних стран, важно восседая на троне.

Это Рамзес второй, — вспомнила Лаодика. — Мне же говорили. Это ведь его дворец. Великие боги, да его же за неделю не обойти!

— Пожалуйте сюда, царица, — услышала она, но вовремя вспомнила, что не понимает языка египтян. Лаодика остановилась, и жесты управляющего дворцом, толстого вельможи с резным посохом, не оставили места для сомнений. Ее приглашали в Пер-Хенер, Дом Женщин, где живут супруги, наложницы, сестры и дети фараона. А еще огромное количество певиц, танцовщиц, флейтисток, прачек, нянек, кормилиц, ткачих, поварих, носительниц опахал, парикмахеров и служанок, ответственных за одевание женщин царя.

Бесконечные коридоры, выложенные все той же плиткой и расписанные с необыкновенным искусством, привели процессию Лаодики в уютные покои, где ее ждала женщина лет тридцати с небольшим, в парике с длинными локонами, расчесанными волосок к волоску. Ее шею украшало тяжелое золотое ожерелье, а на руках звенели браслеты. Она улыбалась молодой царице так, словно та была давно потерянной родственницей. За ее плечом стояла невзрачная баба, явно рабыня, и смотрела в пол.

— Великая госпожа! — расплылась в улыбке знатная дама. — Приветствую тебя в Доме женщин. Меня зовут Сатах. Повелитель Обеих земель почтил меня титулом урет хемет-пер, Великой начальницы женского дома. Я та, кто окружит царственную заботой и сделает жизнь во дворце сладкой как мед.

Рабыня застрекотала, переводя ее слова на язык ахейцев, и он довольно сильно отличался от того, на котором говорили в Энгоми. Тем не менее сказанное было понятно, и Лаодика бросила через плечо Гекубе, стоявшей чуть позади.

— Как она тебе, матушка? — спросила она, благожелательно глядя на Сатах. Языка лувийцев тут не понимали точно.

— Дрянь-человек, — коротко бросила та. — Воткнет нож в спину и продолжит кланяться.

— Я тоже так думаю. Она похожа на законченную суку, — Лаодика приветливо улыбнулась египтянке и перешла на койне. — Отведите меня в купальню. Мне нужно приготовиться к приему у своего супруга.

— Пусть госпожа пожалует за мной, — с поклоном повела рукой Сатах. — У нас уже все готово. Сын Ра примет царственную на закате. Она еще успеет отдохнуть.

Купальня, выложенная цветным камнем, была наполнена теплой водой. Униженно кланяющиеся служанки сняли с Лаодики пеплум, и она со стоном блаженства погрузилась в теплую воду.

— Ты посмотри на ее ноги, Камут! На них волос, как у стражника-шардана.

— Она похожа на обезьянку из страны Пунт.

— А лобок! Ты видела ее лобок? Да меня сейчас стошнит!

— Ничего, мы еще сделаем из этой дикарки настоящую госпожу. И не таких в приличный вид приводили. Ведь сам сын Ра будет спать с ней сегодня.

— Не слишком старайся. Хозяйка сказала оставить там немного волос.

— Он точно отошлет ее, когда увидит, что она нечиста, — подавилась смешком служанка, которая в это самое время преданно ловила взгляд Лаодики. — В старый дворец, в Мемфис. И она сдохнет там от тоски.

— Мы будем ее стричь? У нее волос на голове столько, что на три парика хватит.

— Не знаю, мне про волосы ничего не говорили.

Царевна, которая все это время стояла неподвижно как статуя, вздрогнула и повернулась к переводчице.

— О чем они говорят? — спросила она.

— Они хвалят неземную красоту царственной, — не задумываясь, ответила та.

— Скажи им, пусть удалят все волосы с тела, — величественно заявила Лаодика. — Все до единого. Волосы на голове пусть не трогают. Я не стану носить парик. И пусть будут аккуратны. Если они что-то пропустят, их накажут.

