Боярышня Евдокия

Глава 16.

Григорий молящим взглядом смотрел на боярышню, но мешать ей не смел. Наоборот, воин хотел бы поддержать её, чтобы она не упала, но не знал, как деликатнее это сделать.

— Он нас не уважает! — грозно орала Дуня. — Въехать верхом туда, где честный люд с жёнками да детишками малыми — это ж каким дрянь-человеком надо быть! — возмущалась она.

Боярышню слегка покачивало из-за ненадежности положения, ещё приходилось отмахиваться от рук Григория из-за опасения, что он её стянет вниз. А она быстрее всех сообразила, что если толпа неконтролируемо взволнуется из-за людей Борецкого, то жертв не избежать. Поэтому она обратила внимание толпы на себя, давая возможность зажатым людям перевести дух, а детей взять на руки. Ну и негодование её было искренним, не без этого. Порыв сразу получил отклик от людей, а уж занятая на высоте позиция привлекла внимание даже тех, кто не слышал, что она кричит.

Дуня же не снижала натиск обвинений, мысленно костеря Дмитрия Борецкого на все лады за то, что дал волю эмоциям и завёл толпу. Одно радовало, что теперь никто не усомнится про кого была сказка! Все видели его перекошенное лицо.

Народ на площади немного подался в сторону Дуни, ослабляя давление вблизи подиума, и она увидела, как женщины с ребятней получили возможность выбраться из давки.

Выдохнув, она подняла руки вверх, похлопала в ладоши, забирая основное внимание на себя и вновь закричала:

— У нас праздник! — напомнила она всем.

— Какой?! — угрюмо раздалось с разных сторон и у Дуни сжалось сердце.

До появления Борецкого люди чувствовали душевный подъём, единение и ощущение причастности к чему-то новому, интересному, значимому, а сейчас осталась настороженность и понимание, что избежали большой беды.

— А такой! — отмахнулась она, собираясь сделать всё, чтобы вернуть зрителям их светлые эмоции, и потребовала: — Оглянитесь, проверьте, в порядке ли наши детишки, не испугались ли женки — и тогда я скажу!

Людское море заволновалось, но уже хлопотливо, по-доброму.

— Говори! Все целы… обошлось!

— Как здорово, что все мы сегодня собрались! Вместе смотрели сказ о жадной боярыне и радовались тому, что смеемся вместе со своими родными, знакомыми, соседями. Мы чувствовали единение, и даже гнев на неуклюжего Дмитрия Исааковича нас объединил. Так давайте сохраним это чувство единения, чувство локтя товарища и выпьем. Где сбитенщики? Идите к людям!

Народ оживился, радостно загудел.

— А при чём тут ты? — прервал вернувшееся радостно-возбужденное настроение Борецкий. Дуня чуть не сплюнула от досады. Она намеренно не смотрела в его сторону, чтобы люди не отвлекались на её погляды. Думала, что он сообразит тихо уйти и не злить людей: смысла в его вторжении не было.

— Люд новгородский! — заорал он. — При чём тут она? Она чужая вам!

— А ты свой? — перебила его Дуня. — По башке не дали, пока людей конём топтал, так тешишь себя надеждою, что ты вместе со всеми?

— Я новгородец!

— А поднимите-ка меня ещё повыше, — попросила Дуня. — Сейчас я несколько слов скажу про таких новгородцев, которых нам не нать ни задаром, ни за деньги! —

— Не слушайте её! Она московская боярышня и будет говорить только то, что любо её князю.

— Люд новгородский, раскройте ваши глазоньки, растопырьте свои уши и не пропустите ни словечка!

Дуня показала Грише и равному ему по росту воину Кошкиной, чтобы они встали перед ней. Григорий нахмурился, но толкнул в бок холопа боярыни, чтобы тот стоял, как велела его Евдокия Вячеславна.

А она, опираясь на их головы, встала своими туфельками на плечи воинов. Немного помахав руками, ловя равновесие, очаровательно улыбнулась тем, кто смотрел на неё раскрыв рты от удивления и тут же сделала вид, что всё нормально, переключая внимание толпы на слова. Тем более большинству не было видно, за счёт чего она вдруг возвысилась над всеми.

