Боярышня Евдокия

Глава 8.

— Дусенька, что ты придумала? Дусь! Скажи мне! Ой, Дусь, а ты видела, как я победила? А рожи их видела? А ты слышала, что они говорили? Разве так можно? У меня у Белого моря мамин дядька живёт, и он не дикарь! Там очень хорошие люди живут! Дусь, что ты молчишь? Или ты… ой! Дусенька, а ты уже придумала что-то или просто так сказала?

— Мотька, я же тыщу раз просила не называть меня Дусей!

— Прости, Дунечка, я случайно. Ты же меня знаешь, я бы никогда, если бы в голове всё не путалось!

— Знаю, — вяло отмахнулась Дуня и посмотрела на взволнованную боярыню Авдотью Захарьевну. Даже в тёмном возке было видно, как горят её щеки.

— Евдокия, прости, мой недосмотр, — повинилась женщина. — Не успела предупредить тебя о Селифонтове! Он староста Федорковской улицы на Торговой стороне, и он человек Марфы Борецкой.

Дуня из вежливости кивнула: главное про бородача она уже поняла, а пояснения про улицы ей ни о чём не говорили.

Конечно, она знала, что Новгород расположился с двух сторон реки и каждая сторона получила прозвание. Но Новгород делился не только на стороны, а ещё на пять частей, прозванные концами. Концы делились на сотни, а сотни на улицы. Каждая улица выбирала своего старосту, так же свой староста был у сотни и всего конца.

Очень понятная система учёта и контроля, и московскому князю она нравилась. А вот дальше была особенность. Старосты проводили голосование на местах по разным вопросам, а потом шли в центр, чтобы засесть всем советом господ и обсудить волю народа.

Это и есть вече. Всё культурно и почти по-домашнему, без многотысячного столпотворения.

Настоящая политическая борьба разворачивалась внутри совета господ, а это три сотни человек. И конечно же, собирались полным составом не по всякому вопросу.

Дуне было жаль, что такая интересная система управления изжила себя по причине человеческого фактора.

— Евдокия, — с тревогой обратилась боярыня, — ты, конечно, не ударила по рукам, и устроенный тобою спор можно считать недействительным, но… — Авдотья Захарьевна замялась, а Дуня продолжила:

— …но слово было сказано.

— Да, — кивнула она. — Я уверена, что уже сейчас Селифонтов бежит к Борецкой и докладывает о произошедшем, а вечером по городу будут ходить небылицы о твоём уговоре.

Дуне вспомнился не староста, а литовский боярин. Уж очень грамотно он манипулировал настроением общества и у него были свои лягушки-квакушки. Тот же поляк явно подчинялся ему.

— Дунь, ты чего молчишь? — обеспокоенно спросила Мотя.

— Да вот, думаю, что это вообще было? — хмыкнула подруга.

Авдотья Захарьевна открыла рот, чтобы вновь повиниться за столь неудачное введение боярышень в общество, но Евдокия подняла руку, останавливая её.

— О моём споре насчет искусства не беспокойся. Я знаю, что делаю. А вот настроение в совете господ какое-то… — боярышня покрутила кистью, показывая, что не находит нужного слова, но всё же высказалась: — нездоровое.

— Дунечка, о чём ты? — спросила Мотя, сообразившая, что из-за волнения многое упустила.

— О том, как легко тут играют словами. Признаться, это сбивает с толку, — Дуня посмотрела на боярыню, и та закивала головой, при этом сжимая кулаки: её сына сегодня чуть было не втянули в поединок, да ещё выставили бы зачинщиком.

— И мне интересно, часто ли подобное случается? — спросила боярышня.

— Нечасто, но и не редко, — задумчиво произнесла Авдотья, а потом вдруг пожаловалась: — О нашей семье о прошлом годе прошел слух, якобы Захар Григорьич лихим людям шепнул об одном негоцианте и тот пропал. То лжа была, но, чтобы восстановить доброе имя, пришлось много подарков сделать. А сейчас ты спросила, и я вспомнила, что похожее случилось с Григорьевичами, а потом с Мишаничами.

— Их пытались обвинить в разбое?

— Нет. Григорьевичей уличили в смене веры, но оказалось, что байстрюк из мести навет составил. Да и не он это придумал, а его товарищ. А одного из Мишаничей в насилии обвинили и чуть всех не пожгли за это, да вовремя сыскали ту девку и оказалась она не девкой, а вдовой с детишками, зарабатывающей этим делом, — выпалила боярыня.

— Значит, Григорьевичи и Мишаничи отстояли свою правду?

