Царевна-лягушка для герпетолога

Глава 11. Загадки Водяного

Посреди самого узкого места идущей вдоль обрывистого берега тропинки возле моего рюкзака, поигрывая клубочком и с интересом разглядывая сброшенные впопыхах кроссовки и джинсы, сидело существо, напоминающее гигантских размеров жабу. Вернее, даже не жабу, а головастика-переростка, до зрелых лет так и не сбросившего длиннющий, похожий на лопасть вертолета с плавником, достающий до воды хвост. При этом голову оно имело почти человечью, хотя и покрытую бугристой зеленоватой кожей и странно выглядевшую на лягушачьем туловище. Да и мысли излагало вполне членораздельно:

— Явились не запылились, охальники бесстыжие! Мало того, что все запреты нарушили, так еще и шум-то какой подняли! Дочерей моих до смерти напугали, меня, старого, разбудили! И что мне с вами делать? Вот сейчас как проглочу, чтобы не озорничали впредь.

И пока мы стояли, опешив, не ведая, как ответить на такие нежданные, хотя в какой-то мере и заслуженные обвинения, оно раззявило свою пасть, оказавшуюся неожиданно огромной, больше, чем у любой лягушки. Впрочем, настоящую опасность представлял даже не этот разверстый зев с бурлившими где-то в глубине водоворотами, а длинный и цепкий, как лиана, мускулистый лягушачий язык, который при первом же броске сделал попытку обвиться вокруг моего запястья. Хорошо, Левушка, видимо, ожидавший такого поворота, не растерялся. Заслонил меня, недвусмысленно поигрывая ножом, на котором серебрился лунный узор.

Я с воплем ужаса непроизвольно укрылась за его спиной, опасливо выглядывая и готовясь к обороне. Но существо, вняв угрозе, захлопнуло рот, обиженно шамкая челюстями и недовольно зыркая на нас выпученными водянистыми глазами. А Левушка, убрав нож, попытался договориться миром.

— Не серчай, дяденька Водяной! Не своей волей мы пришли. Сам знаешь, дороги к Медному царству иной нет. Я в прошлый раз честно обойти пытался, так в болоте едва по уши не увяз, а до этого чуть трухлявой колодой не оборотился.

— А мне до того какое дело? — капризно протянул Водяной, устраиваясь поудобнее и подкладывая вместо подушки мой рюкзак. — Постоял бы век-другой на болоте пеньком, может, ума бы и поприбавил.

— Так я ж не по своей надобности шел, — о чем-то, видимо, уже известном напомнил Левушка. — Ради внучки твоей старался.

В мутных глазах Водяного что-то дрогнуло, но с места он не сдвинулся, еще вольготнее раскинувшись на тропе.

— Нужна мне такая внучка, которая с врагом моих подопечных спуталась.

Склизкая лапа (или все же рука) с перепонками между пальцами в жесте обличения указала на Ивана.

— Вся в мать, — явно имея в виду Василису, доложил Водяной. — Такая же бестолочь. Удивительно, как этот аспид ядовитый, — он снова указал на Ивана, — еще ее на мелкие кусочки не разрезал и формалином не залил. Хотя сколько она, бедная, натерпелась, пока лягушачью шкуру жгли!

— Можно подумать, мы ее в такой наряд одели, — фыркнул Лева обиженно, видимо, пытаясь воззвать к совести Водяного.

Хотя откуда у нежити взяться совести?

— Вот про то и речь, — поднял тот когтистый указательный палец. — Не вы одели, не вам было снимать. Ладно, пропущу я вас в Медное царство, — неожиданно смягчившись, продолжал он. — Только вы мне взамен девку вашу отдайте. Плясать она больно горазда.