— Бык с плугом на покой тащился по трудах, — поучительным тоном начала вещать она. — А муха у него сидела на рогах!

Дуня показала рукой на Борецкого, чтобы ни у кого не осталось сомнений, кого она обозвала мухой, сидящей на рогах быка. Люди предвкушающе заулыбались, хотя ещё мало что понимали.

— И муху же они дорогой повстречали! — тут Дуня преобразилась в вальяжную особу.

— «Откуда ты, сестра?» — от этой был вопрос. А та, поднявши нос, в ответ ей говорит: «Откуда? — Мы пахали!»

Дуня выждала немного, чтобы люди обдумали и сообразили непривычный им слог, а потом открыто подсказала недогадливым:

— Вот и ты, Дмитрий Исакович, как та муха на рогах труженика! — и тут смешно попыталась пробасить: — Мы пахали! Мы народ!

— Он не муха, а блоха на медвежьей шкуре! — крикнул скоморох и у людей сложилась картинка. Дуня чуть не хлопнула себя по лбу, вспомнив о медведе на гербе Новгорода. Надо было ей коротенькую басню изменить под здешние реалии.

— Кровопиец! Жиреет на нашей кровушке! — добавил огонька ещё один из скоморохов, желая отомстить за вынужденный побег.

Сверху Дуне было видно, как толпа вновь колыхнулась, теряя своё благодушие и боярышня, проклиная всех идиотов на свете, вновь обратила на себя внимание.

— Песня! Давайте петь!!! Легко от песни веселой! — бодро заявила она словами героя из фильма будущего. — Она скучать не даёт никогда! — Дуня осторожно вытянула ножку, показывая впереди стоящим парням, что просит опоры, чтобы спрыгнуть вниз. Ей надо было продвинуться к подиуму. Но молодые парни неожиданно подставили ей широкие ладони прямо под ножку.

— Ступай, боярышня! Не бойся, удержим! — засмеялись они и их поддержали другие новгородцы. Но Григорий рыкнул на них, чтобы не смели тянуть свои лапищи к боярышне.

Дуню опустили наземь и ближе стоящие расступились, а потом и остальные дали ей дорогу. Приободренная она пронеслась к подиуму и, воспользовавшись помощью, залезла на него, вынуждая потесниться опешившего Борецкого. Его обида, растерянность и возмущение рассмешили всех, а Дуня выглядывала скоморохов, показывая, что ей необходим музыкальный инструмент. А пока ей добывали музыку, она громко декламировала:

— И любят песню деревни и села! И любят песню большие города*! — торжественно закончила, принимая в руки гусли.

(*стихи Лебедева-Кумача)

Она поискала глазами боярыню Кошкину. Та хмуро смотрела на происходящее непотребство, видно решая, как потом доложить князю о том, что её подопечная умудрилась шагать чуть ли не по головам людей? А тут ещё и песня… Боярыня погрозила пальцем, но не смогла скрыть своего беспокойства о будущем Дорониной.

Дуня ободряюще улыбнулась Евпраксии Елизаровне, ещё шире улыбнулась восторженно-обалдевшей Мотьке, обеспокоенному Григорию и еле удержалась, чтобы не подмигнуть вытаращившему на неё глаза Гавриле.

Ударила по гуслям, извлекая немыслимые звуки, чуть побренчала, приноравливаясь к ним и дожидаясь тишины, подняла руку вверх, показывая, что начинает, повела плечиками и даже чуть притопнула ножкой:

Если с другом вышел в путь, веселей дорога!

Без друзей меня чуть-чуть, а с друзьями много!*

(*автор Танич, композитор Шаинский)

Она пела задорно и в какой-то момент передала гусли более опытному человеку, чтобы инструмент не мешали ей пританцовывать и дирижировать внезапно образовавшимся хором.

Увлекать, заводить, вдохновлять людей — это как раз то, что ей было любо. А песня… так Дуня нарочно выбрала простую и добрую детскую песенку, чтобы та сразу пришлась по душе слушателям.

