Боярышня Евдокия

Глава 30.

Евдокия спала и видела странный сон.

Родной Санкт-Петербург изменился. В её сне он стал малоэтажным, утопающим в зелени, уютным, но не сказать, чтобы тихим. Людей было много, но они никуда не спешили, часто останавливались поболтать или могли отвлечься на кормление лебедей, а кто-то наслаждался купленным мороженым.

Дунин глаз то и дело цеплялся за устроившихся в обособленных местах книгочеев, медитирующих у валунов пенсионеров, отдыхающих у пруда молодых мамочек с колясками. Ей неловко было их беспокоить своим вниманием, и она поспешила туда, где раздавались весёлые выкрики.

Это оказался целый ряд спортивных площадок и все они были заняты детьми и молодежью. Немного постояв, она решила прогуляться дальше и с удивлением поняла, что проходит уже мимо третьей открытой музыкальной площадки.

Первые две были пусты, но возле последней спорили какие-то люди и к ним активно присоединялись новые спорщики. Это было забавно. Она уже решила идти дальше, поскольку не понимала предмета их спора, как все вдруг ринулись к прокатному пункту, набрали разных музыкальных инструментов, и на ходу знакомясь, принялись сочинять мелодию.

Дуня улыбнулась, поддаваясь их увлечённому виду, но не верила, что можно вот так сразу что-то сочинить. Однако, уходить не хотелось и она продолжила наблюдать за спорщиками, и не зря. Музыканты наиграли задорный ритм, а любопытные прохожие со смехом придумывали слова. На её глазах родилась новая песня и все радовались ей.

Дуня невольно поддалась всеобщей эйфории и даже подключилась к стайке девушек, решивших немедленно придумать какой-то особый танец к новой песне, но её никто не замечал. Она была незрима для них. Ей пришлось отступить, хотя очень хотелось остаться с этими замечательными людьми.

Немного расстроившись, Дуня попробовала вспомнить тот Санкт-Петербург, который был при её жизни и изо всех сил потянулась к запомнившемся ей зданиям Невского проспекта.

Воспоминания приобрели объём, и сон сменился.

Величественные дворцы, по которым она соскучилась, почему-то расположились сразу за старым Новгородом. Смешные ретро-трамвайчики развозили туристов по пяти концам старого города, экскурсоводы хвастали необыкновенной историей господина Великого Новгорода, ставшего второй столицей России.

—…итальянские зодчие… сердце торговли… отправная точка всех исследователей новых земель… до сих пор жители города учат сразу несколько языков… древнейшие торговые династии… представительства всех стран сосредоточены… подходят к завершению работы по восстановлению группы скульптур, поставленной в восемнадцатом веке по мотивам барельефа пятнадцатого века…

Дуня в шоке слушала удаляющийся голос экскурсовода, ничего не понимая. Сердце глухо билось в грудной клетке, в голове зашумело, и она открыла глаза.

— Господи, неужели это правда, — прошептала она. — Цена одной несостоявшейся битвы!

Рывком Дуня села и схватилась за голову. Она была рада за Новгород, но Санкт-Петербург… её родной город!

Она долго сидела, вспоминая свой сон. Корила себя, пыталась понять, к добру ли перемены, а потом вспомнила людей из первого сна, как они были счастливы и духовно богаты в том Петербурге, что ей приснился.

— Не в зданиях счастье, — пришлось ей признать и начать одеваться. — Может, и блокады во время войны в этом городе из сна не было, — подумалось ей. Сразу же вспомнилась бабушка, всегда доедавшая за ней, маленькой, кашу. «Никогда не выкидывай еду!» — говорила она, а на вопрос почему, плакала.

— Дунечка, ты чего такая грустная? — спросила Мотя. — Евпраксия Елизаровна ушла ещё на рассвете к князю, а Авдотье Захарьевне я сказала, что ты плохо спала ночью и мы на заутреню ходили без тебя.

— Так чего, сейчас завтрак?

— Угу! Хлеба на стол выставили — во! — широко развела руки подруга. — Заедок всяких — ещё больше! Нам даже мёда стоялого нальют по чарочке.

Больше радуясь Мотиной радости, Евдокия принялась одеваться. Бояре Овины и правда решили отпраздновать, что остались живы. За мужским столом было полно народа, за женским — как обычно, и от того поели быстро.

