Бьющий на взлете

Глава 24 Запах женщины

Проходя обратно к мосту, сдвинул с пути какую-то бабу, даже не глянув в лицо, было не до того. Осенью парфюм на женщинах особенно, вызывающе резок, да еще на ветру, вблизи моря. Вот зачем это? Настоящая женщина не смердит. Ее чуешь в зоне контакта, а до того — как тепло, излучаемое к тебе.

— Вы?

Вынужденно посмотрел туда, откуда раздался возглас, из бездны-то слепого отчаяния сфокусировать взгляд тяжеловато — и это оказалась она, та, которая коленки, цепочка на щиколотке, бархатные глаза. Потирала плечо, смотрела на него с непередаваемым выражением лица. Как если бы обрадовалась и проголодалась одновременно, и тут он такой, с бургером и торсом навынос. Буркнул squsa и двинулся дальше. Не было никакой охоты вновь обсуждать с ней беллини и рубашки в тон глаз. Не теперь.

И тут прилетело в спину:

— Могу я предложить вам… утешение?

— Вы… предложить мне… что?

Остановился и обернулся. Он не ослышался? Его и впрямь приняли за старика, которому допустимо только сочувствовать? Горечь, полынь, абсент — вот что он был такое сейчас изнутри. Смерил взглядом с головы до ног, задержался на щиколотке. И слово-то какое подобрала, сучка… утешение! На шлюху не похожа, хотя… ну и что? Он может себе позволить.

— И как зовут столь настойчивую в утешении синьору?

Она засмеялась:

— Да вы на ходу подметки рвете при знакомстве, ничуть не тормозя… Джудит!

— Джудит… — его позабавило. Ладно, даже если и так. — Ну что ж. Джудит. Пойдем к тебе. Если, конечно, тебе и сегодня по вкусу моя рубашка.

Тепло. Дуновение жизни. Возможность прильнуть. Еда. Почему нет, в конце концов? Почему он обречен выпрашивать прощенье у трупа, давно сгнившего под белым камнем? У насильницы, подселившейся в его голове к воспоминаниям, которые хотел бы сохранить без горечи? У него одно лишь священное право — право на свободу — которую яростно охранял от посягательств, но был вынужден отдать ее во искупление. Так вот, он наконец свободен. И от белого камня тоже. Он отработал. Больше нечего ставить ему в вину.

— Рубашка… — рот Джудит приоткрылся, округлился, острый кончик языка подразнил и исчез. — Рубашка зачетная. Дашь поносить?

Грел огонек острого интереса в ее глазах, фактически возвращал к жизни. И Фабр с ним, что не видно ее природы. Секс — привычный способ для мужчины ощутить себя живым, нужным, не просто привычный, но единственно возможный, из того времени, когда он еще был мужчиной. А сейчас-то и подавно… она же, сама того не понимая, предлагала еду, наивная, жадная, хищная, так похожая на… Было в ней что-то смутно знакомое, он никак не понимал, что, а потом дошло.

Она была похожа на Элу.

И осознание обожгло… Ну, как похожа. Напоминала чем-то. Роскошное расцветшее тело, длинные ноги, широкие скулы, разрез темных глаз. Не Гонз-стандарт, определенно, он на таких не западал. Но тут что-то внутри затосковало и отозвалось. Стало больно и горячо в том, что он считал сердцем.

И взглянул на Джуд по-другому.

Баба крепкая, сдюжит. Она сама хотела. Что такого-то? А эта или другая, какая, к черту, разница? Он умеет брать понемногу, чтоб не нанести существенного вреда. А ему надо, очень надо сейчас. Жрать хочется так, что в глазах темно. Это не про секс, дорогая, но ты и не заметишь. Не почувствуешь. Только останешься чуть более усталой, чем после обычного акта. Эла… Эла точно сказала бы об этой что-нибудь этакое. Или они обсудили бы ее после. Не надо об этом думать, Эла ушла. Снова ушла. И он наконец свободен. Свобода ограничивается только привязанностью, принятой на себя добровольно, только любовью. Но у него вконец сорвало ограничитель.

— Дам померять. На голое тело.

Джудит, склонив голову к плечу, поглаживала его взором, скользила по плечам, рукам, торсу:

— Только не говори, как зовут тебя. Обойдемся без пошлости?

— Гонза. Разумеется, обойдемся.

— Ты местная?

Комнатка в трех звездах тесна и не слишком уютна, это вам не палаццо. Знавал он такие апартаменты — стены картонные, соседи будут болеть и подбадривать в сексе отстающего. Но на этой старой барже, догнивающей в водах Адриатики, не сыщешь более надежного убежища от самого себя, да и не нужно.

— Я? Нет, конечно. Перелетная.

Тесно. Повернулся, коротко оглядываясь, странное какое-то ощущение, что-то напоминала ему комната — сотни таких же перевидал за долгую жизнь приключенца-путешественника. Или тут что-то еще? Джуд явно жила здесь мало, только спала, никакого личного отпечатка в пространстве, ни даже разбросанного белья… и есть ли оно у нее — и на ней — вообще? И во что он, интересно, встрял, кроме секса? Ах да, он же намеревался поесть. Джуд потянула с него куртку, на мгновенье стеснив руки.

— Подожди. Я тебе кое-что должен. Стаканы есть?

— Конечно, — выставила на хромоногий столик у окна два бокала.

Окно во внутренний кирпичный двор, дефективный балкончик. Вскрыл бутылку просекко, плеснул в шипучку персиковый сок, Джуд засмеялась. У нее и смех бархатный, переходящий в грудные ноты, что с таким бюстом не удивительно.

— Ты не забыл!

— Я редко что-нибудь забываю.

— Наверное, тяжело так жить?