Успокоенная предыдущими разумными речами, напоминавшими стариковскую воркотню деда Овтая, я не сразу поняла, что он говорит обо мне. Только когда из пасти вновь высунулся жадный и приставучий, как Ванькин питон, длинный лягушачий язык, я завопила громче оглашенных, пытаясь снова куда угодно удрать. И как мои бедные связки, за сегодняшний день претерпевшие изрядную нагрузку, еще оставались способны издавать какие-то звуки, кроме сипа? Впрочем, дома мне тоже случалось, проведя пять или шесть уроков в самом вредном из возможных голосовых режимов, нестись на запись или на занятия в Академию.

— Что журишься, дитятко? — повернулся ко мне Водяной, раздвинув свой необъятный рот в подобии плотоядной улыбки. — Не ты ли сама мечтала кружиться в хороводе вместе с моими дочерями?

Мечтать-то мечтала, только не в этой жизни. Мне пока как-то рано в омут и даже на облака. Они что тут, все телепаты? Хорошо, что на мою защиту встал Иван.

— Я что же это, должен менять сестру на невесту? — возмутился он, явно не готовый к такому повороту.

Не уверена, понял ли брат, что разговаривает с родным дедом Василисы, но за меня он собирался драться, и я была ему за это благодарна.

А вот Левушка вновь меня удивил, и опять самым отвратительным образом. Да что же это за напасть? Сначала Никита, теперь Лель. Такими темпами в расцвете молодости станешь мужененавистницей! Ванечка и папа не в счет.

— Идет, — сказал Лева с такой паскудненькой улыбкой, что мои связки начали вибрировать для нового отчаянного вопля.

Меж тем Лева, не обращая внимания на негодующие взгляды Ивана и мое полуобморочное состояние, поправил мои волосы, перекидывая на грудь косу, по-хозяйски разгладил складки рубахи, раскрывая ворот.

— Только девка у нас красивая, — продолжал он тоном купца, расхваливающего товар. — Нам самим дорога. Давай уговор: если мы не разгадаем твои загадки, а ты разгадаешь наши — девка твоя. Если наоборот — пропустишь до Медного царства и дашь воды из своего озера.

— Ты с ума сошел? — не выдержав, сгреб друга за грудки Иван. — Да я лучше его в его же озере утоплю!

— Скорее он тебя утопит, — прошипел Лева. — Чем беситься попусту, включи смекалку да логику!

Хотя я стояла ни жива ни мертва, боясь даже пошевелиться, я смогла различить в движениях Леля кураж и злой задор игрока, поставившего все и отчаянно идущего по краю. Да ведь он блефует! И надо не обижаться, а постараться ему подыграть. Все-таки привычки местных обитателей он изучил лучше, чем мы.

И точно. Хотя Водяной выглядел грозно, за тысячелетия своей жизни дело он привык иметь в основном с деревенскими простаками. И нас таковыми, видимо, считал. Поэтому с плутоватой и почти что торжествующей улыбкой предоставил нам право загадывать первыми, чтобы сходу споткнуться на головоломке уровня детского сада: «Какая птица из яиц вылупляется, но яиц не несет».

— Птица-птица, — озадаченно булькал он, баламутя воду в озере хвостом.

Потом исторг нам под ноги целый фонтан вместе с головастиками и мальками, видимо, принесенными из водоемов нашего мира, и обиженно заявил:

— Это нечестно! Птицы — не мое хозяйство. Это вы Птичичу или Диву про пернатых тварей задавайте. А мне что-нибудь водяное или, в крайнем случае, болотное.

Но и вторая загадка тоже, в общем, совсем детская, оказалась ему не по силам. Когда я, словно на утреннике, посвященном окружающему миру, нараспев прочитала:

Он, словно пятилетка, радостно завопил:

— Попугай!

Потом долго не мог взять в толк, что опять не так, и снова обиделся, заявив, что Африка далеко, и обитателей ее рек он в глаза не видел.

— Вы давайте что-то про наших, местных.

Иван сжалился над ним и задал легкую загадку про сома:

— «По реке плывет бревно, ох, и злющее оно».

