Боярышня Евдокия

Глава 5.

Сплетни кота Говоруна взбудоражили людей. Народ с негодованием обсуждал вертлявость новгородцев, припоминая их непостоянство в критических ситуациях и подленькое отношение к своим же малым землям, когда те просили помощи.

Судачили о литовско-польском князе Казимире и о том, что он только на словах обещает помощь, а на деле всегда один пшик.

И на этом фоне незамеченным проскользнуло сообщение об отправляющейся в Новгород боярыне Кошкиной по поручению Великого князя, решившей взять с собою новинки из мастерской сына, товар своих крестьян и Доронинских.

«Какая молодец!» — подумали некоторые москвичи и придирчиво оглядели свои хозяйства.

«Где один, там и двое, а где двое, там место и третьему найдётся…» — рассудили заинтересованные люди.

К вечеру небывалый спрос на починку старых телег привлёк внимание горожан, а утром нового дня все знали, что Кошкина поведёт в Новгород караван из пары сотен телег, и это ещё не предел. Это цифра привела москвичей в восторг и обсуждение новгородских проблем вышло на новый уровень.

Дуня отсиживалась в разбойной избе у Семёна и изображала невозмутимость, получая очередную записочку о том, кто ещё сегодня пожаловал к Евпраксии Елизаровне с просьбой взять под защиту и посодействовать.

— Тебе не кажется, что это слишком? — насмешливо спросил её Семён. — Из-за тебя собирается такой караванище, что вы все только покидать город будете в течение дня.

Дуня насупилась. Она, конечно, предполагала, что люди воспользуются оказией и даже надеялась на это, но тут как бы не вся Москва собралась в дорогу! Перед Кошкиной было стыдно, но масштаб вызревшей проблемы со сбытом товара поражал. Вовремя Дуня заметила её и копнула, поэтому ответила бойко:

— Мы должны показать новгородцам, что с нами выгодно вести дела. Ты же знаешь, они живут торговлей.

— Это ты верно подметила: у них всё сводится к деньгам.

— Но за веру они стоят крепко, — тут же бросилась на их защиту Дуня.

— Крепко, — согласился Семён, но при этом его лицо приняло хищное выражение, и он медленно произнес:

— Странные дела там творятся. Мне доносят, что по всему городу ходят люди и заводят разговоры о новгородских вольностях, причем вольности связывают с Литовско-польском княжеством. Суть речей проста: ныне вольности уже не те, но если принять руку Казимира, то он вдохнет жизнь в вольности и всё будет по старине.

Дуня склонила вбок голову и нахмурилась. Ей всё это напоминало продуманную агиткампанию. Все этим в разной степени занимались, но, чтобы так открыто и навязчиво капать на мозги обывателей!

— Но у меня собрано много записок о том, — продолжал Семён, — как живут в Литве и Польше уехавшие от нас бояре, и правда сильно отличается от того, что звучит в обсуждениях среди новгородцев.

Дуня подалась вперёд, боясь пропустить хоть слово.

— Никакого выбора и свободы для наших там нет, — боярич даже рубанул рукой, добавляя веса своим словам. — Чтобы нормально жить в княжестве, придётся менять веру и полностью копировать местных в надежде, что дети уж точно сойдут за своих. Если же упорствовать в вере, то семья хлебнёт горя и притеснений со всех сторон.

Дуня помрачнела. Вспомнились рассказы отца Варфоломея о литовских князьях, самоотверженно сражавшихся с крестоносцами. Он восхищался их силой веры и твёрдостью духа, но те времена уже ушли, православие давно уже сдало свои позиции, а русичи почему-то продолжают считать литовцев своими.

Семён с удовлетворением отметил реакцию подруги, а то он уже столкнулся с тем, что к его словам отнеслись с несерьёзно. Старшее поколение идеализировало Литву.

— К сожалению, отъехавшие туда всем родом бояре осознают куда попали слишком поздно, и лишь у некоторых хватает средств вернуться обратно. Оставшиеся ненавидят свою жизнь, пишут нашему князю о своей нелёгкой судьбе и признаются, что дети их уже по-другому смотрят на мир, а внуки вовсе стыдятся своих предков. Недавно одного такого боярина привезли умирать на родную землю. Он плакал и каялся, пытаясь донести до наших бояр чуждость сегодняшней Литвы нам, но его вид был жалок, и никто не прислушался к его словам.