И конечно же, она реально рассчитала свои силы в песнопении. Можно было бы спеть что-то более красивое, но не с её слабым голосом. А эта песня сразу была подхвачена звонкими детскими голосами, и счастливые родители поднимали вверх своих голосистых отпрысков, невзирая на их возраст. Благо, самой что ни на есть настоящей боярышней был подан пример песнопения и использования крепкого плеча мужей, а значит, хорошо это, правильно.

Воодушевленная успехом Дуня обернулась, словно её кто под руку толкнул и встретилась со сверлящим взглядом Дмитрия Борецкого. Крепкий, статный, пригожий лицом — всё это было принято ею в един миг. В такого парня легко влюбиться.

Он молод, богат, успешен и пышет уверенностью. Он выбран посадником. Можно сослаться на авторитет матери, но Дмитрий хорошо показал себя не только в Новгороде, но ещё в Венгрии,* и Польше, а недавно Иван Васильевич назвал его московским боярином.

И чего Борецкому не хватало? Неужели он не понимает, что умудрился нанести личную обиду князю? Или всё дело в том, что его неугомонной матери неймется?

Дуне хватило взгляда, чтобы увидеть, что он её тоже оценил и снисходительно-презрительно фыркнул. Она ему показалась зловредным ребёнком, и это было даже забавно. А вот ненависти больше не было. Может, песня захватила, а может, прошёл запал и стал думать головой, а не вестись на обиду. Все равно сейчас он ничего не исправит. Сегодня поле боя за ней остаётся.

Дуня вернула своё внимание людям, заметила, что коробейники со сбитенщиками активно пробираются по рядам и вообще стало посвободнее. Тогда она показала скоморохам, чтобы они возвращались на подиум, а сама попрощалась:

— Не серчай на меня, люд новгородский, если что сделала не так, — поклонилась и быстро спрыгнув, заторопилась под прикрытие своих.

Скоморохи шустро оттеснили Борецкого, и он так же тихо ушёл. А Дуня напоследок напомнила скоморохам, чтобы они направили народ на торг мастеров за городом и не забыли сказать, что сказ был подарен Москвою.

— Евдокия, — строго произнесла Кошкина и ничего не добавив, резко развернулась.

— Ой, Дуська, ты так хорошо пела и чего раньше молчала? А как ты шла, я думала умру от страха, — спешно делилась впечатлениями Мотя.

— Это я умру, — буркнул Гришка, — рази ж так можно было? А коли обидели бы тя? — воин отвернулся и раздал лещей своим новикам.

— Ой, Дусенька, он тут чуть не загрыз тех парней, что хотели перенять тебя, подставив ладони, — шепотом сдала Григория Мотя. — «Да как они смеют, — передразнила она его, — да кто они такие», и Гаврюшка наш поддакивал ему, представляешь? А потом вдруг раз — и ты уже там, — Мотя махнула рукой на подиум и захихикала.

— Представляю, — хмыкнула Дуня и пожаловалась:

— Устала я что-то… и колени дрожат.

— Это ты переволновалась, — авторитетно заявила подруга, — сейчас тебя умоем и водкою* (*травяная водичка) отпоим. Я сама нужные травки заварю, только купить их надо. Княжьи-то всё вывезли, ни травиночки не оставили.

Добрались до возка, и Дуня впервые была рада этой коробочке. Тонкие стенки отгородили её от чужих взглядов, и она выдохнула. Молчание попутчиц сначала показалось благом, но вскоре безмолвие стало тяготить. Понятно, что Евпраксия Елизаровна не хочет сейчас говорить, но Мотька-то чего словно воды в рот набрала?

— Мы домой? — спросила Дуня только чтобы разбить тишину.

— Хотя какое домой, когда на торг надо ехать…

— На торг, — тут же подтвердила её мысли боярыня. — Евдокия, тут тебе не Москва, — продумывая каждое слово начала Кошкина. — Мне больших трудов стоило договориться пустить скоморохов на площади и выступить перед всем народом. А с тобою мы договорились, что ты не полезешь говорить с людьми. Если совет господ решит, что ты устроила вече, то тебя накажут плетьми, а если наш митрополит узнает, что ты плясала со скоморохами, то жди беды.

