Царевна-лягушка для герпетолога

Глава 21. Золотые яблоки

— А где игла? Или так и было задумано? — недоумевал Иван, крутя в руках пустую скорлупку.

— Может, выпала куда? — осторожно предположила я, хотя прекрасно помнила, что в яйце и на просвет ничего не лежало.

— Нет! Это невозможно! Мне же и дед, и отец все объяснили!

На Леву жалко было смотреть. Бледный и трясущийся, он обшаривал камни, словно слепой, полностью осознавал тщетность своих поисков и все равно отказывался верить, что цель, к которой он стремился всю сознательную жизнь, оказалась ложной.

Не просто так Василиса говорила про потерянную смерть, не из пустого бабьего страха пыталась предупредить о ловушке. Пока мы, еще ничего не подозревая, трепыхали крылышками, как бабочки в паутине или мухи на клейкой ленте. А горизонт над горами уже набухал агатовой чернотой, и обломки скорлупы все ярче загорались призрачно-зеленым фосфорным светом губительного болотного огня.

Когда тьма материализовалась в знакомую до отвращения человеческую фигуру и двинулась в нашу сторону, Иван схватился за меч, а Лева попытался перекинуться. На меня же напал такой ступор, что я не только забыла о крыльях, но и просто не чувствовала рук и ног. Впрочем, я уже догадывалась, что свирель на этот раз не поможет. Какая там свирель? Против Бессмертного, который хотя и принял человеческий облик, но, казалось, вобрал в себя изначальную тьму, оказался бессилен даже меч-кладенец.

Хотя Иван и исхитрился невероятным волевым усилием поднять оружие и сделать замах, первый же удар, как и при попытке решить с помощью меча проблему с дубом, вернулся жуткой отдачей. На этот раз меч не просто вырвало у брата из рук. Неведомая безжалостная сила закинула заветное оружие далеко за край земли в извечный океан, из которого вновь показывал свои кольца разбуженный приближением Константина Щаславовича Мировой Змей. Сам аффинажный король для того, чтобы обезоружить моего брата, казалось, даже усилия не приложил.

— Ну что, щенок? Думал, раздобыл железяку — и уже на бой сгодился? — прокомментировал он последний полет клинка, блеснувшего в потемневшем небе сияющей молнией.

Он тоже создал меч из концентрированной тьмы, и мой бедный Иван вскрикнуть не успел. Скорее всего, он даже не понял, что произошло. Бессмертный только раз безо всяких усилий взмахнул своим черным мечом, а разрубленное пополам тело моего брата уже отлетело к корням поднявшегося, словно в обратной съемке, дуба, заняв место среди костей других смельчаков, пытавших счастья на этом берегу.

Вопль ужаса застыл у меня в горле, воздух в груди застрял россыпью битого стекла, черепками рухнувшего у меня на глазах мира. Почему я не ослепла? Почему мое сердце не разорвалось на куски? Почему кровь, закипев, не остановилась в жилах? Зачем после такого жить? Зачем возвращаться домой? Разве я смогу предстать перед папой и мамой? Как я им скажу, что не защитила, не сберегла? Как объясню Петьке, что ухаживать за аквариумом, питоном и игуаной теперь придется только ему? И никто не покажет, как делать озоление и не поможет решить уравнение реакции…

А вдруг еще не поздно? Вдруг еще можно что-то сделать? Ведь в Левином рюкзаке лежат заветные два флакона с живой и мертвой водой, сбереженные во всех предыдущих приключениях специально для такого случая. Самое время их использовать. Но как до них добраться, если ноги намертво прикипели к камням, точно зацементированные, а руки, все еще сжимающие предательские скорлупки подменного яйца, превратились в две неподатливые деревяшки? Даже веки онемели, и сухим глазам, из которых не могли вылиться замерзшие слезы, оставалось только смотреть, как владыка Нави расправляется теперь с Левой.

В отличие от Ивана, мой бедный возлюбленный, и без того придавленный разочарованием, оказать сопротивления почти не успел. Все-таки призыв прародителя и последующая схватка с ним отняли у Левы слишком много сил. К тому же разъяренный тотем то ли обиделся, то ли знал, что с Бессмертным не сможет справиться ни один даже могущественный дух. Во всяком случае, на помощь потомку он не спешил. Да и щит, который Лева пытался выстроить, на секунду взметнувшись, опал умирающим огнем прогоревшей свечки.