— А жаль, — со вздохом произнесла Дуня.

— Жаль, — согласился с ней Семён.

Дуня от отца слышала, что в Литве православные храмы больше не строились, хотя половина населения там оставалась православной. И более того, местные власти не давали чинить обветшалые церкви. Официального запрета не было, но не давали чинить! Люди думали, что это местные управляющие дурят, но такова была общая политика.

Сам же князь Казимир показательно пренебрегал схизматиками (православными), одобряя их притеснения во всех сферах жизни.

Дед тоже слушал, но отнёсся к словам сына с недоверием. Для него Литва оставалась своей, а разногласия случаются в любой семье.

— Но самое интересное знаешь что? — неожиданно спросил её Семён.

— Что?

— Все там приветливо улыбаются и заверяют в дружбе. Понимаешь? Для них слова ничего не значат!

— Я думаю, что боятся бунта, поэтому гадят исподтишка. Всё же католиков в княжестве не большинство, вот и улыбаются… пока.

— Тишком проталкивают только своих на должности, — торопился выговориться Семен, — а православным создают трудности, а когда те идут в суд, то отказывают судить! Но даже отказывают не прямо, а сочувствуют, обещают разобраться, помочь и не сразу до людей доходит, что их склоняют поменять веру и тогда всё у них будет хорошо!

Дуня посмотрела на Семёна. Давно она не видела его таким злым. Словесные кружева и откровенная ложь даже такого умного парня сбивали с толка. Он не понимал, как можно что-то говорить и не отвечать за свои слова!

Оба замолчали, обдумывая сказанное.

— Дунь, ты уверена в том, что делаешь? — наконец спросил он её. — Боярыня потребует от тебя объяснений.

— Ох, Сеня, ни в чём я не уверена, — призналась она и только он хотел воскликнуть, зачем же тогда она устроила переполох, как Дуня воскликнула:

— Но сколько можно воевать с новгородцами? И мы и они тратим силы, а на что? Ради чего? Посадники издёргали людей и не хотят видеть, что на их землях уже некому жить!

— Но зачем этот караван? — не понял Семен.

— Я покажу им новый товар! Сеня, это же не примитивное сырьё, а настоящий товар! Новгородцы сразу поймут, что ганзейцы вцепятся в него руками и ногами.

— Мы могли бы сами продать ганзейцам, напрямую.

— Как видишь, не справляемся, — с горечью ответила она. — Может необходимо больше времени, чтобы пошла слава о нас, а может, нас специально маринуют, чтобы взять всё задарма или есть кто-то, кто не даёт развернуться нашей торговле. Во всяком случае, купцы из других городов нашего княжества покупают меньше, чем мы производим.

— Да уж, размахнулись наши мастера на славу! — хмыкнул он. — У меня даже отец стал частенько прогуливаться по торговым рядам, чтобы посмотреть, что там новенького появилось.

Дуня перевела дух и неожиданно жалобно посмотрела на Семена:

— В общем, я не знаю, что тебе сказать. С одной стороны мне захотелось показать новгородцам, что с нами выгодно вести дела, а с другой необходимо помочь нашим производителям новинок. Они сейчас встают на ноги и недостаточный спрос разоряет их.

Боярич пристально посмотрел на Дуню, и она взглядом спросила его, что он пытается разглядеть в ней. Семён опустил глаза и нехотя признался:

— Знаешь, в городе полно высокородных бояр, но никто из них даже не подумал оценить проблемы новых мастерских, хотя все рады изобилию. И уж тем более никому в голову не пришло поддержать людей.

— Я всего лишь намекнула, что есть возможность… — смутилась Дуня, — …и вся нагрузка ляжет на Евпраксию Елизаровну с княжьими холопами.

Семен прервал её:

— Ты взяла и озаботилась обо всех. Даже новгородцев пожалела, а они в рот Казимиру смотрят. Как бы они потом ни переняли наши новинки.

Семён умолчал о том, что новые мастерские как раз именно так и появились, переняв новинки Кошкина-Ноги, а Дуня своей выходкой подпихнула этих подражателей под руку его матери.

Он надеялся, что Евпраксия Елизаровна поймёт, что мастерская её сына только погрязла бы в мелочёвке, упуская важные направления. А так в Москве за короткий срок пристроили каждую свободную душу к работе, и нищих теперь не у каждой церкви сыщешь.