— Как будет угодно госпоже, — равнодушно ответила рабыня и перевела.

— Вы, две болтливые дуры, радуйтесь. Царица сказала, что если кто-то тронет ее прическу, она прикажет дать виновной двадцать палок. А все остальное повелела удалить. Каждую волосинку. И будьте аккуратны, тупоумные ослицы, иначе не сносить вам головы.

— Вот ведь гадина какая свалилась на наши головы! — не переставала умильно улыбаться служанка, которая водила по телу Лаодики острым скребком. — Только вошла во дворец, и уже палками грозится. Скажи ей, пусть ляжет и руку поднимет. Я ее волосатые подмышки побрею. А то пойдет на царское ложе мохнатая, как виночерпий-ааму. Вот смеху-то будет.

— Ничтожная умоляет царственную особу лечь набок и поднять руку, — перевела рабыня. — Ваши служанки позаботятся о божественных подмышках госпожи, сияющей, словно луна на ночном небе. Они говорят, сама богиня Хатхор не так прекрасна, как хемет-несут, священная супруга сына Ра.

— Вот змеюки! — прошипела Лаодика, перейдя на родной язык. — Эней, братец мой милый, я за тебя жертвы Великой Матери принесу. Как бы там моя матушка тебя ни проклинала, карга старая, а ты меня спас. Это же ты мне про их дурацкие обычаи рассказал, а я, глупая, еще смеялась. Это ты заставил меня их язык выучить, а потом надоумил незнающей притвориться. Я уж как-нибудь потерплю пару месяцев, послушаю, о чем они тут болтают. Больше мне все равно никто не поверит.

— Эй ты! — капризно сказала она рабыне. — Я передумала. Я желаю, чтобы мне подстригли волосы надо лбом, и немного укоротили сзади. Они должны быть похожи на парик, на самый дорогой парик. Скажи служанкам, что если мне понравится их работа, я дам им по серебряной драхме. И тебе тоже дам, так что постарайся.

— Эй вы, гусыни крикливые! — оживилась рабыня. — Вы вот поливали грязью новую царицу, а она даст нам по драхме, если ей понравится ваша работа. Сделайте ее волосы похожими на самый дорогой парик.

— Я сроду эти драхмы в руках не держала, — простонала та, которая только что радовалась ссылке Лаодики в старый дворец. — Слышала лишь, что доброе это серебро. Благословение Хатхор на новую госпожу призываю. Если она еще по щекам бить не станет, я ей буду ноги целовать.

— А хозяйке что скажем? — робко спросила вторая. — Поколотит ведь нас.

— Скажем, что новая царица наши порядки знает, — решительно ответила первая. — У царских жен свои войны, а мне моя шкура дорога. Нас с тобой, получается, бесплатно под палки палача сунули. Да если эта чужачка прознала бы, что по нашему недосмотру нечистой осталась, то конец нам. Ты же видишь, она крута на расправу. Шкуру спустят и погонят из дворца в поле работать. Избавь боги от такой беды!

То, что настоящей царицей она станет только утром, Лаодика понимала прекрасно. А пока, после нелегкого дня ее ждал не менее тяжелый вечер. Она стояла в окружении сановников и своей свиты в десяти шагах от трона, а слуги несли ее приданое и дары из Энгоми. Таков священный ритуал, который не менялся столетиями. Слуги, всеми силами изображавшие счастье на лицах, тащили слитки меди, каждый в талант весом, а когда думали, что их никто не видит, проклинали новую госпожу почем зря. Триста таких слитков ушли из тронного зала прямо в царские мастерские. А за ними ушел груз железа. А потом понесли слоновую кость, пурпурные ткани и стекло. При виде наполненных настойкой бутылей глаза фараона блеснули жадным интересом, и Лаодика сделала зарубку на память. Вино!