Водяной просиял и лениво отмахнулся:

— Ну, это я знаю: это мой деверь Болотник на чистую воду забрался и злится, что вокруг нет его любимой тины и гнили.

Впрочем, правильный ответ его ничуть не смутил.

— Да где вы видывали, чтобы сом особо плавал? — попытался он снова протестовать. — Под корягу заберется — не вытащишь. Вы лучше мои загадки послушайте. В жизни не отгадаете!

Он подбоченился, раздуваясь от важности поперек себя шире, а потом распевно пробасил:

— С перьями, а не птица, без ног, а не догонишь!

Мы с Левой сделали вид, что напряженно думаем, а Иван простодушно отозвался:

— Рыба.

— Ты, верно, заранее знал? — обиженно насупился Водяной, в момент уменьшившись едва ли не вполовину.

Замолчав почти на полчаса, так что я совсем замерзла, стоя босыми ногами в луже, выйти из которой не решалась, он выдал второй свой вопрос:

— Кто рождается в воде, но в ней мало бывает?

— Лягушка, — болезненно скривившись, выдохнул Иван, глянув на нас полными тоски глазами.

Водяной никак на его ответ не отреагировал. Он вообще весь предыдущий балаган затеял только ради последней загадки. Сложив на ставшем вновь необъятным брюхе перепончатые лапки, он с лукавым видом спросил:

— Сколько разных тварей водится в моих владениях? — и расхохотался, оглушительно булькая и расплескивая воду.

На бугристой зеленой физиономии проступило торжество. Язык-лиана вновь потянулся к моей руке. Старый плут был уверен, что не родился еще такой человек, который сумел бы на этот вопрос ответить.

Но мой Иван не просто так получил красный диплом и еще накануне проверял состояние памяти, в которой держал больше цифр, нежели я хоровых партий.

— А это смотря какие владения ты, достойный, имеешь в виду, — проговорил Ваня с самым любезным видом.

Ловко поймав и с интересом изучив необычный орган речи, он аккуратно скатал его в трубочку и засунул Водяному в пасть, затем также невозмутимо продолжал.

— Если говорить глобально, то на Земле насчитывается тридцать пять тысяч семьсот шестьдесят восемь видов рыб, при этом около сорока процентов встречаются в пресной воде. Класс земноводных представлен более скромно и насчитывает всего семь тысяч семьсот видов. Пресмыкающихся на Земле немного больше. По последним подсчетам, их десять тысяч восемьсот восемьдесят пять видов. Но часть из них обитает в лесах и пустынях, поэтому к водным обитателям этого класса относятся не более половины. Также в водах Мирового океана и пресных водоемов обитают моллюски, ракообразные, водоросли, кораллы, планктон и теплокровные животные инфраотряда китообразных. Количество современных головоногих или цефалоподов, включая подклассы двужаберные и наутилоидеи, достигает восьмисот различных видов. Ракообразных описано семьдесят три тысячи видов, включая крабов, омаров, лангустов, широкопалых речных раков, креветки и криль…

Начало этого обстоятельного научного доклада, который Ваня, помнится, зазубрил классе в седьмом и только обновлял цифры, Водяной слушал скептически-снисходительно. Когда Иван дошел до земноводных и пресмыкающихся, принялся одобрительно кивать и заинтересованно булькать. Когда же тот перешел к моллюскам и ракообразным — просто раззявил рот.

— Да неужели ж не только рыб и гадов речных и морских, но и каракатиц всяких да медуз кто-то считает? — потрясенно вымолвил он.

— Не только считают, но каждый год открывают новые виды, — с готовностью отозвался Иван.

— Новых они открывают, — недовольно хмыкнул Водяной. — А старых куда? Стерлядь речную почти всю извели, — продолжал он, все больше распаляясь. — Омуля скоро выловят, трески и той лет через двадцать не останется, а им все мало! Раньше рыбу можно было хоть ведром ловить, а нынче что? Понастроили плотин с воротами. Будто рыба поймет, как через них проходить.

