Бьющий на взлете

Глава 11 О гениталиях ктырей

Строго говоря, вопрос надо было решить вчера — явиться по месту и доложиться. И, возможно, он совершенно напрасно не сделал этого. Гонза ненавидел докладываться, с его точки зрения оно сбивало чистоту эксперимента. Местный энтомолог, Луиджи Строцци, был довольно юн и непосредствен для своей работы, несмотря на пройденную с отличием службу в егерской вертолетной эскадрилье «Калабрия»:

— Надо же! — восхитился он. — Ктырь! Настоящий! Матерый!

— Я попросил бы, — процедил Грушецкий сквозь зубы.

— О, прошу прощения, я… просто никак не ожидал… и вот…

Гонза сжалился:

— А что, такие, как я, редкость?

Строцци еще раз окинул его взглядом — на сей раз очень клейким, въедливым таким, прицельным, безо всякого смущения:

— Лжектырей видел. Еще часто темнушки попадаются.

— А чем лжектыри отличаются от нас?

— Они сравнительно безвредны. Но очень надоедливы. Разводят женщин на секс и деньги, не на душу.

Унизительно, думал Гонза. Скатился за эти годы от ктыря подлинного, но неосознанного, до осознанного лжектыря. А дальше что? Пошлый самец темнушки? Эх…

— А в чем разница? Как вы это видите, Строцци?

— Настоящий темнушка крайне загадочен, лжектырь такой опасный, прям секс.

— А я?

— А от вас, — Строцци помялся, — пахнет ветром и смертью.

Повисла пауза, достаточная для того, чтобы пропустить полбокала белого и пару кусков телячьей печени по-венециански. Но поесть, будем откровенны, он мог и в более приятной компании. В Al Botegon было весело, шумно, немного смрадно, как полагалось в хороших заведениях подобного толка. Запахи жареных креветок, мидий, лука впитывались в волосы и одежду мгновенно и намертво. Это осенью, а летом тут, должно быть, вообще филиал ада для тонко чувствующих. Грушецкий поморщился:

— Строцци, почему здесь?

— Не учуют.

Хищнецы и впрямь отличались более острым нюхом. Но и, правду сказать, пока он не видел ни одного. Хитин видел, а этих нет. И, в общем, не то чтобы горевал о недостаче.

— А есть основания полагать, что могут? Их много?

— Могут-то всегда могут. Не много, но некоторое количество имеется. Если вы про оперативную обстановочку, то в последнее время все спокойно.

— Строцци, тогда что мне тут делать?

— А что вы тут собирались делать, синьор Грушецки?

— Скажите мне как местный, разве в Венеции можно собираться делать хоть что-то? Тут можно только смотреть на красивое.

Строцци ухмыльнулся:

— Принято. Вот и смотрите на красивое. А если оно где-то больше, чем надо, пошло трещинами и уже вылупляется из кладки… дайте знать.

— У вас есть какие-то конкретные наметки? Или мне просто светить лицом в людных местах?

— Скорей, второе. Ловля на живца дает обычно хороший процент попаданий. Вы надолго?

— Дней на десять, проездом.

— Это правда, вы не носите оружия?

— Да.

— Напрасно.

— Я много что делал в жизни напрасно, и ничего, жив. А наибольшую глупость сотворил именно со стволом в руке. Теперь побаиваюсь повторения, знаете ли.

— Но вы понимаете, что это… под вашу ответственность?

— Уверяю вас, я уже брал на себя подобного рода ответственность. Неоднократно. Со мной никогда ничего не происходит. И это удивительно скучно.

— Хорошо. Приглядывайтесь, но имейте в виду, в Венеции многое — не то, чем кажется. И держите связь ежедневно.

Интересно, что сказал бы Новак, знай он, что Грушецкий целит в Венецию.

Но он не сказал Новаку. В конце концов, Пепа и так поимел с него достаточно пользы и чуть-чуть удовольствия.

Польза и удовольствие. Порно уже не работало, проститутки не годились. Во-первых, пан Грушецкий с возрастом стал придирчив и брезглив. Во-вторых, слить, конечно, можно, но его внутренней твари это не давало ровным счетом ничего, купленная самка ктыря не кормила и впрок не шла. Самку следовало завоевывать, ритуалы ухаживания, брачные танцы, вся эта хрень. Работало только добровольное согласие и обоюдно приятный акт. А ведь были еще нюансы… На прямой вопрос Пепа хрюкнул и рекомендовал почитать трактат на сто семьдесят восемь страниц для любителей семейства Asilidae под названием «О гениталиях ктырей», начав с себя, раз уж Гонзу интересует видовой секс и его разнообразие. Что ж, процесс интересовал. Секс — это бессмертие, это та, в которой ты есть, и от этого тебя как бы нет. Господь Бог в неисчислимом милосердии своем поместил бессмертие в самую нелепую точку — секс — и упаковал максимально возможным образом абсурдно. Но ведь работает! Пусть даже и на пару секунд.