— Отстояли, но осадочек остался, и от дел города их на время отстранили. Были и другие, но сердцем чую, что нечисто там было.

— Боярыня, а Григорьевичи, Мишаничи, другие… они товарищи твоему мужу?

— Ну-у-у, не так чтобы товарищи, но у нас общие интересы, да и за Москву мы стоим. А что?

— Сердцем, говоришь, почуяла, что не ладно, — повторила Дуня и тяжело вздохнула. Боярыня кивнула и попыталась объяснить:

— Вроде бы живём как прежде, хозяйничаем, делаем дела, заботимся о детках, а свары всё чаще у нас возникают. Люди, за которых раньше каждый поручился бы, вдруг оказываются бесчестными. И теперь не знаешь, кому верить. Но… — боярыня приложила руку к сердцу, — нутром чую, что наветы всё это!

— Хм, Авдотья Захарьевна, интересные ты вещи рассказала.

— То мои глупые думки. Я же только когда ты спрашивать начала смогла всё, что сердцем чуяла, в слова облечь. И чудится мне, что твой спор о фигурках в любом случае обернут против тебя.

— Всё может быть.

— Не связывалась бы ты с этим, а? Скажись больной, авось обойдётся. Я подтвержу, что чужаки сглазили тебя.

— Спасибо, что переживаешь, Авдотья Захарьевна.

Через минуту возок въехал во двор, и боярыня попыталась зазвать гостий к себе, но девочки сослались на то, что надо поскорее рассказать обо всем Кошкиной. Распрощались и поехали на княжий двор. Боярич вызвался проводить, но Матрёна Савишна даже не глянула на него, хотя плюсик на его счет закинула.

— Дунь, я чего-то ничего не поняла, о чём ты говорила с боярыней. Тут что, на людей клевещут?

— Похоже, что так.

— Но правду-то не скроешь!

— Отчего же? Ты сегодня всем доказала, что в шахматы может играть любой человек, но все сделали вид, что ничего не было. Более того, начали дурацкий разговор о несовершенстве фигурок, перешли к оскорблению целого народа и именно это все запомнили бы, если бы не спор

Матрена поникла, но беспокойство не позволило ей сидеть молча:

— Дунь, скажи, чего придумала-то? Не опозоримся мы?

— Не должны. Я вспомнила об одной интересной забаве, такой же древней, как шахматы и на мой взгляд это интереснее последних, но если её показывать таким, как Селифонтов, то…

— Заплюют! — сразу же согласилась Мотя. — Только я не поняла про предмет, который может сделать только мастер, но предмет сей до изумления прост.

— Предмет? А-а-а, это шар — нарочито небрежно ответила Дуня и рассмеялась, увидев лицо подруги.

— Просто шар?

— Ага, шестнадцать идеально ровных шаров, — назидательно подняла палец вверх, — все одного веса и размера. К ним потребуется две идеально ровные палки, при этом одна сторона должна быть чуть массивнее другой. И ко всему этому абсолютно ровный стол с ловушками для шаров.

— Э, — раскрыла глаза Матрена, — а ведь ты права. Только мастер сумеет сделать то, что ты перечислила. Но в чём смысл этой забавы?

— Шары выставляются посередке вот так, — Дуня пальцами показала треугольник, — резким ударом палки бьёшь по верхнему шару, и он расталкивает всю группу шаров. Хорошо, если один из шаров сразу прокатится через весь стол и попадёт в ловушку, но если так не случилось, то…

— Вторая палка для второго участника! По очереди надо загонять шары в ловушки?

— Да, ты молодец, — похвалила Дуня.

Мотя прикрыла глаза, пытаясь представить, насколько это интересно и в волнении закусила губу.

— С шахматами не сравнить, — призналась она, отдавая предпочтение шахматам.

— Это если просто бить по шарам, по прямой.

— А как ещё можно?

— Мотя, стол не такой, за каким мы едим. У стола должны быть бортики, — Дуня показала рукой и дальше помогала себе ими объяснять. — Можно осторожненько, но при этом чётко ударить в шар, направляя его в бортик, заранее просчитав, в какую сторону он отскочит.

Мотя закрыла глаза и как дирижер начала двигать руками, отслеживая виртуальный шар и неожиданно замерла, распахнув глаза и вытаращившись на Дуню.

— Это же… — она поперхнулась слюной, но быстро откашлялась и вытерла подбородок, — это же многоразность! Не каждый сообразит!

— Она самая.