— Матрёна Савишна, поговорить бы, — вставая из-за стола, произнесла Авдотья Захарьевна.

Дуня вопросительно посмотрела на Мотьку, а та кивнула и потупила глазки.

— А я? — спросила Дуня.

— А ты иди, Евдокиюшка, иди, не беспокойся о подруженьке, — улыбнулась боярыня.

— Ну, если что, — понимая к чему дело идет, — то за Мотькой будет дом в Москве в приданое, — буркнула Дуня.

— Дом? — ненадолго растерявшись, переспросила Авдотья. — Большой?

— Э, его ещё нет, но будет… добротный дом в лучшем из лучших мест!

— Неужели в Кремле? — обрадовалась боярыня Овина.

— Ещё лучше, — насупилась Дуня и поспешила уйти, но до неё донеслось:

— Дом рядом с Дусенькой, — смеясь, пояснила Мотя про самое лучшее место.

— Ну и ладно, — буркнула Дуня, вернувшись мыслями в свою будущую слободу. — Они ещё будут проситься ко мне, а я скажу, что мест нет.

— Ты чего сердишься, Евдокия Вячеславна? — с улыбкой спросил догнавший её Гаврила.

— Да так… а ты чего не за столом?

Боярич смутился, но не мог же он сказать, что караулил её ещё в церкви.

Они стояли в тёмном коридоре и молчали. Мимо прошмыгнула девка, обернулась, хихикнула.

— Спасибо тебе, Гаврила Афанасьевич, что от ворогов защищал, — чинно произнесла Дуня и поклонилась.

— Не я один и… как иначе? — чуть ли не возмущённо воскликнул он.

— Что твоя служба? — церемонно спросила боярышня. — Здесь останетесь или домой?

— Я домой теперь только к осени попаду, — словно бы извиняясь, ответил Гаврила, — а может, сразу три года князю отслужу.

— Дома-то есть кому за хозяйством приглядеть? Батька твой когда ещё вернется…

— Мачеха с бабкой крутятся, хватает их догляда. Хозяйство у нас небольшое, — с тоской признался боярич. — Ты не думай, серебра хватает, — вскинулся он, — но всё на службу уходит, — вынужден был сказать правду.

Дуня хмыкнула и боярич совсем поник. Но она не над ним фыркала. Уж ей ли не знать, что быть на посылках у князя скорее почётно, чем прибыльно, а отец Гаврилы в экспедицию отправился и наверняка много чего купил на свои деньги.

— Ничего, добудет твой батя Ивану Васильевичу второй золотой рудник и награда будет по заслугам, — ободрила она его. — В Сегеже-то всё водой заливает и трудно там медь с золотом добывать. Вот Пётр Яковлевич туда откачивающую воду трубу послал, может, легче станет…

Гаврила не знал, как идут дела на том руднике, из-за которого отца чуть не убили, и ему было интересно, а ещё немного обидно, что там есть трудности.

— Ты не видел Семёна Григорьича?

— Боярича Волка?

— Его.

— Зачем он тебе?

— Э, с какой целью интересуешься? — шутливо спросила Дуня, видя, что парень нахохлился.

— А с такой! — выпалил Гаврила.

— Оу, ну надо же! Вот они, какие цели, бывают! — засмеялась она.

Гавриле хотелось обидеться, но больше ему хотелось смотреть на неё. Дуня смеялась так, что казалось, вокруг светло делалось.

— Боярич у князя, — язык сам всё выдал, а Гаврила продолжал смотреть на неё и только когда Дуня сказала, что ей пора бежать, очнулся.

— Куда?

— Туда!

— Я с тобою!

— Обалдеть! — всплеснула руками боярышня. — Ты чего, теперь за мною по пятам ходить будешь?

— Князем велено, — сурово сдвинул он брови, как дядька делал.

— Боярыню Кошкину охранять и быть подле неё для всяких дел, — наставительно произнесла Дуня, цитируя князя, и юркнула на женскую половину. Оттуда чёрным ходом вышла во двор, огляделась, увидела, что её заметил один из Гришкиных ребят, улыбнулась.

«Бдят», — довольно подумала она.

— Ну и куда мы? — хмуро проворчал подошедший Гришаня.