Новак глумился, однако вещал:

— Двукрылые любят секс. Невозможно не любить секс, если ты весь год существовал только ради этих двух часов полового акта.

В юности Гонза так и ощущал порою, что живет ради тех самых не часов, но минут, и погоня за минутами отбирала часы, и дни, и дарила адреналин, на который он подсел больше, чем на эндорфин, а окситоцина ему в принципе не доложили при изначальной прошивке.

— Значит, что отличает вас от людей… Запоминай, как должностной устав, повторять не буду. Дары. Специфическое поведение в процессе ухаживания, чтобы liebe поняла, что перед ней самец ее вида, а не человек — ведь внешне они похожи. Спарившись с неправильным видом, liebe не получит потомства. Важно вести себя непринужденно на ранней стадии, потому что ставки высоки, учитывая, что это может быть единственный сексуальный контакт в жизни — в смысле, с партнером своего вида… Непринужденно ты умеешь. Далее… прелюдия примерно как у людей. Совокупление длится около двух часов.

— Мощно. Марафонские дистанции.

— Я думал, ты позавидуешь.

— Я бы позавидовал, но не с кем. Ты же сказал, liebe вымирающий вид, встречаются крайне редко…

— Молодые liebe бывают резкие, поджарые, напоминающие с лица молодых же ктырей, что порой приводит к неловким ситуациям…

— То есть, гомосексуализм опять изобрели не люди?

— Люди вообще ничего не изобрели. Гонзо, мне не нравится, что ты много шутишь.

— В смысле? Я должен рыдать от этой информации?

— Да как хочешь. Но до тебя пока совершенно точно не дошло, что у хищнецов секс — развлечение опасное в первую очередь для самцов. А не как у людей. Довольствуйся женщинами, но аккуратненько… следи за собой.

Грушецкий поскучнел лицом, отвечая выраженным ожиданиям Новака:

— С женщинами что-то не получается.

— Как будто раньше у тебя получалось.

— Ты это… не хами. А то огребешь. От ктыря.

— Не огребу. Дружеский совет хочешь? Козлить перестань. Лезть на рожон завязывай. Побудь уже осторожен.

— Это я-то?

— Ты-то. У тебя вроде пара человек на иждивении имеется. Мог бы о них подумать, если про самого себя думалка не включается.

— И откуда ты все знаешь, Пепа?

— Работа такая. Плюс я к тебе привязан. Ничего личного — как к коллекционному, породистому ктырю. И да, у них — у вас — нет миссионерской позиции, не спались.

— Вообще нет?

— Ну, продвинутые могут и потерпеть такое твое извращение, но без энтузиазма. Для оплодотворения так себе поза. У них совсем другие возможности, дружище, совсем другие… самец комара-толстоножки передает всю свою сперму партнерше примерно за двенадцать часов. На определенных стадиях совокупления самка мухи цеце может ощущать стимуляцию от гениталий самца в восьми местах своего тела. Дрозофила способна эякулировать семь раз в минуту…

— Подумать только. Я раздавлен и унижен самцом дрозофилы.

— То ли еще будет. Или вот языкан-большехоботник. Его очень любят бабы, достает языком прям сам понимаешь куда. Безобиднейшее существо, кстати. Их мы не привлекаем. Толку в работе никакого, им лишь бы трахаться.

— Не буду спрашивать, почему он большехоботник.

— Не спрашивай. Но угадал верно.

— А самки?

— Что самки? А, самки. Если встретишь такую, повезет уже тебе, а не ей. Но они не в твоем вкусе — крупные, корпулентные, рыхловатые.

— Новак, стоп. Я уже не знаю, ржать или тошниться.

— То и другое, привыкай. Ну и да. Если ты попался самке своего вида, крайне редко она потребует от тебя зачехлиться. С большей вероятностью разведет, как это у людей называется, на незащищенный акт. Только у них акт незащищен именно для самцов. Могут и закусить в финале партнером.

— Ладно, а что будет, если я встречу еще одну?

— Одну кого?

— Ну… liebe.

— Плохо тебе будет. Тикай, Гонзо, если встретишь.

— Ты это серьезно?

На Новака он смотрел в прямом смысле сверху вниз, превосходя и в ширине плеч, и в общей массе, и в зале выжимал в полтора раза больше своего веса, лось чистейший, но… Но Пепа светил глазками чуть ли не с состраданием, кабы Новаку вообще было известно то чувство:

— Я-то серьезно. А ты вот — нет, дурень. Не встретится тебе еще одна liebe — и радуйся, дольше проживешь. Если им что-то нравится, они берут это сами.

— Я не что-то.

— Сложно ощутить себя объектом, правда, старик? Я потому и говорю — будь осторожен.