Но тут Доронина встрепенулась и жарко начала доказывать:

— Так мы ж не сидим на месте, а развиваемся! Пока они будут повторять наш товар, мы сделаем новое!

Боярич лишь хмыкнул, но в этом вопросе у Дуни была твёрдая позиция:

— Пойми, только так идёт развитие ремесел! Ты посмотри, как за счет заказов Кошкина-Ноги скакнуло кузнечное дело! А ему всего лишь потребовалось гибкое железо для рессор.

Боярышня подскочила и помогая себе руками, начала перечислять достижения:

— А гончары! Ты видел, как быстро они отреагировали на напечатанные в книжках рецепты по заготовке на зиму продуктов и выставили на рынок новые формы горшков, плошек, банок? Они же удивили всех дивными фигурками, кои сделали для души, а их умывальники, корыта и прочее по хозяйству! Это же прорыв! К тому же многие новинки глазурованы разными цветами. Понадобилось — и вспомнили старые рецепты! А недавно мои рядовичи сварили несколько пропиток для дерева и одна из них не даёт гореть дереву.

— Совсем?

— Не совсем, но надо постараться, чтобы пропитанная деревяшка загорелась. А всего-то люди начали думать, как сделать лучше и качественнее, да чтобы другие не смогли повторить.

Дуня ещё много говорила, пытаясь убедить не только Семёна, но и себя, что от собранного караван будет толк, а он слушал и переживал за неё. Боярич с радостью бы поехал с ней, но Репешок загрузил его работой и спросит строго. Однако надо будет поговорить с Борисом Лукичем о пригляде за Дуней и Кошкиной. У них уже не поезд с подарками, а нечто выдающееся, что непременно отразится в летописях.

К боярыне Кошкиной Дуня пришла с повинной только на следующий день. Евпраксия Елизаровна уже остыла и начала решать организационные вопросы.

Вот тут-то очень помогло содействие князя Сицкого. Он уже дал указание перегонять лошадей, распределяя их по ямам на пути к Новгороду. Боярыня вместе с Дуней съездила к нему, переговорила с ним и немного успокоившись, отпустила свою маленькую неспокойную подопечную. А дома Дуняшу ждала мама.

— Ты туда не только наш товар собралась везти, но и все свои деньги! — с порога завела она разговор. — Зачем? Там же ушкуйники, у них нюх на деньги!

— Дед разрешил взять, — упёрлась Дуня. — Он даже не будет ругать меня, если я всё потеряю.

— Дочка, да я ж не за серебро беспокоюсь, а за тебя! Прознает кто, что ты везешь с собой такую сумму и не будет вам покоя!

— Княжьи подарки небось дороже…

— Княжьи? Ты что, нашего князя не знаешь? Хорошо, если он книжки из монастыря твоей бабки дарит, а может статься, что передаривает привезённую из Холмогор копчёную рыбу.

— А Холмогоры разве наши?

— Нет, пока новгородские, но… — Милослава многозначительно поиграла бровями и Дуня поняла, что и тут идут переговоры в преддверии войны. Никому проклятая не нужна. У всех полно дел и только Борецкой неймется.

— Мам, я там хорошего железа куплю. Понимаешь, очень надо!

— Ты бы лучше душистого масла привезла или хрустальный кубок, — мечтательно произнесла Милослава и тут же осеклась. Подловила её дочь!

— Отлично! Будет тебе диковинка, — подскочила Дуня, — но не хрусталь. Ну его… хлам!

— Дуня, я не… а-а! — махнула рукой боярыня, понимая, что дочери надо учиться не только зарабатывать деньги, но и тратить. С первым у неё здорово получается, а со вторым не очень.

А дальше у Дуни ни минутки свободной не выдалось вплоть до самого отъезда. Столько вдруг неотложных дел оказалось, что не счесть! И как-то неожиданно было вдруг остановиться и услышать:

— Скатертью дорога, доченька! И ты, Мотенька, береги себя. Помните о чести девичьей, ведите себя тихо!

— Внучка, ты уж не подведи нас! Ты боярышня Евдокия из Дорониных! Пусть все знают, какие мы! Матрёнка, смотри у меня! Не балуй!