Этот вечер казался ей бесконечным, потому что после подарков царя Энея Великому дому слуги понесли подарки новой царице. Украшения, ткани и вазы из алебастра выносили и показывали гостям, которые в молчаливой торжественности стояли вдоль бесчисленных колонн. Лаодика с великим удивлением отметила, что женщин тут было едва ли не столько же, сколько и мужчин. Эней говорил ей, что женщины в этой чудной стране свободней, чем где бы то ни было, и теперь она это видит своими глазами. Говорят, что здесь есть женщины-врачи, а в глубокой древности даже была царица, занимавшая должность чати. Ее звали Небет.

— Как мало тут дерева, — подумала вдруг Лаодика. — Один камень. Везде камень. Даже решетки на окнах высечены из цельного камня. И работа какая тонкая.

— Сын Ра, Господин Неба просит свою царственную супругу подойти ближе, — торжественно возвестил глашатай, и Лаодика сделала несколько шагов вперед и посмотрела прямо в глаза повелителю мира, который стал теперь ее мужем. На его лице появилось удивление, и Лаодика вспомнила, что пристальный взгляд считается здесь непростительной дерзостью. Она улыбнулась, словно извиняясь, а в глазах фараона мелькнула скрытая усмешка.

— Сын Ра, Могучий бык, повелитель Обеих земель выказывает благоволение своей царственной супруге, — заявил глашатай. — Пусть царица следует в свои покои.

— Уф-ф! — выдохнула Лаодика, когда закончились бесконечные коридоры, и за ней закрылись двери из резного кедра. — Ну и денек сегодня, матушка. Я чувствую себя как вол, который вспахал поле.

— Этот день еще не закончился, — сварливо ответила Гекуба. — Самое важное еще впереди. Но ты права, дочь. Порядки тут такие, что нам в Трое и не снились. Я чувствую себя какой-то прачкой.

Стук в дверь прервал их разговор, и перед Лаодикой возник еще один египтянин с умильной, словно приклеенной к круглому лицу улыбочкой.

— Да будет благосклонна ко мне моя госпожа, — непрерывно кланялся он, тряся локонами парика. — Дозволено ли слуге Великого Дома обратиться к ней?

— Говори, — кивнула Лаодика переводчице, стоявшей рядом.

— Слугу великой госпожи Обеих земель зовут Небсети, — склонился египтянин. — Меня то есть так зовут. Я ношу титул ими-ра нешу, начальник лож фараона. Сын Ра почтит сегодня покои царственной своим вниманием. Это великая честь, госпожа. Обычно наложниц и жен-иностранок приводят к нему.

— Прими подарок от царицы, Небсети, — неожиданно произнесла Гекуба и вытащила из ларца, стоявшего на столике, железный кинжал в богато украшенных ножнах.

— О! — совершенно искренне восхитился он. — Щедрость воплощения Хатхор не знает границ.

— Ее щедрость не закончится на этом, если сегодня все пройдет как должно, — пристально посмотрела на него Гекуба, и египтянин сощурился, пытаясь понять, кто же это стоит перед ним.

— Я мать царицы, — пояснила та, и вельможа согнулся в раболепном поклоне.

— Несомненно, госпожа, несомненно. Не сомневайтесь в моей преданности, — и он выкатился из покоев, по-дурацки прижимая стопы к полу и не расставаясь с умильной улыбкой на лице.

— За что ты ему отдала кинжал, матушка? — недовольно спросила Лаодика. — И пообещала еще. Так я скоро останусь ни с чем.

— Нельзя совершать такие ошибки, доченька, — недовольно поморщилась Гекуба. — Это не просто слуга, который водит баб к фараону. Это важнейший из вельмож дворца. Он отвечает за церемонии. Он решает, кому из жен и наложниц спать с твоим мужем. Это он охраняет фараона, когда тот спит, потому что ему подчиняется дворцовая стража. И именно он продает доступ к царственному телу. Я сунула драхму рабыне, что стоит рядом с нами, и она все мне рассказала.

— Ты приказала положить на кровать мой новый матрас? — вспомнила вдруг Лаодика. — И подушки? Тут спят на подголовниках из алебастра. Да у меня шея отвалится от такого!