— Так мы против возведения новых ГЭС и вредных предприятий боремся, — оскорбился обиженный в лучших чувствах Иван. — Квоты на вылов промысловых рыб вводим, браконьеров ловим, мальков и головастиков выращиваем.

— Да знаю, как вы там боретесь, — махнул рукой водяной, извлекая из подмышки здоровенный пук водорослей. — Зятек мой бестолковый боролся-боролся: только жену сгубил и дочку не сберег. И ты со своей наукой туда же!

Бедный Иван от таких обвинений сразу сник. Водяной ударил по самому больному. Вечером в гостях у деда Овтая Лева вновь достал осколок нашего зеркала, попросив помощи у своего могущественного родича. Уж не знаю, какие силы они на помощь призвали, но на этот раз картинка оказалась настолько ясной и четкой, что разглядеть происходящее с Василисой смогла даже я.

На первый взгляд все выглядело декорацией старинной волшебной сказки. Моя бедная подруга сидела в богато изукрашенной палате, облаченная в наряд из золотой жесткой парчи. Однако уже в следующий миг морок распался. Стены хором оказались сложены из блоков прессованного пластика. Парча превратилась в жесткую фольгу и списанные в утиль микросхемы, своими колючими краями жестоко язвившие обожженную кожу Василисы в тех местах, где ее не сохраняла превратившаяся в рубище исцельница. Впрочем, куда большие страдания причиняли опутавшие руки и ноги, глубоко врезавшиеся в кожу и плоть капроновые лески и обрывки браконьерских сетей. Да и хоромы заволакивал густой ядовитый дым.

— За что он ее так? — не выдержал Иван. — Что она ему сделала? Лучше бы меня забрал!

— Не кличь! — сурово прицыкнул на него дед Овтай. — У каждого человека своя доля. Ты тропу выбрал, имей мужество до конца дойти!

Водяной тоже то ли что-то знал, то ли просто не ждал от Константина Щаславовича ничего хорошего.

— Не по силам смертному человеку тягаться с властителем Нави! — проникновенно проговорил он.

— А это мы еще посмотрим, — разом сжали кулаки Иван и Лева.

— Ладно, идите, куда шли, — обиженно пробубнил Водяной, освобождая дорогу. — И девки мне вашей не надо. Тоща больно. Мне родных дочерей скоро сажать некуда станет: все реки загадили, половину болот осушили, а тут еще какая-то приблуда.

— А как насчет воды? — напомнил Левушка, поднимая с земли мой рюкзак, пока я спешно прижимала к груди заветный клубочек, сворачивала джинсы и обувалась в мокрые кроссовки.

— Еще им и воду давать! — проворчал Водяной. — Сами возьмете — не переломитесь! Как пользоваться — знаете. Сказки небось читали.

Он взмахнул хвостом, и на откосе возле пологого спуска к озеру открылись два ключа. Вода в одном напоминала застывшее стекло и словно поглощала свет. Зато другой, кипучий, как игристое вино или нарзан, но вместо виноградного или сернистого запаха источавший только свежесть, бурлил, разбрасывая брызги, игравшие всеми оттенками солнечного спектра.

Левушка поспешно достал из рюкзака два прочных и тяжелых с виду флакона, выполненных, как мне показалось, из горного хрусталя. Но прежде чем набирать, решил все-таки проверить. Он поднял с земли смятый колокольчик и опустил в темный и тусклый поток. Цветок расправился, точно его и вовсе не ломали, но выглядел все равно неживым. Лева осторожно посадил его в землю и плеснул водой из второго источника. Колокольчик мигом пустил корни и потянулся к солнцу.

— Что это за невидаль? — удивился Иван, придирчиво разглядывая цветок, но к ключам приблизиться не решаясь.

— Живая и мертвая вода, — пояснил Лева, запечатывая один флакон с пробкой в виде черепа, ко второму прилаживая стилизованное яйцо, обрамленное листками клевера.