— Евдокиюшка Вячеславна, ты только окромя Нова города никуда не едь! На князя Олельковича посмотришь и возвращайся, — вытирала платочком глаза ключница. — Матрена Саввишна, ты не потакай нашей Евдокиюшке, и сама сиди тихо.

— А себя показать? — прогудела низким голосом Анисья.

— Молчи, дура! — огрызнулась на мастерицу Василиса, но шепоток по дворовым уже пошёл. Как же не показать себя? Надо чтобы все запомнили их боярышню!

Следующими обняли Дуню с Мотей Маша с Ванюшкой. И дружно начали советовать, как вести себя с новгородцами. Каждый из них говорил прямо противоположное.

Дуня ко всеобщему удивлению подошла к Олежке и торжественно поручила ему учиться всяким полезным наукам, потому что у неё будет тысяча поручений для него по приезду. На Григория она не смотрела, зато просиявшей вид мальчишки отозвался теплом в душе. А нахохлившемуся брату шепнула, что у него хорошо получается наставничать над Олежкой.

Наконец выехали. За городом влились в длинную вереницу телег. Солнце уже вовсю припекало, дороги хорошо просохли, а травка на обочине, нежно-зелёные листочки на деревьях наполняли душу радостью и предвкушением чего-то хорошего.

Дорога выдалась лёгкой и одновременно утомительной.

Два, а то и три раза на дню успевали остановиться, чтобы сменить лошадей и продолжать путь-дорогу. А так-то ехали, смотрели, болтали, перекусывали, дремали, и всё по-новой. Много сплетничали и смеялись, ещё больше мечтали и фантазировали.

За четыре дня преодолели путь, который раньше растянулся бы на десять дней. За скорость заплатили дорого, но дороже вышло бы застрять из-за возможного дождя. А Дуня думала о том, что теперь за привезённый товар придётся держать цену, чтобы окупить доставку, но это может сыграть на руку.

Растянувшийся караван, появившийся недалеко от стен Новгорода, вызвал нешуточное оживление мытников, но Кошкина распорядилась ехать прямо к князю Михаилу Олельковичу, которому новгородцы выделили жильё вне города.

Вышедший встречать боярыню князь смотрел на втягивающиеся в его двор телеги и все сильнее округлял глаза:

— Евпраксия, я чего-то не пойму, — прогудел он своим низким голосом. — Это всё с тобой? Уж не переворот ли ты удумала устроить в Новгороде?

— Господь с тобой, Михаил Олелькович, — зарделась боярыня. — Не видишь разве, что со мной жёнок много? Какой переворот?

Князь приосанился, орлиным взором окинул сходящих с телег женщин. Их действительно было немало, и Олелькович недоумевал, какая нужда согнала их с места.

Княжьи люди и боевые холопы Кошкиной кружили вдоль втягивающегося во двор каравана и следили, чтобы ямщики с московскими возничими потеснее ставили телеги из-за нехватки места. Женщины, державшиеся в дороге поближе к боярыне, подходили к ней, становясь позади покровительницы и с любопытством разглядывали князя.

Он вдруг почувствовал, как у него пересохло в горле и отхлебнул из гостевого ковша сбитня. Уголки губ Кошкиной дрогнули в понимающей улыбке, а князь прокашлялся и беспомощно оглянулся на стоявшую позади него жену. Та наградила его нечитаемым взглядом, но Кошкиной улыбнулась приветливо.

— Здрава будь, Евпраксиюшка!

— И тебе здравствовать, княгинюшка, — поклонилась боярыня, а вместе с ней все те женки, что уже выстроились позади неё.

А телеги уже заполонили весь двор, и княжий ключник выскочил наружу, чтобы посмотреть сколько ещё гостей прибудет.

Боярыня поднялась на крыльцо, расцеловалась с княгиней, обнялась с князем. Стоявшая позади неё Дуня поклонилась ниже, чем Кошкина, а Моте пришлось ещё ниже обозначить свой поклон. Остальные тоже кланялись по-разному, и княжьи дворовые сразу определились со статусом гостий. Кому-то предоставят горницы наверху, кому-то хватит того, что поместят в женской части дома, а мужей разместят в большой зале на лавках.

— Какие юные у тебя сопровождающие, — улыбнулся князь, глядя на двух голубоглазых девчонок.