— Еще один самонадеянный молокосос! — досадливо поморщился Константин Щаславович, с легкостью обездвижив Леву и поворачивая из стороны в сторону его тело, словно естествоиспытатель, разглядывающий насаженное на иголку насекомое. — А я ведь еще твоего папашу по-хорошему предупреждал: не лезь, куда не просят! Прихлопнуть бы тебя, чтобы не рыпался. Да еще на одну службу, думаю, ты мне сгодишься.

Он сделал неуловимое движение то ли рукой, то ли бровью, и нас с Левой подхватил черный вихрь, с легкостью оторвал от земли, закружил, едва не расплющив, точно в центрифуге, и выкинул в уже знакомых покоях.

Константин Щаславович, будто никуда и не уходил, сидел на софе у накрытого еще более изысканно и богато стола, на котором омара и устриц теперь заменял молочный поросенок. Неподалеку, изнемогая под тяжестью огромного блюда с запеченной дичью, застыла Василиса. Похожая на готическое изваяние кающегося грешника во власянице, она выглядела сейчас, кажется, более безжизненной, нежели пересыпанные брусникой рябчики и тушка тетерева в искусно собранном оперении. Хотя подруга не решалась даже поднять на нас глаз, я догадалась, что она знает обо всем и сейчас оплакивает гибель Ивана, раз уж у сестры не нашлось ни одной слезинки.

— Располагайтесь, чувствуйте себя как дома! — проговорил Константин Щаславович, широким гостеприимным жестом приглашая нас с Левой к столу, при этом не торопясь разрешить от обездвиживающего заклятья.

Впрочем, я и сама бы лучше умерла, нежели притронулась к этой постылой трапезе, да и Лева, судя по его виду, тоже.

— Что? Не нравится мое угощение?

Константин Щаславович презрительно скривился.

— В прошлый раз вы почему-то и объедками не побрезговали. Может, потому, что проникли, как воры? Невестушку мою надеялись увести? Так от меня ж не сбегают!

Он сделал движение рукой, и опутывающие Василису лески, мгновенно удлинившись, послушно легли к нему в ладонь на манер паучьей сети, за которую он с явным наслаждением резко потянул. Бедная подруга, вскрикнув от боли, упала на колени, ухитрившись при этом не уронить блюдо с рябчиками и тетеревами, которое, едва поднявшись на ноги, спешно водрузила на заранее приготовленное место.

Константин Щаславович прикончил поросенка, заел парой перепелов, запил вином и с довольным видом откинулся на софе, усадив подле себя окровавленную Василису. Похоже, расправа над моим братом пробудила у хозяина Нави аппетит, хотя я не ведала, насколько его могла насытить пища нашего мира, которую он так охотно поглощал.

Потом Бессмертный, словно спохватившись, вспомнил о нас с Левой и с блаженным видом покачал головой.

— Ну и шустрыми же вы, детки, оказались! — констатировал он с улыбкой. — Не ожидал от нынешних отравленных жаждой потребления изнеженных чад такую прыть! Замаялся я тут с вами! Аж похудел!

Он с театральным видом натянул свитер так, чтобы тот плотно облепил жилистую, сухощавую фигуру, подчеркивая выпирающие ребра. Почему этот древний монстр даже в своих владениях так упорно держался за человеческий облик, я взять в толк не могла. Видимо, много веков проведя с людьми, он и сам к нему привык, сочтя более привлекательным и выгодным, так сказать, с маркетинговой точки зрения. С другой стороны, возможно, его первозданный вид просто нес смерть, точно взгляд Медузы, а нас он убивать пока не торопился.

— Я знал, что вы клюнете на мою приманку, — проговорил Константин Щаславович удовлетворенно, вновь сгребая путы и притягивая к себе закрывшую лицо руками Василису. — Этого сосунка, — он указал на замершего в нескольких сантиметрах от пола, словно подвешенного на невидимых путах, Леву, — вела вперед его месть. Другой меня даже удивил. Поверил в тонкие миры ради своей несбыточной и по сути никогда не существовавшей любви. Ну а ты, Марья-царевна, — улыбнулся он мне, точно старой знакомой, — ни за что бы не оставила брата.

Я закусила губу, стараясь не завыть в голос. Если бы Бессмертный не лишил меня возможности двигаться и тем более обращаться, не знаю, что бы я оставила от его покоев. Константин Щаславович тоже, похоже, не знал, поэтому, заметив мою реакцию, довольно прищурился, задумчиво отломил веточку винограда, закинул несколько ягод в рот, попробовал угостить отвернувшуюся от него и упрямо сжавшую губы Василису.