— Я же и говорю, чего вас учить, коли вы сами считаете, что умные, — кивнул Водяной, когда Левушка вернулся на берег. — Только если до смерти убьют, вода все равно не поможет.

Он махнул хвостом, закрывая источники. Видно было, что отпускать нас ему не хочется.

— Хоть бы на дудочке сыграли или песенку еще одну спели, — плаксиво проговорил он, уступая нам дорогу. — А ты, девка, зря с нами не осталась, — добавил он, указывая в мою сторону языком-лианой. — Может быть, на облако тебе и вправду еще рано, но крылья за спиной ты уже давно имеешь. Да ладно, иди уж. Внучке моей, коли увидите, привет передавайте.

Пробормотав что-то про жизнь-лоханку или жестянку, он соскользнул в воду и без единого всплеска исчез в глубине, а мы поспешили от озера прочь, едва не обгоняя клубочек.

До тех пор, пока мы не покинули владения русалок, я не только не отставала от парней, но временами их опережала, желая поскорей покинуть это неприятное место. Но едва закатный лес вновь нарядился в краски осени, и напряжение, державшее меня все последние часы в тонусе, отпустило, ноги начали заплетаться, вихляясь в отсыревших кроссовках и запинаясь о хлеставший по голеням мокрый подол рубахи.

Вот только когда Левушка попытался подстраховать меня на крутом спуске, я не просто не приняла его помощь, но и со всего маха залепила оплеуху, вкладывая в нее всю свою обиду и пережитый страх. Блеф блефом, но мог бы предупредить! И за извинения тоже неплохо бы ответить. Меня трясло, бросая то в холод, то в жар, перед глазами все мутилось, и закипали горючие слезы.

Лева внимательно глянул на меня и уступил место Ивану, забрав у него самую тяжелую часть поклажи. На брата я обиды не держала, поэтому от его помощи отказываться не стала, поскольку состояние мое стремительно приближалось к обморочному. К счастью, тащить сначала на буксире, а потом и вовсе на руках Ване меня долго не пришлось. Клубочек, словно угадав мое состояние, достаточно быстро указал нам на сухую удобную поляну неподалеку от ручья, где мы и расположились лагерем.

На этот раз в хлопотах по обустройству я участия не принимала, свалив все заботы на парней. Куда там. Мне едва хватило сил переодеться в палатке и выползти в шерстяных носках к костру, вяло перебирая содержимое аптечки. Я, конечно, не ведала, обитали ли в Слави какие-то бактерии и вирусы, но простуду из-за переохлаждения никто не отменял. А я вовсе не собиралась становиться спутникам обузой, только соображала сейчас слишком плохо.

Поэтому, когда Левушка, на щеке которого все еще алел след моей пятерни, сунул мне в руки горячую кружку с каким-то ароматным травяным сбором, я ее с благодарностью приняла, потягивая душистое варево маленькими глоточками, тем более что есть совершенно не хотелось. Когда кружка опустела, я почувствовала, как проясняется в голове, а по телу разливается приятное живительное тепло. Только глаза слипались. Левушка еще раз придирчиво глянул на меня, а потом увел в палатку, закутал в спальник и сверху еще одеялом накрыл.

— Ты что же, всерьез подумала, будто я тебя собирался Водяному отдать? — без упрека спросил Лева, обнимая меня и бережно поглаживая.

Я в ответ только тихонечко всхлипнула, шмыгнув носом.

Лева придирчиво потрогал мой лоб, вытер слезы, увидев, что я согрелась, убрал лишнее одеяло, а потом обнял меня и тихонько добавил:

— Была б моя воля, я бы тебя никому не отдал.

Хотя, как мне казалось, я уже не имела сил чувствовать и думать, Левушкино признание полоснуло по сердцу ножом, вскрывая давно заросший сухой твердой коркой, но так и не выболевший гноящийся нарыв. «Была бы моя воля». Не в этом ли крылась причина его холодности и отстраненности? Неужто он просто отказывал себе в праве любить и жить беззаботно, как все его ровесники, поскольку над ним довлел страшный долг перед памятью отца? И как в далеком детстве, когда мы стояли возле дедовой домовины, не хотел впутывать нас?