— Псковичей проведаем, только со двора тихо уйдем.

— Не набегалась ещё? — копируя боярина Еремея, спросил он.

— Гриша, ты постарел! — всплеснула руками Евдокия.

— Чё это? — опешил он.

— Ворчишь много, а это верный признак старости.

— Я жениться собрался, — возразил ей воин.

— А, ну тогда, конечно, молодой, — развеселилась она, и Гришаня нарочито молодецки повёл плечами, вызывая ещё больше смеха у своей боярышни.

— В возке поедешь? — спросил он.

— Пешочком прогуляюсь, — подумав, ответила Дуня.

— Может, псковичей сюда позвать? Чего тебе ножки утруждать? Давеча такие туфельки красивые стоптала, — укорил он её.

— Гриша? Ты ли это? Не узнаю!

— Эх! — вдруг посерьёзнел Гришаня. — А я вчера чуть не умер от мысли, что не смогу защитить тебя. Как можно было руку на тебя поднять? — вырвалось у него.

Евдокия тяжело вздохнула и похлопала по плечу верного защитника — ей тоже было жалко туфельки, и она тоже не понимала, как можно было идти с оружием на неё.

— Это всё в прошлом, а сегодня надо поблагодарить Алексейку с товарищами за вовремя оказанную поддержку, разузнать псковские новости и послушать местные сплетни. Не забывай, на нас с княжичем держится московский новостной листок, а ещё сеть котиков успешно передаёт новости по своим каналам.

— Чего? Ты иногда как скажешь, я весь день хожу-думаю…

— Чего тут непонятно? В нашем городе есть Говорун, здесь кот… э-э, Тихун. Работает тайно, можно сказать, подпольно! Увидев меня, намурлыкал сплетни и всякое разное про всяких негодящих людишек.

— А какой он?

— Кто?

— Кот… Тихун.

— Так ты его разве не видел? Семен же его с подворья, где нас с Гаврилой держали, сюда привез!

— Эта зараза?! Он же дикий! Ребятам сапоги обоссал.

— Да ты что? Ну-у-у, значит, что-то не так с нашими новиками, раз их коты метят!

— Думаешь? — нахмурившись, спросил Гришаня.

Дуня удивленно посмотрела на него:

— Э-э, я же пошутила.

— Нет, права ты! — возразил он ей. — К бояричу Волку кот на руки попросился и мурчал… верно, тогда обо всех и намурлыкал ему, — тут Дуня закрыла себе рот руками, чтобы не рассмеяться. — А ребятки мои любого зверья боятся, — неожиданно закончил воин.

— Вот-те на! Деревенские же! — удивилась боярышня.

— От того в город с радостью прибежали, что нет толка от них дома.

— Гриша, наши новики — типичные служаки, вот и всё. А зверюшек не всякий жалеет. Но, если тебя это беспокоит, то предложи им завести кого-нибудь, чтобы прониклись заботой.

— Кого? — опешил воин, не всегда понимавший когда боярышня шутит, а когда всерьёз говорит.

— А как получится. Может птенец какой из гнезда выпадет, а они спасут и заменят ему родителей. Но я бы посоветовала рыбу приручить, — с умным видом пояснила Дуня.

— Чего? — совсем запутался Григорий.

— Они легко приручаются и хлопот с ними немного, — изображая умудренную опытом особу, солидно проговорила она. — Знай себе кидай в пруд хлебных крошек, а они как по команде приплывать станут.

— Ну и выдумщица ты, — усмехнулся он, но для себя решил попробовать. Вдруг он золотую рыбку приманит и тогда у неё попросит… Григорий задумался и надолго.

Дуня же, довольная тем, что Гриша больше не ворчит, направилась к Алексейке.

Её встретили всей честной компанией. Она поблагодарила их за помощь, пригласила всех в Москву за новыми товарами, передала подарочки Соломонии Евстахьевне.

— Низкий поклон бабушке, — наставляла Дуня. — А это вам, — боярышня достала коробочку с перьевыми ручками и вручила старшему. — Такие можно заказать только у князя.

— Эвона как! Удобно писать такой забавой?

— Очень.

— Как же нам к князю пробиться? — зачесали головы псковичи. — У него сейчас столько народу толпится, не протолкнуться.