— Приказала, приказала, — сварливо пробурчала Гекуба. — Давай я расскажу тебе, что ты должна делать.

— Я же вдова, матушка, — отмахнулась от нее Лаодика. — Ты забыла? Да, у меня три года мужика не было, но кое-что я еще помню. Уж точно больше, чем ты.

Молодая царица гордо фыркнула и отвернулась.

— Я буду молиться за тебя всю ночь, — совершенно серьезно ответила Гекуба и повернулась к служанкам. — Приготовьте постель. Простыни, подушки и одеяло. И уберите подальше эти дурацкие подголовники.

Визит мужа в спальню жены напоминал небольшой военный поход. Именно так подумала Лаодика, когда за ее дверью раздался оглушительный шум. Фараона сопровождало человек сто, не меньше, потому что эта ночь будет священным таинством, в котором живой бог, воплощение Гора, сочетается с воплощением богини Хатхор. Двери ее покоев раскрылись настежь, а потом закрылись, когда сам Рамзес зашел в покои молодой жены.

Она стояла, склонившись, а затем произнесла.

— Да живет Гор, могучий бык, возлюбленный Маат, властитель обеих земель! Да ниспошлют тебе все боги жизнь, процветание и здоровье, мой господин!

— Я думал, ты не знаешь нашего языка, — прищурился Рамзес.

— Пусть все так и думают, — лукаво усмехнулась Лаодика. — Это станет нашей с тобой тайной. Я прислана сюда, чтобы служить тебе. Я твой воин, шардан у дверей твоей спальни. У меня нет здесь влиятельной родни, поэтому я уповаю только на тебя. Какое-то время я буду молчать и слушать. А ты узнаешь первым, если твои враги проявят себя.

— Ты сама это придумала? — наклонил голову фараон. — Или царь Эней?

— Эней, — очаровательно улыбнулась Лаодика. — Я не так умна.

— А он? — пристально посмотрел на нее Рамзес. — Каков он?

— Ты сам скажешь, мой господин, — снова улыбнулась она, — когда испытаешь две его новые придумки. Это первая.

И она протянула ему чашу, из которой только что сделала немалый глоток.

— Что это? — осторожно принюхался Рамзес. — Пахнет вкусно.

— Пей, только медленно, — посоветовала Лаодика. — Вино очень крепкое.

— Ух-х, — выдохнул Рамзес. — И, правда, крепкое. А какая вторая придумка?

— Садись! — Лаодика присела на кровать и положила руку рядом. — Попробуй.

— Удобно, — растерянно произнес Рамзес, который щупал ложе, не веря себе. — И как упруго. У нас тюфяки тонкие, и они куда жестче.

— Ты уже можешь меня обнять, мой господин, — обвила его шею Лаодика. — Мы с тобой еще многое обсудим. У нас впереди целая вечность.

Вскоре два разгоряченных тела лежали на матрасе, набитом конским волосом, и фараон вдруг спросил.

— Почему Эней сказал, что ты должна стать моим воином?

— Он считает, что тебе угрожает опасность, — томно протянула Лаодика. — Бог ему так сказал. А раз бог сказал, значит, так оно и есть.

— Зачем ему беречь меня? — не выдержал Рамзес. — Что ему в моей жизни или смерти? Смерть будет даже более предпочтительна для него, ведь мои дети еще малы.

— Ты ему зачем-то нужен, мой господин, — честно ответила царица. — Я всего лишь женщина. Я не знаю всех его тайн.

— Ну а сама-то как думаешь? — повернулся к ней Рамзес.

— Наверное, он считает, что этот мир с тобой будет лучше, чем этот мир без тебя, — ответила та, жадно заводив руками по его телу. — Эней говорит, что он пришел, чтобы водворить священный порядок. Что он орудие Маат, как и ты. А значит, твоя смерть — это плохо. Это Исфет, хаос.