— Когда вы все мои ловушки в лесу обошли, Колобога освободили и до хором моих сестер добрались, я решил, что придется начинать игру заново. Уж царицы-то точно знали, кто ждет вас за рекой Смородиной, и я был уверен, что они найдут способ вас остановить и задержать, не нарушая наш договор. Но эти разряженные курицы оказались глупее, нежели я о них думал. Решили по бабьему своему разумению за ваш счет судьбу своих отпрысков никчемных устроить. Вот ведь дуры — наплодили, теперь не знают, что с ними делать. Я, честно говоря, ожидал более тонких ходов и умелого обольщения. Хотя идея со змеем мне понравилась.

Я слушала, стараясь не упустить из рассказа ни слова, и отказывалась верить своим ушам. Зря мы обижались на цариц и их верную стражу. Владетельные ведовицы, подобно Василисе, не имея возможности высказаться открыто, тоже пытались предупредить о ловушке, ставили нам препоны на пути. Другое дело, что за бесконечные века своего царствования они почти отвыкли от общения с живыми людьми, меря всех одним давно вышедшим из употребления аршином. Да и что могла древняя бессмертная хтонь знать о человеческих привязанностях и чувствах?

— Во время путешествия через Навь вы тоже сумели меня удивить, — продолжал Константин Щаславович менторским тоном руководителя коллектива, разбирающего недавний концерт. — Про то, как попасть на Неведомую дорогу — это же тебе отец подсказал? — дружелюбно повернулся он к Леве, заставив того заскрежетать зубами от бессилия, пока руки и ноги оставались парализованы заклятьем.

Я попыталась одобряюще кивнуть любимому, но не сумела пошевелиться.

— Когда вы меня, точно желторотого воробья, провели на мякине, прокравшись в мои покои, я даже пожалел, что не сумел привлечь таких удальцов-молодцов на свою сторону, — не скрывая восхищения, признался Константин Щаславович. — Да и от стражи моей неплохо отбились. Только как веревочке ни виться, — в голосе Бессмертного зазвенел металл, взгляд сделался испытующим и жестким, — а конец все един. Мимо заветного дуба никто еще не прошел незамеченным. Хотя до пустой скорлупы удалось добраться далеко не всем. Твой отец, — он вновь повернулся к Леве, — был последним, кто сумел решить этот ребус. Я с нетерпением ждал, когда он дотронется до яйца и выпустит меня из ловушки, а тут вы с дружком раньше него постарались.

Константин Щаславович покачал головой, будто вспоминая двоих малолетних оболтусов, которых так легко оказалось завлечь в сети. Лева тихо всхлипнул, шмыгая носом: на подбородок и безрукавку опять стекала кровь.

— Вас, конечно, интересует, где моя смерть? — спросил Бессмертный, поднимаясь из-за стола и подходя к нам вплотную так, что я могла рассмотреть, как в глубине его зрачка закручивается водоворотом никогда не дремлющая тьма. — На этот вопрос я ответ не дам просто потому, что не знаю, — серьезно и веско проговорил он. — Если б знал, жил бы себе спокойно, не искал обходных путей и источников дополнительных ресурсов. Много веков назад, — его взгляд затянулся дымкой воспоминаний, — Иван-царевич нашел заветный дуб и одолел меня в поединке, а иглу, в которой заключена моя смерть, унесла в клюве жар-птица. Долго я копил силы, чтобы вновь выбраться из Нави. До того, как люди паровые машины и двигатель внутреннего сгорания изобрели, мне приходилось тяжко. На одной человеческой кровушке долго не протянешь, а лесные пожары, войны и прочие катаклизмы не каждый день случаются. Все это время я не прекращал поиски иглы. Дошел даже до трех Прях, и они мне сказали, что около сотни лет ее след затерялся. Теперь единственная моя надежда — на золотые яблоки из Ирия, и принести их, Марья-царевна, можешь только ты.

Более омерзительный в своей мужественной красоте, нежели самые уродливые порождения Нави, он осторожно взял меня двумя пальцами за подбородок.

— За время путешествия ты свой дар не только осознала, но и вполне научилась им владеть. Стало быть, до горнего мира дорогу отыскать сумеешь. Мне требуется от тебя самая малость: всего лишь одно золотое яблочко. Согласись, не такая уж большая компенсация за мою смерть, которую твои сородичи однажды у меня отняли и потом потеряли? Русалок и хранителей лесов осталось мало, ресурсы на Земле не бесконечны, мне все трудней их добывать. Тем более что люди в своей неуемной алчности в чем-то даже меня превзошли. Заметь, не я, а они ухитрились всего за сто лет сжечь большую часть запасов углеводородов, которые планета копила миллионы лет. Ты что-то хочешь мне сказать? — поинтересовался он с наигранным интересом.