— Если за княжьим товаром, то лучше не к князю, а ехать в Москву и идти к княжьему казначею, — посоветовала Дуня.

— Важный человек… примет ли?

— Примет! Накануне ему записочку передайте, что приехали из Пскова, хотите закупить перьевых ручек, чтобы торг ими вести. Придёте следующим утром или в полдень… А, — стукнула она себя по лбу, — сошлитесь на меня, мол, боярышня Доронина подсказала сразу к нему обратиться. Записка должна быть короткой. Не надо всяких там «ехали мы долго…», «восхищены твоим умом и прочим…».

А подарочки?

— Ну, без этого не обойтись, — вздохнула боярышня. — Но не надо ничего дорогого дарить. Этого добра у него вдоволь, а вот редкого…

— Дак, редкости где ж возьмешь?

— А подумать? Вон у Алексейки в доме кухарка вкуснючие пирожки печёт, а наш казначей большой ценитель еды. К тому же он соревнуется с Плещеевыми в продажах меда с заедками после турниров. Вот и угостите, да научите его челядь тако же готовить.

— Хм.

— Или вот, Соломония Евстахьевна хвастала, что дивные цветы у неё в саду растут. Попросите у неё корешок или луковку, а может, прямо в горшочек посадить и сюда довезти. Тоже подарок из разряда «дёшево и сердито».

— Эх, я бы сейчас рванул в Москву, да нет у меня с собой таких подарков.

Дуня посмотрела на псковича, вставшего в первом ряду, когда готовились её защищать.

— А ты закажи прямо в Москве в мастерской боярича Кошкина-Ноги крохотную мельничку для измельчения перца или соли.

— Кому ж такая потребна будет? — удивились псковичи, зная о баснословной стоимости перца.

Но Дуня не поняла их затруднений и принялась объяснять:

— Совсем-совсем крохотную, чтобы в руку ложилась и на стол поставить можно было. Сверху дырочки, чтобы засыпать перец* или соль. И крутилка наверху, а внутри махонькие жернова и в донце выход для перемолотых пряностей.

(*перец был давно известен на Руси, но распространение получил только в конце 15 века)

Псковичи переглянулись:

— Митря, ты мне такую штуку закажи. Хочу посмотреть, что получится, и жену порадовать. Сразу три… нет, пять штук… а лучше два на дцать. Забава всей родне будет!

— И мне!

— Про меня не забудь!

Евдокия еле влезла с пояснениями:

— Закажи чашечки-мельнички из дерева, камня и из глины. Посмотришь, какая удобнее будет да лучше продаваться станет.

— Дунь, ну ты голова! — восхитился Алексейка.

— То мой подарок всем вам. Назовите крохотные домашние мельнички псковскими.

— Так в Москве же делать будут?

— Вот сразу и обозначьте, что это псковский товар, как лён. Псковский же лён считается лучшим несмотря на то, что повсюду продаётся!

— Благодарствуем, боярышня, уважила мудрым словом.

— Ой, да чего уж… у меня этого добра в избытке, — похвалилась как принято, Дуня, — но не для каждого, — спешно оговорилась, увидев загоревшиеся глаза псковичей. — Ах, чуть не забыла! — повернулась она к Митре. —Загляни на нашу с княжичем бумажную мануфактуру. У управляющего есть список, по какой цене продавать разный товар. Он торговаться не уполномочен. Ему всё заранее расписали: если что-либо берут по десять штук, то одна цена, по сотне или по тысяче — то другая. Ему никаких подарков дарить не надо.

Дуня долго ещё говорила, что можно купить в Москве, расспрашивала о жизни в Пскове, о планах Алексейки.

— Зимой с батей в Москву товар повезу, — похвастал он.

— Тогда у нас остановитесь, — подытожила она и попрощалась.

Не успела вернуться домой, а её уже служка владыки ждал. Возок прислал. Дуня расстроилась, что у неё не осталось подарков, но времени не было, чтобы что-то придумать.

Доставили её на владычий двор, проводили в гостевую палату. Феофила долго ждать не пришлось. Он вошёл, быстро огляделся, увидел её, протянул руку. Поддаваясь его настрою и быстрым движениям, Дуня тоже поторопилась.