— Эта кровать хороша, — произнес вдруг фараон, в голове которого начала складываться единая картина из множества событий и странных слухов. — Мне еще никогда не было так хорошо на ложе. А этот мягкий подголовник очень удобен. Я хочу себе такие же.

— Нет, — коротко ответила Лаодика, и фараон приподнялся на локте.

— Что ты сейчас сказала? — его глаза расширились в изумлении.

— Не получишь, — куснула его в плечо молодая жена. — Таких тюфяков всего два на весь свет. Один здесь, а второй в Энгоми. Я могу отдать тебе свой, но я не потерплю, чтобы на моем подарке ночевали другие бабы. Хочешь хорошо выспаться, приходи ко мне. Только вот выспаться я тебе не дам, мой царственный супруг, тебе сначала придется изрядно потрудиться. Хочешь, пока мы отдыхаем, я расскажу тебе историю про любовь Тимофея и Феано, которые вырезали сердце царице Родоса?

— Хочу, — удивленно посмотрел на нее фараон, который чувствовал себя исключительно глупо. Он все это время пытался вспомнить, кто и когда в последний раз говорил ему «нет». Но как бы он ни старался, припомнить ничего подобного не мог никак. За последние лет двадцать такого не случалось точно, и он совершенно серьезно думал, что все происходящее ему сейчас снится.

— Тогда слушай, — Лаодика перевернула его на спину, залезла сверху и начала двигать бедрами. — Я начну рассказывать, но имей в виду, могу не дотерпеть до конца. Тогда ты дослушаешь мою сказку завтра. Если захочешь, конечно.

— Начинай, — кивнул фараон. — Кстати, ты должна получить новое имя. Таков обычай.

— Пусть будет Нейт-Амон, — махнула рукой Лаодика.

— Нейт, — задумчиво взглянул на нее фараон. — И ты тоже поклоняешься Нейт.

— Это же Великая Мать, — удивленно посмотрела на него жена. — Мы все ей поклоняемся. Иное было бы странно. Ну, слушай…

Лаодика проснулась поздно, а когда открыла глаза, то увидела, что рядом с ней лежат лотосы и золотое ожерелье тончайшей работы. Молодая царица потянулась гибким телом, вспоминая наполненную приятностью ночь, а потом увидела мать, которая выглядела бледной и уставшей. И на ее лице вовсе не наблюдалось того выражения счастья, которое могло бы там быть.

— Ну что, матушка? — томно произнесла Лаодика. — Почему ты напоминаешь мне сейчас грифа? Где-то завоняло падалью?

— Когда ты открываешь рот, я начинаю думать, что родила тебя от матроса, — устало ответила Гекуба. — Выгляни за дверь и сама посмотри. Тут падали полный дворец. Мы с Андромахой просидели у этих покоев до самого утра. Ты даже не представляешь, доченька, столько тут желающих приложить уши к твоим дверям!

— Одеваться! — скомандовала Лаодика, и свора служанок бросилась на нее, пылая рвением.

Она проводила себя в порядок очень долго, но когда открылись двери, то увидела уходящий в бесконечность коридор, заполненный египетской знатью, и мужчинами, и дамами. Все эти люди стояли тут с самого рассвета. Каждый из них держал в руке какой-нибудь подарок, а на их лицах было написано униженное раболепие и жадное желание погреться в лучах внимания той, кто смог оставить фараона в своей спальне до самого утра.

— Мне кажется, или мы с новым матрасом победили, матушка? — растерянно спросила Лаодика.

— Тебе не кажется, — хмуро ответила Гекуба. — И поэтому твою еду теперь будет пробовать не один раб, а целых три. Не знаю даже, надо ли нам сейчас радоваться. Сегодня ночью ты приобрела одного друга и тысячи врагов. Этот друг может легко забыть тебя, а вот враги уже не забудут никогда. Всегда будь начеку, дочь моя. Ты только что стала настоящей царицей и ступила на опасную тропу, с которой уже нельзя сойти.