— Да как же так? Дусенька же не для себя старалась! А песня её как хороша!

— Цыц, — шикнула на Матрену боярыня, но та все же высказалась:

— Лепо всё было! И на душе радостно от Дусиной песни стало, а это не может быть плохо.

— Угомонись, заступница! — рассердилась боярыня и вернула внимание к Дуне. — Ты, девонька, как умеешь защищаешь нас от нападок, которых мы не заслужили, и прославляешь Москву, за то князь встанет за тебя горой, и бояре худого слова не скажут.

Дуня с Мотей растеряно переглянулись и робко улыбнулись

— Но страшно мне за тебя. Поганые дела здесь творятся, а на виду сплошь благополучие и привычные разговоры. Я уехала из Новгорода ещё девчонкой, чуть старше тебя была и помню, как тут интриговали, бились друг с другом посадники, тысячники, старосты. Они сбивались в группы, переманивали друг друга, подкупали народ, сходились на кулачках и меды пили. Всё было.

— А сейчас? Рази ж не интригуют? — удивленно спросила Мотя.

— Нет. Исчез дух честного соперничества, а вместо него пришла опаска, что внезапно исчезнешь, нападут на твои караваны или так опозорят, что хоть из города беги. Мерзость и опаска — вот дух нынешних споров внутри знати новгородской.

— Так может бунта боятся? Было же, — Дуня не договорила, боясь, что родня Кошкиной могла пострадать во время прошлой резни посадников. Народ тогда ополчился против своих господ и многие дворы были разорены.

— Было, — подтвердила боярыня, — да только я о другом страхе говорю. Ты сразу почуяла, что в городе идёт война, невидимая, но опасная.

— Так на нас как набросились! А мы ничего понять не можем…

— Вот, набросились, — повторила боярыня. — Верно. А ты не оправдывалась, взяла и ответила. Казалось бы, чего проще, но местные так не смогли.

— То, что не смогли, как раз понятно, — заступилась за посадников Дуня. — Сначала вынуждены были оправдываться, потом искали поддержку, а на них новая лжа выливалась.

Боярышня приподнялась, чтобы разглядеть в окошко, выбрались за пределы города или нет, но через собранные из кусочков слюды квадратик ничего не было видно, и она продолжила:

— Просто не ожидаешь таких подлостей и откровенного вранья. Тут один выход — нападать в ответ.

— Если меж знатью случится открытая война, то чернь всех сметёт.

Дуне хотелось напомнить про демократические выборы и уважение, которыми новгородцы тычут в нос москвичам, но, оказывается, местная элита прекрасно понимает, что сидит на пороховой бочке. Но чего уж тыкать в больное. Так и доехали до торга, погрузившись в думы.

— Ого, я думала будет хуже, — ступив на дорогу, довольно воскликнула Мотя и Дуня согласилась с ней.

— Дорогу разровняли и подсыпали, где требовалось, — пояснила боярыня, — а дождей больше не было, вот и хорошо вышло.

— И мостки хорошие сделали, — сбегая с дороги, похвалила Дуня. Народу на торгу было не так чтобы очень, но по дороге люди шли плотно и видно, было, что идут с представлений. Скоморохи, выступающие в других концах Новгорода, не забыли про наводку на московский торг.

Выйдя на площадку, девочки пристроились по бокам Кошкиной, а охрана следом, и принялись обходить стоящие в ряд телеги. Им кланялись, улыбались. Торг шёл, мастера весело переговаривались с покупателями, и это было замечательно!

За час боярыня с боярышнями всех обошли и встали в сторонке. Вскоре послышался зазывный голос скоморохов. Они вместе с людьми подошли сюда и принялись расхваливать московских мастеров. Дуня не договаривалась об этом с ними, но торг пошёл живее, и это радовало.

Боярыня осталась довольна увиденным и предложила возвращаться:

— Нагулялись мы сегодня, пора и честь знать.

Дома едва успели пообедать, как во дворе появились скоморошьи ватажки.