— Новая веха начинается в истории Великого Новгорода, — начал владыка, — надеюсь, что к добру.

— К добру, владыка, не сомневайтесь! — оживлённо поддержала она.

— Так чувствуешь? — удивлённо спросил он, не ожидавший такой реакции.

— Я чувствую, что мы все избежали большой беды и непоправимого урона, — очень серьёзно произнесла она, и уже без всякого пафоса добавила: — А дальше всё в наших руках!

Он пытливо посмотрел на неё, но не потребовал пояснений.

— В московском княжестве церковь не володеет землями, а мы… — неожиданно продолжил он и оборвал сам себя, давая возможность закончить гостье, и она не подвела:

— В княжестве есть монастыри, которым управление землями было в тягость и не по душе. Сбросив с себя этот хомут, они расцвели.

— Про бабку свою говоришь, — кивнул Феофил. — Хороший опыт. Ведомо мне.

— Она пошла путём освоения ремёсел, другие занялись подбором крестьянских семей, которым можно отдать землю внаём за часть урожая. Ленивых не привечают, а умным и трудолюбивым помогают по мере сил, и результат там тоже хороший.

— Слышал, слышал.

— Но есть и отрицательный опыт.

— Отрицательный? Ишь ты, — улыбнулся Феофил.

Боярышня улыбнулась и пожала плечами, показывая, что говорит, как умеет и как есть.

— Вот, значит, как ты рассуждаешь! На что же нам открывать лекарни, школы, если опыт передачи земель князю… отрицательный?

— Так не везде же! Доказано, что ремесло приносит больше дохода, чем земля при одинаковых вложениях сил.

— Ты имеешь в виду зерно, а у нас земля — это добыча пушнины!

— Сие ценно, — вынужденно согласилась Дуня, — но даже в этом требуется пересмотр. Моё мнение таково: для нас слишком растратно продавать шкурки иноземцам.

— Надо же? — усмехнулся Феофил. — И в чём же наши растраты?

— Мы истребляем зверя на наших землях, не думая, что оставим потомкам. Ещё при наших дедах вблизи городов водилось больше разных животных, но они так хорошо поохотились, что нам осталось только в книжицах читать о прошлом изобилье.

Владыка был согласен с этой юной боярышней, но он давно уже не был идеалистом, поэтому напомнил ей:

— Но пушнина приносит доход, который нам нужен.

— Так я и говорю, что кое-что можно поправить в нашу пользу. Мы слишком дёшево продаем наше богатство и при этом помогаем иноземцам развиваться, создавая в их городах рабочие места. Нам самим надо шить из шкурок шубы на продажу.

— А если не захотят брать у нас шубами?

Значит, продавать шапки, муфты, меховые сапоги, одеяла, варежки, сумки, помпоны... — по мере перечисления Дуней предметов обихода у владыки повышалось настроение.

— Этот вопрос надо изучить, — перевела боярышня дыхание. — Я не знаю, что иноземцы шьют из наших шкурок, но мы должны это перенять. И хочу заметить, что чем меньше пушнины будет на рынке, тем выше поднимется её цена. А коли не хочется уменьшать объём продаж, то можно подумать о разведении пушных зверьков, как кур или гусей.

— Ишь ты, придумала… как кур! Не всё так просто, — вздохнул старец. — Но твои замыслы мне понятны, и я вижу, что ты желаешь добра.

— Верно, владыка. Прости за самоуверенность. Я понимаю, что перемены для многих тяжелы. Князь знает это и ни на кого не давит, считая, что время всё расставит по местам.

Оба помолчали.

— Ты умная девица… Скажи, сама ли придумала сказки или где слышала?

— Многое слышала, запомнила, и по-своему обдумав, выдала людям.

— Наслышан я о твоей тяге словесно и рукописно одушевлять животных. Странно это, не увлекайся.

— Понимаю, что баловство, но детям через образ хитрой лисички, трусоватого зайчика или хлопотливой белки легче понимать взрослый мир. Я только из-за этого.

— И всё же, не увлекайся. Настоящие зайки не трусоваты, да и похитрее лисички есть звери, так что неправильные твои образы!

Дуня хотела было оправдаться, но владыко продолжил:

— Ладно, иди сюда, благословлю и езжай домой с миром!