— Ну… — пожал плечами и не ответил.

Не тяжело, дарлинг. Просто невыносимо. Но где тебе понять-то.

Спросила, качнув к нему бокалом:

— А тебе?

Губы ее были облиты бежевым, пахли вином и летом. На исходе октября очень кстати. Какое-то время он сможет прожить на выкачанном адреналине, на заемном тепле, главное, вовремя остановиться, не сожрать до скелета.

— А я не люблю сладкое.

Налил себе чистого. В дверь постучали.

— Это что?

— Ресторанная доставка, что же еще… мы могли бы поужинать внизу, но сегодня ты редкостно, удивительно, восхитительно нетерпелив. Возьми у них пакет, хорошо?

Пока забирал пакет, сзади, за спиной, шуршало дамским тряпьем, Джудит скинула жакет, возилась с платьем… зачем? Женщину должен раздевать мужчина, глупости это все, самостоятельность их всякая. Повел носом в принесенный пакет:

— Тартар? Это к беллини?! Синьора ни в чем себе не отказывает… ты уверена?

— Я голодна, — обернувшись, отвечала так, словно оно объясняло всё. — А ты?

— Нет. Может быть, потом.

— Может, и потом…

Сделать это красиво.

Красиво Грушецкий любил и умел. На внешность не ставил никогда, брал стилем, харизмой и обхождением. А потом, мужчина, умеющий носить брючный костюм и галстук — как ненавидел он официальный прикид в эпоху работы в теленовостях! — имеет бонус, он и в карго выглядит мужчиной, умеющим носить костюм, то есть, стильно, дорого, эффектно, этакий плейбой на отдыхе. Впрочем, делать-то тут особо ничего не требовалось, не девочка, знала, зачем звала. Тесно, не развернешься, в три шага можно пересечь всю комнату, нагнуться к Джуд, притянуть к себе. По росту она приходилась лбом ему в подбородок, уютно умещалась в объятиях, втекала в изгибы тела, вжималась в его твердость и плотность своей жаркой истомой, податливостью, влагой.

Переход от контакта галантного, медленного и плавного к жадному и горячему женщин обычно завораживал, они мягчали, покорялись, иногда и от неожиданности. Быстрота, буря, натиск… Эла тоже слабела от быстрого сближения, изумлялась так трогательно, когда он наклонился поцеловать ее — там, в «Гаштале». Так, не надо сейчас вспоминать о ней, лишнее. Джуд не была исключением из правила, отзывчиво подалась навстречу. Нужно эту целовать, не заглядывая в глаза, иначе ужас может пересилить в ней похоть. Он прямо ощущал, как тварь его рвалась наружу, впивалась в доступную плоть. Всего один раз, ничего страшного, жива останется, жива, так уж и быть…

Целовал. Вначале еще помнил о том, что надо не сожрать целиком. Аккуратно взять немного сверх положенного человеческому самцу. Но тварь внутри бесновалась, требовала свое, и держался сознанием на последней грани, отделяющей тонкое, чуткое, человечье от бесчувственного хитина. Еще держался, пока Джуд с жарким стоном не выгнулась, не притерлась грудью, проникнув ему в рот языком… И тут сорвало, и унесло куда-то в порубежную тьму. Чтоб в его возрасте, с его опытом вело так, что аж трясло, как мальчишку? Ощущение не столь обрадовало, сколь удивило. Что-то оно напоминало, испытанное раз в жизни, нераспробованное до конца. Это похоже…

Стоп. Такое было только раз, с Элой, и только с нею, уже прошедшей метаморфоз. Так стало быть, и эта?! Ему все-таки повезло, попалась еще одна несравненная редкость? И получится прикоснуться к тому самому коллективному сознанию в одном человеке? Возможность невыразимо будоражила в нем приключенца, исследователя жизни и женщин. Инсектосекс — это же охрененно круто попробовать, когда у него еще будет такой шанс? Жизнь — ничто, кроме как ощущение, почему бы не взять теперь? Вспомнить, каким он был всегда, но пройти фазу со всем вкусом и полнотой. Пять лет в заточении внутри самого себя! Покуда плоть не распалась на нем, пережить то, что можно пережить — остроту бытия. За интенсивность чувств позволительно и заплатить риском. Хотя они же не убивают самцов своего вида… Странно, почему его проняло только теперь?

Теперь он видел. Конечно же. Самка его вида.

Пусть это не то, чего он хотел бы, но то, что мог получить. Грех отказаться. И зеркало. Зеркало здесь висело напротив кровати, бесстыдно и очень заманчиво отражая постель. Это что же, повезет и увидеть метаморфоз в процессе? Рубашка в тон глаз слетела под ноги, заскрипела молния платья. Она высвобождалась из шелка в самом деле как имаго из нимфы, в черном кружеве белья томно горели розовые соски. Уже самое начало заставило его остро пожалеть, что свою такую он предпочел убить, а не овладеть ею. Эх, как бы это было у них… А потом он забыл обо всем, что было, обо всех прежних, и осталась только эта, теперешняя. Тело Джудит было тяжелым, веским, плотным, упругим. Оно наполняло руки и рот, оно звало наполнить его собой. Его не остановило бы, даже если бы она под ним умерла. Зов, это был зов.

И успел еще спросить:

— Как ты хочешь?

— Как хочу? Резко, грубо, сзади, и чтоб ты слил в меня до последней капли, досуха. Ох, какой же ты красавец…

Одну руку запустила ему волосы на затылок, перебирая пряди, другой расстегнула ремень на брюках, проникла внутрь. Плотно взяла, умело, уверенно, чувствительно восхитилась объемом в форме, ощущение стало таким ярким, почти болезненным, а после… словно моментом в теле замкнуло электрическую дугу, и больше он ничего не помнил.