— Мне нравится! Дусенька, это же так здорово! Почему ты раньше не вспомнила об этой забаве? Где ты её видела? Почему о ней никто не знает?

— Засыпала вопросами, — усмехнулась Дуня. — Я видела всего лишь картинку этой забавы и слышала, что о ней говорили, но признаюсь, многое пришлось додумать самой. Думала, что как-нибудь воспроизведу увиденное, но забыла.

— Ой, а мы успеем за три дня всё сделать?

— Мы не успеем, а мастера должны успеть.

— Но…

— Наймем столько мастеров, сколько нужно.

— Дунь, а тебе денег не жалко?

— Нет. Это моё маленькое сражение, и если деньги помогут мне его выиграть, то я буду довольна.

Евдокия приосанилась и чопорно заявила:

— Чувствовать себя победителем — это важно для правильного развития личности.

— Ой, Дунь, ты прямо философ!.. — искренне восхитилась Матрена.

— А сама-то! Бросила вызов и победила! — Дуня на эмоциях обхватила её за плечи и потрясла, восторженно воскликнув: — Мотька, это было потрясающе! Это было шикарно и сногсшибательно! Дева победительница!

Подруга просияла, и Дуня не смогла отвести от её лица глаз. Внешность Матрены была своеобразной. Иногда она казалась невзрачной и даже некрасивой, если краснела, а краснела Мотя всем лицом, но стоило ей приодеться, как все недостатки превращались в достоинства. Одежда словно бы насыщала её цветом и Матрена преображалась, причём ей к лицу были как холодные цвета одежды и тогда она походила на Снегурочку, так и тёплые.

Но всё блекло, когда Мотя смеялась! В таких случаях ею любовались стар и млад, мужчины и женщины. Дуня знала, что про её улыбку говорят то же самое, но себя она не видела, а Мотька — вот она, красавица!

На княжьем дворе по-прежнему было тесно из-за телег, но людей стало поменьше. Евпраксия Елизаровна проследила, чтобы все расплатилась с ямщиками, и они увели лошадей.

Пока девочки шли по дому, то прислушивались к разговорам и узнали, что кое-кто из новгородских торговцев прознал о приехавших мастерах с товаром и выкупили немного сладостей. Ещё приезжали люди разных бояр, спрашивали о новинках, но покупали тоже только сладкое к столу.

— Я больше всего волновалась за сладости, — шепнула Мотя на ухо Дуне. — Все же это баловство, а денег стоит немалых.

— Сейчас весна и всем постоянно чего-то хочется, а наши сласти обалденно пахнут.

— Боярышни! — окликнула девочек ближняя княгини. — Вас в общей горнице ждёт боярыня Евпраксия.

Девчонки развернулись и поспешили за ближней, радуясь, что не успели раздеться. Они ещё вчера приметили, что в общей горнице было холодно и она прогрелась только к концу пира и то, наверное, надышали, а не печь тепло дала.

— Евдокия! — воскликнула Кошкина, как только подружки вошли в помещение. — О каком споре идёт речь? Почему я об этом узнаю не от тебя?

Дуня переглянулась с Мотей, округляя глаза по поводу скорости сплетен, но надо было рассказывать. К сожалению или к счастью, говорить пришлось при княгине, и та слушала с неменьшим вниманием, чем Кошкина.

— Матрёна, вот удивила! — довольным голосом произнесла боярыня. — Экая ты мастерица в шахматах. Надо будет Ивану Васильевичу отписать. Он любит эту забаву.

— Можно провести турнир по шахматам! — выпалила Дуня.

— Это к Марии Борисовне, — усмехнулась Кошкина, но тут же посерьёзнела: — Евдокия, я могу надеяться, что ты влезла в спор со взрослыми мужами, имея план?

Дуня кивнула.

— Хорошо, — чуть подумав, решила боярыня и повернулась к княгине. Та прикрыла глаза, подтверждая какой-то договор между ними и крикнула:

— Позовите боярина Луку!

Все вокруг оживились, захлопали двери и через минуту перед княгиней появился старый воин. Одет он был просто, но княгиня назвала его боярином. Впрочем, Михаил Олелькович — военный князь, и его бояре под стать ему.

— Лука, даю тебе поручение, — размеренно произнесла княгиня, — помочь боярышням. Они сами тебе скажут, в чём нуждаются… без лишних ушей.

Боярин склонил голову и посмотрел на московских гостий. Мотя робко улыбнулась, и старый воин по-доброму усмехнулся в ответ:

— Идёмте, красавицы, помогу чем смогу!

Как только они вышли из общей горницы, старый воин остановился и заозирался.