— Боярышня, ты говорила, что две седмицы будешь рассказывать сказки, а мы показывать их людям, — напомнили ей они.

— Мы только попытались договориться, но по рукам не ударили.

— Так… — замялся старший одной из ватажек, — ты обещала, что народ щедро вознаградит нас…

— И?

— Мы хорошо заработали, — уклончиво ответили ей все старшие групп.

— Ну что ж, тогда слушайте следующую сказку.

Она рассказала о мужике, который из одной шкурки заказал десять шапок, потом о сварливой бабе, которая своим упрямством и дурью даже чертей допекла. Обе сказки-коротыши вызвали смех у скоморохов и тогда Дуня решилась пересказать мультик «Просто так!» с посылом, что надо делать хорошее, если можешь.

Из-за этой сказки все переругались. Сначала она показалась скоморохам сложной, потом глупой, но были те, кому она запала в душу. Дуня обратила внимание, что в этот раз в ватажках было много подростков и женщин. Они оказались потрясающими слушателями. В их глазах можно было утонуть, столько внимания и эмоций в них читалось.

— Боярышня, благодарствуем за сказки, — поклонились ей старшие групп. — Завтра две расскажем, а потом и третью.

— Не забудьте наш уговор: сказать про Москву и торг.

— Не беспокойся, скажем. А сейчас пойдём мы, нам ещё всю ночь готовиться надо.

Дуня согласно покивала и проводила взглядом скоморошьи ватажки. Она беспокоилась, успеют ли они смастерить реквизит и выучить текст, но в каждой ватажке было от двух десятков человек и все они были задействованы в подготовке. Так что придумают и сделают. А непосредственно выступать будут всего двое-трое, и они планируют каждый день меняться, так что должны справиться. Когда-нибудь все сказки будут представлены намного профессиональнее, но сейчас это новинка и скоморохи буквально заражают своей энергией.

К задумавшейся Дуне подошёл Гаврила попрощаться: сколько он не сопротивлялся, а заставили его смениться.

— Конь у меня застоялся на постоялом дворе, буянит, — повинился он перед боярышней, как будто она его не отпускала. — По городу я на ТихОне ездил, а то мой Буян боевой может и укусить.

— Иди, конечно, Гаврила Афанасьевич. Коня проведай и сам отдохни.

— Я не устал! Я бы…

— Иди, тебя товарищ ждёт, — мягко заметила Дуня, подавляя зевоту. Она сама еле стояла на ногах.

Боярич поклонился на прощание и уехал на постоялый двор. Сменщики из отряда Матвея Соловья беззлобно пошутили о его усердии по охранению боярышень, а сами приготовились слушать наставления от боевых Кошкиной. Уж больно разные слухи ходили по городу.

* Дмитрий Борецкий тайно женился в Венгрии на Анне из рода Батори и его статус поднялся. Теперь Дмитрий официально мог был войти в список тех, кто теоретически мог претендовать на роль правителя какой-то земли.

Он присутствовал в посольстве к Казимиру (вместе со старостой Селифонтовым), заключавшем союз против Москвы и в этом же году ездил в Москву, вёл приятные беседы, получил чин московского боярина из рук Ивана III.

Зная о женитьбе Дмитрия, можно предположить, к чему стремилась Марфа Б. Передав Новгород под руку Казимира, она не без оснований надеялась, что в благодарность князь поставит её сына наместником, а дальше вполне могла начаться новая борьба за «свободу» Новгорода, которую возглавил бы Дмитрий при поддержке рода Батори. Конечной целью (домыслы) для Марфы было провозглашение её сына князем (королем) Великого Новгорода.

Скорее всего на таких условиях мог состояться брак Дмитрия с Анной Батори. И род Батори впоследствии всё-таки вырвал себе правление, но не в Новгороде и не в этом веке.

А мы знакомы с представителями этого семейства по книгам — «граф Дракула» и «Кровавая графиня».

Но вернемся к нашей книге. Если Дуня не сможет предотвратить битву новгородцев и сборной рати от Москвы, то Дмитрий будет пленён Иваном Васильевичем и обезглавлен. Казимир никакой подмоги не дал новгородцам.