Обе с любопытством глядели на него и даже не моргали, не говоря уже о том, чтобы по московскому обычаю опустить очи в пол. Да и остальные женки без стеснений разглядывали его, улыбались, а некоторые и бровью повели. Поперхнулся князь от такого, а чтобы княгиня не приметила, сделал вид, что закашлялся.

— Проходите в дом, гости дорогие, — объявила княгиня и подала знак своим ближним, чтобы помогли рассортировать гостей.

Дуня с Мотей держались Кошкиной, а та не спешила заходить в дом. Она встала вместе с княгиней и что-то шепча ей на ухо, ободряюще улыбнулась оробевшим попутчицам и попутчикам.

Несмотря на то, что все называли караван женским, мужчин в нём было подавляюще большинство, и статус их был разным. Почти всем им по разным причинам ещё недавно грозила нищета, но родившийся в Москве дух перемен захватил их, закружил и изменил их жизнь.

Во время пути боярыня со многими переговорила и осознала, как сильно на людей повлияла мастерская её сына и как своевременна её помощь им. Теперь она лучше понимала маленькую Доронину, не любившую раздавать милостыню деньгами и утверждавшую, что боярам должно быть стыдно за эти подачки при их-то возможностях.

Евпраксия Елизаровна скосила глаза на Дуню и улыбнулась, увидев её одухотворенное личико. Похоже, девчонке нравилась поднявшаяся суматоха, да и сам Михаил Олелькович её впечатлил. Кошкина сама с трудом сдерживалась, чтобы не глазеть на расправившего плечи князя. Высок, могуч и взгляд у него ясен. Орёл!

Князь же разрумянился, оглаживал бороду и смотрел, как московские женки лебёдушками вплывают в его дом. Все фигуристые и улыбчивые.

— Дусь, смотри как у князя глаза удалью разгорелись, — шепнула Мотя, а Дуня ладошкой прикрыла рот, чтобы не было видно её насмешливой улыбки.

Когда караван приблизился к Новгороду, то женщины начали переодеваться в нарядное и поддевать поддерживающее бельё. Бесформенные из-за тяжелых одёжек фигуры обрели чёткие и приятные мужскому глазу очертания, и сейчас женщины нарочно красовались перед князем, желая похвалиться своей статью.

Михаилу Олельковичу было чуть больше сорока и ему очень понравилось то, что он увидел. Но его взгляд так же отметил необычную конструкцию телег и огромное количество коробов с незнакомым товаром. Не мешки с солью или рыбой, не бочки с медом, воском или скипидаром, а короба! Великое множество коробов, ставленных друг на друга, а по двору начал расходиться вкусный запах сладостей и фруктов.

— Княже, — обратилась к нему Кошкина, увидев подбегающего ключника с растерянным лицом. — Сможешь ли ты помочь с охраной? Не влезут все телеги с товаром на твоем дворе.

— Да уж! — хмыкнул Михаил Олелькович. — Сторожей я тебе организую, не беспокойся, но желательно, чтобы дело не затянулось.

— Даст бог, быстро расторгуются.

Князь покивал, ничего не сказав.

Кошкина благодарно поклонилась и пояснила:

— У нас много дивного в последнее время происходит и хочется нам похвастать своими диковинками. А то, что женки пустились в дорогу, то ради дела, которое они же затеяли.

До конца дня разобрались с телегами, вручили князю подарки от Ивана Васильевича, посидели за столом (женки за княгининым, а за княжий стол посадили мужей, не всех, но изрядно) и разошлись отдыхать. Дуне с Мотей постелили постель в горнице, где поселили Кошкину. Прочная низкая кровать досталась боярыне, а боярышни легли на полу.

— Отвыкла я от такого, — ворчала Дуня, натягивая на себя здоровенную шкуру, чтобы укрыться от сквозняка, тянущегося из угла.

— И душа нет, — вздохнула Мотя, только сейчас понимая, как привыкла к удобствам у Дорониных. В пути бытовые сложности казались естественными, но от княжьего дома ожидался хотя бы минимальный комфорт, а тут…

— Хватит шушукаться, завтра на Новгород пойдём, — зевая, произнесла Кошкина и девчонки тихо засмеялись.

— Евпраксия Елизаровна, ты прямо как князь Святослав, — фыркнула Дуня и приподнявшись, указала рукой вдаль, грозно провозгласив: — Иду на вы!

— Вот и посмотрим, как оно завтра выйдет, — не стала спорить Кошкина и вскоре уснула.