Потом хлопнул себя по лбу, делая вид, что вспомнил, почему я не могу ему ответить, провел рукой возле моего рта, отчего губы, как при попадании с мороза в жарко натопленное помещение, словно пронзили сотни иголок.

— Почему ты думаешь, что я стану тебе помогать? Особенно после того, как ты убил моего брата, — кое-как набрав во все еще сдавленную заклятьем грудь, выдавила я.

Лицо Константина Щаславовича сделалось маской оскорбленной невинности.

— Твой брат сначала воспользовался моим гостеприимством, потом вместе с отцом этой неблагодарной твари болотной, — не поворачиваясь, он указал на Василису, — горы своротил, чтобы лишить меня одного из важнейших источников энергии. Потом прокрался сюда, как вор, хотел забрать то, что ему не принадлежит. Я его предупреждал, но он не послушал. Теперь пусть питает кровью мое дерево. А что же до твоего вопроса, то ты, кажется, забыла, что в моей власти все еще находится твой недошаман. Я думаю, ты заинтересована в том, чтобы его не постигла судьба твоего непутевого брата. Вот ведь, верно сказал поэт про сердце красавицы! Я-то, тебя поджидая, хотел приготовить сюрприз. Да только, боюсь, ради этого увальня никчемного ты даже перышком пошевелить не захочешь.

Он зловеще повел черной изогнутой бровью, и в проеме возле софы появился Никита. Явно замерзший в банном халате и шлепанцах, вид он имел довольно жалкий. Голодным взглядом озирал роскошный стол, а на меня демонстративно отказывался смотреть. Судя по его виду, сюда он попал вскоре после моего ухода и теперь костерил меня за то, что не слушала его добрых советов.

— Ну что, богатырь липовый, — ухмыльнулся Константин Щаславович. — Помнишь наш уговор? Я слов на ветер не бросаю: сумеешь убедить красную девицу — отпущу и даже доставлю тебя домой.

Никита глянул на меня с негодованием и обидой. Весь его вид словно кричал: «А я же предупреждал!» Впрочем, ему все-таки хватило ума не высказывать своих претензий вслух, а прямо сразу перейти к делу.

— Ты, Маш, это, лучше его не зли, иначе хуже будет! — начал он, опасливо озираясь, словно ожидая окрика или удара.

Синяков и ссадин на его лице и руках я не разглядела, но ведь даже без волшебства существует немало способов причинить боль и тяжкий вред здоровью, не оставив следов.

— Куда уж хуже? — сглатывая комок, нервно хмыкнула я, глядя на опутанных заклятьями Леву с Василисой и вспоминая разрубленное тело Ивана.

Никиту почему-то эти слова разозлили.

— Сделай хоть раз по-моему, — хрипло и жалобно завыл он, картинно заламывая руки. — Выполни ты его просьбу! Вытащи всех нас. Сил больше нет в этом гадюшнике сидеть! У меня сессия не закрыта! Я к маме с папой хочу!

С каждым словом он говорил все жарче, к концу речи аж трясся, готовый упасть на колени и умолять. Кажется, даже его призрак, пытавшийся выманить меня от костра, выглядел достойнее. Я, конечно, жалела, что из-за меня это великовозрастное дитятко оказалось в такой передряге. Но уж лучше бы он в самом деле отправился за нами вслед.

Даже не проследив за моей реакцией, Константин Щаславович разочарованно покачал головой.

— Не таких слов я ждал от тебя, Добрынин Никита! Эх, перевелись, видать, на Руси богатыри! Я же тебя, дурня, предупреждал, что девка у тебя непростая. К ней нужен особый подход. Сначала дудочку копеечную за миллион отдать отказалась, потом распознала подметный наряд. А ты что? Думал, плечами крутыми поведешь, слоника покажешь, и она растает? И что с тобой теперь делать? Да я б тебя даже охранником в свой ресторан не взял! А в тура круторогого превращать — так я ж не вздорная ведьма Маринка!

Оставив Никиту дрожать от страха и корчиться на полу от жалости к себе несчастному, Бессмертный повернулся к Леве.