— Где бы нам с вами переговорить без лишних ушей, о которых намекала княгинюшка.

— Я видела небольшой садик на улице. Там ещё пара скамеек стояла.

— А-а, цветник, — быстро сориентировался боярин. — Хорошее место.

Они вышли во двор, обошли дом и попали в небольшой сад. Дорожки и площадка со скамьями были выложены округлым камнем, но сам цветник ещё не набрал силы и радовал только слабыми ростками.

— Присядем, — предложил Лука. — Хорошо тут, — выдохнул он, жмурясь от солнышка. — Я хоть кости погрею, а то застыл без дела-то.

Дуня с Мотей переглянулись, давая боярину время насладиться весенним солнцем.

— Ну, что же вы молчите, пичужки? Говорите, что нужно — исполню.

Дуня перечислила то, что необходимо сделать к третьему дню.

— Хм, задача. Идеально ровный стол с бортиками и кованные ловушки с сеточками по углам и вот здесь. Это можно сделать, но времени потребуется больше.

— Я заплачу за срочность. Пусть над столом работает сразу несколько мастеров.

— Ишь, какая шустрая!

— И стол необходимо сделать раньше срока, чтобы осталось время доработать его.

— Ладно, обговорим ещё твои доработки. Меня волнуют шары. Никто никогда ничего подобного не делал. Пятнадцать идеально ровных и одинаковых шаров.

— Важен вес, и чтобы в итоге они ровно катились. Тут нужен отличный мастер, который почувствует центр… ядро шара.

— Хорошо, я понял. Стол, палки, шары из дерева, а лучше из рыбьего зуба* (морж на Руси считался рыбой).

— Да. Вот серебро, — Дуня сняла с пояса расшитый замшевый мешочек с деньгами и положила его на скамью. Боярин взял, взвесил в руке и вопросительно посмотрел на боярышню.

— Это задаток, — уверено произнесла она. — Коли работу выполнят в срок и все будет ладно, то ещё два раза по столько же дам.

— Ну что ж, пойду радеть за тебя, — неторопливо произнёс он. — Стол скажу нести в Ярославов двор. Размеры немалые, значит столешница будет тяжелой.

Девочки слушали и кивали, ожидая, когда же боярин наконец-то пойдёт к мастерам. Им обеим уже казалось, что сами они быстрее всё заказали бы. Но вот Лука Мефодьевич поднялся, ласково проворчал:

— Эх, торопыги, — и направился к выходу.

Тут же выскочила дворовая девчонка, видно, дожидавшаяся его ухода и выпалила:

— Боярышни, вас обедать приглашают.

Обед был поздним и когда поднялись из-за стола, то уже стемнело. Весь вечер был потрачен на разговоры о наилучшем устройстве торга для каравана.

Уже на ночь глядя, когда укладывались спать, Кошкина потребовала подробности утренних приключений подопечных. Дуня всё рассказала и в свою очередь спросила, можно ли доверять княгине?

— Её муж наместничает в Новгороде, — пояснила боярышня свои сомнения.

— Михаил Олелькович зело сердит на новгородцев, — ответила Кошкина. — Приняли его неласково, хотя сами пригласили.

— Я слышала, что за приглашением Михаила Олельковича стоял предыдущий владыко новгородский, но он умер…

— Да, умер и начались внутренние распри. Не обошлось без Борецкой. Но тут уж её противники разъярились и не дали поставить владыкою бывшего владычьего ключника.

— Ого! Она ещё своего владыку хотела поставить! — ахнула Дуня.

— Да только что толку, что ей не дали этого сделать! Она сделала главное: всех привела под руку Казимира! Взяла и снарядила посольство в Литву, а там её человек, Селифонтов, заключил от имени всех договор с Казимиром. Теперь рядят, имеет ли силу этот договор или нет. Великий князь-то Литовский и Польский подписал договор! Он согласился принять новгородцев и защищать их от Москвы совместно.

— Да уж, — протянула Дуня. — Как интересно всё. От целой республики приехал какой-то староста, подписал архиважный договор и всем приходится считаться с этим, потому что Казимир признал Селифонтова послом!

Кошкина развела руки, показывая, что сама поражена, как быстро всё сладилось.

— А что же Михаил Олелькович? Ожидать любви от новгородцев было глупо. Они со всеми военными князьями сорились. А у Олельковича литовская родня, и ему вроде бы в радость, что Новгород станет литовской провинцией.

— Михаил Олелькович немало натерпелся от Казимира, но вынужден ему подчиняться, а новгородцы сами лезут под тяжелую руку… — Кошкина не договорила, устало прикрыв глаза.