Но кто сказал, что я теперь позволю ему одному нести эту ношу? Волхвы, шаманы и кудесники ведают тонкие пути, странствуют между мирами и, прогневив духов или вступив в схватку с более сильным противником, из своих путешествий могут однажды не вернуться. Но разве в этом мире изгрызены все медные караваи, истоптаны все железные сапоги, изломаны все стальные посохи? В конце концов, вот уже второй обитатель Слави сказал мне про крылья за спиной.

Словно прочитав мои мысли, Левушка бережно привлек меня к себе. Он поцеловал меня всего один раз, очень бережно и осторожно. Но от этого поцелуя на душе разлилось такое сияющее умиротворение и спокойствие, будто, благополучно пройдя все испытания, я уже вернулась домой. Ответить я толком не смогла: меня сморил сон. Впрочем, даже через пелену сладкой дремы я чувствовала сильные, чуткие руки, которые меня нежно баюкали.

Проснулась я с ясной головой и без малейших признаков простуды или слабости. С аппетитом позавтракала уже почти традиционным кулешом с грибами, который на этот раз варил Лева, и отмахала без всяких скидок целый дневной переход. Благо по пути нам никто не встретился. Первое время Лева с Иваном за мной еще приглядывали, порываясь облегчить рюкзак или сбавить темп, насколько позволял наш шустрый провожатый. Потом убедились, что вчерашний срыв, вызванный стрессом и усталостью, не повлек за собой никаких последствий, и немного успокоились на мой счет. К тому же существовали и более насущные заботы.

Иван продолжал вести наблюдения за окружающей природой и только дивился, как же странно работает здешняя экосистема: каким образом происходит опыление цветов, кто утилизирует отмершие растения. Лева на эти вопросы, понятное дело, не мог дать исчерпывающего ответа. Потом брат, а следом за ним Лева и я стали наблюдать изменения в растительном покрове.

Служившие нам неплохим подспорьем в прошлые дни заросли малинника и жимолости уступили место кустам волчьей ягоды и черной бузины, с нарядными наливными, точно лаком покрытыми, ядовитыми плодами. Луга заполонили тянущие соки из других растений марьянник и петров крест. Подлесок запестрел аметистовыми башмачками смертоносного аконита и агатовыми россыпями вороньего глаза, хвощами и борщевиком. Стволы оплели лианы эхиноцистиса. Белые грибы и подосиновики сменились поганками и мухоморами.

Иван недоумевал, наблюдая такую неправильную, по его мнению, концентрацию ядовитых, хотя и применимых во флористике и медицине растений, а Левушка хмурился, безжалостно сбивая шляпки мухоморов, вырубая тянувшиеся к нам стрекала борщевика, отодвигая и сдирая плети эхиноцистиса.

— Что-то не так? — поинтересовалась я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Лева озабоченно пояснил:

— Уроженцы Темной Нави все глубже пускают корни в иных мирах. Страшно представить, что творится в Медном, Серебряном и Золотом царствах. Впрочем, дед не просто так предупреждал, что сестры-ведуньи на ту сторону реки Смородины смотрят.

Беспокойство Леля разделял и Иван, взглядом профессионала отмечая все возрастающее число засохших, покрытых грибами-паразитами и просто больных деревьев. Золотая листва сморщилась и кое-где совсем опала, на ветвях, помимо вездесущего эхиноцистиса и повилик, повисли неопрятные бороды испанского мха и липкие кудели паутины.

А потом на пожухлых листьях начала попадаться черная слизь.

— Выследили все-таки! — недобро усмехнулся Лева, выбирая среди молодых осин деревце поровней и выстругивая прочное копьецо.

Иван без лишних расспросов последовал его примеру. Мне оставалось только достать свирель.