— А ты чем порадуешь, герой? В глаза-то ей глянуть вообще сможешь после того, как брата на погибель привел? И сопли прибери, — раздраженно мазанул он сомнительной чистоты платком по Левиному лицу, плотоядно облизываясь. — Как ты только, такой малахольный, вообще с моим дубом справился?

— Не слушай его, Маш! — едва обретя возможность говорить, прогундосил Лева.

Шмыгнул носом, втягивая кровь, потом торопливой скороговоркой продолжал:

— Я знаю, что виноват, и нет мне прощения. Я не послушал предостережения и всех нас подвел. Но золотые яблоки ему нельзя ни в коем случае давать, Василиса именно об этом хотела предупредить…

— Достаточно! — оборвал его Бессмертный. — Ответ неверный.

Он, точно профессор на лекции, заложил руки за спину, прошелся взад-вперед, неодобрительно переводя взгляд с Никиты на Леву и обратно.

— Ох, добры молодцы, не умеете вы красных девок убеждать. Понятно, почему в стране демографическая ситуация такая хреновая. Как ты, Марья-краса, с ними обоими вообще какое-то дело имела? За одного чуть замуж не пошла, другому сына родить пообещала. Впрочем, все вы, девки, — дуры, — он с презрением кивнул на скорбно съежившуюся на софе Василису. — Это я уже давно уяснил. Ну да ладно, все приходится делать самому. Думаю, я приведу более веские аргументы.

С этими словами Константин Щаславович снова приблизился к Леве, все тем же платком заботливо отер ему лоб, убрал налипшие волосы. С таким же видом обычно охотники поправляют перья или приглаживают шерсть только что убитой дичи, чтобы сделать более эффектное фото.

— Вижу, мой мальчик, жить тебе сейчас тошно, — констатировал он. — А помереть быстро и безболезненно не получается. Так я помогу.

Он приложил руку к Левиной груди и хищно скрючил пальцы. Я не сразу поняла, что он делает, а когда смысл его действий до меня дошел, закричала от ужаса и бессилия. Всего за несколько мгновений Левино лицо густой сеткой покрыли морщины, виски и глаза глубоко запали, кожа сделалась дряблой, обвиснув на шее и возле беззубого рта, поредевшие волосы поседели, руки превратились в узловатые бессильные плети, спину согнул застарелый недуг.

Константин Щаславович стоял рядом бодр и весел. Он сбросил вальяжность среднего возраста, сделавшись ровесником Левы и забрав его прежнюю внешность, как в том сне, который я видела накануне нашего злополучного похода. Только выражение глаз осталось жестким и пустым, и на губах играла презрительная усмешка.

Чтобы еще больше насладиться произведенным эффектом, он снял с Левы заклятие неподвижности, и мой бедный возлюбленный просто упал на пол, не в силах подняться и с трудом переводя дух, неудобно откинув левую руку и хватаясь правой за грудь. Похоже, вмиг обветшавшее надорванное сердце не выдержало последних потрясений. У Левы начинался инфаркт.

— Видишь, Марья-краса, — торжествующе улыбнулся Константин Щаславович. — Он умирает, и спасти его можешь только ты. Золотые яблоки из Ирийского сада исцеляют и возвращают молодость. Одно ему, одно мне, и я отпущу его, а тебя верну в Явь.

— Не надо, не смей, — превозмогая боль, попытался приподняться Лева. — Со мной все нормально, это только иллюзия.

Никита на заднем плане фыркнул и закатил глаза, всем своим видом показывая, как его выбешивает наша глупость. Я не удостоила его взглядом. Да и чем мог мне помочь этот дешевый клоун? Единственным человеком, который мог мне сейчас хоть что-то путное посоветовать, была Василиса.

В тот момент, когда Бессмертный обратил внимание на Леву, она попыталась его остановить, но путы ей не позволили. Да и что она могла сделать? Много лет назад Константин Щаславович тем же способом уничтожил ее мать. Поймав мой смятенный взгляд, Василиса, до этого смотревшая скорбно или виновато отводившая взор, упрямо сдвинула брови, едва заметно тряхнув волосами, потом одобрительно кивнула.

Я неуверенно качнула головой в ответ, потом наклонилась к Леве.

— Дождись меня! — взмолилась я, касаясь губами его синюшных иссохших губ.

И вот уже мои руки преобразились в сияющие крылья, тело с наслаждением отдалось непередаваемому ощущению полета, приносившему хоть какое-то облегчение истерзанной душе, а перед глазами в окружении залитых солнечным светом золотистых и розовых облаков уже простирал свои ветви благословенный Ирийский сад.