Княгиня много рассказала ей о жизни в Литовском княжестве. С каким удовольствием тамошняя знать причисляет себя к наследникам Римской империи, как пренебрегает своей историей и языком. Додумались использовать родной язык в быту, а ляшский и латинские буквы в обществе, как символ своей причастности к погибшей империи. Рассказала и о захватившем знать поветрии избранности данной по праву рождения.

Боярышни внимательно слушали её, но ничего нового Кошкина не сказала. Дуня ещё в дороге поведала подруге о том, что сообщил ей Семён Волк.

Девочки переглянулись и без лишних слов помогли подготовиться боярыне ко сну. Евпраксия Елизаровна целый день общалась с разными нужными людьми и наговорилась до хрипоты.

Новый день принёс новые хлопоты. Кошкиной предстояло в неформальной обстановке встретиться с боярами и донести мысль, что Московское княжество за последнее время стало сильнее и на односторонний разрыв старых договоров ответит жестко.

Но когда боярыня проснулась и попыталась что-то сказать, то из её горла вырвался только хрип. Всё утро девочки пытались вернуть ей голос, а потом наблюдали за потугами иноземных лекарей.

К вечеру уже всем стало ясно, что от именитых лекарей нет толка и в дом княгини позвали бабку-шептунью. После эффектного выступления шептуньи Кошкина почувствовала облегчение. И только юные боярышни хмурились.

Они за весь день не присели, пытаясь облегчить состояние Евпраксии Елизаровны, озвучивая её пожелания и заставляя много пить. В случае усталого горла ничего более делать не надо было, вот к вечеру и наступило облегчение.

Но были в этот день и хорошие новости. Боярин Лука Мефодьевич отчитался о сделанных им заказах. А приехавший к сестре боярин Овин предложил устроить торг вне стен Новгорода, чтобы сократить сборы за торговлю. Его предложение оказалось не без изъяна, так как торговую площадку необходимо было обустроить своими силами, но это был хоть какой-то сдвиг.

Следующие пара дней промчались как един миг. За исполнением заказа боярышень следил боярин Лука. За подготовку площадки для торга взялся боярин Овин, а Кошкина с девочками наносила визиты старым знакомым и рассказывала о переменах в Москве.

Утро важного дня началось рано. Евпраксия Елизаровна вместе с подопечными отстояла заутреню, потом они позавтракали и сразу отправились в общие палаты. Дуня думала, что её сердце выпрыгнет из груди, так сильно волновалась она насчёт своих заказов.

В Ярославовом дворе их дожидался боярин Лука и сразу повёл их в большой зал.

— Вот полотна зеленого цвета, — указал он рукой на разложенную ткань, — а вот стол. Всё сделали, как ты просила.

Дуня положила на пол большую сумку с бильярдными шарами, которые боярин принёс ей накануне. Мотя пристроила сверху выровненные кии*. (*устаревшее название палок) И обе они подошли к столу. Бортики ещё не были закреплены, но отверстия для креплений были подготовлены.

Дуня взяла один из шаров и поставила в центр стола. Он сразу же покатился и тут один из мужчин, стоявших в стороне, выступил вперёд:

— Боярышня, пол неровный. Надо подложить щепочку под ножку и тогда стол выровняется. Но нам сказали, что сперва потребно натянуть полотно?

— Да, — Дуня подошла к полотнам, пощупала их, выбрала подходящий рулон, и велела: — Приступайте.

Несколько человек сообща взялись за новую работу и вскоре стол был плотно обтянут тканью, а потом в считанные мгновения закрепили бортики.

Зал постепенно заполнялся знатной молодежью, старостами, посадниками, боярами, гостями Новгорода. Все с интересом наблюдали за работой мастеров и московскими гостьями.

Новгородцы переглядывались, уточняли подробности спора, но все говорили разное. Одни настаивали на том, что юные боярышни утёрли нос иноземцам, пренебрежительно рассуждающих о люде православном, другие выставляли московских девчонок глупыми, вздорными, злыми, не имеющими страха и уважения.

Кошкина прислушивалась к разговорам и все больше мрачнела, но виду не подавала. На её лице блуждала лёгкая улыбка превосходства, и она даже нашла в себе силы засмеяться, когда услышала, что Мотька бормочет о стервятниках. Но уверенность боярыни была напускной.

Евпраксия Елизаровна была поражена, как малозначимое словесное противостояние разрослось, приобрело политическое значение и привлекло сюда полный состав совета господ.