Боярышня Евдокия

Глава 18.

— Дунь, ну чего тут думать? Надевай всё! — забавно сморщив носик, посоветовала Матрена. — Много не мало!

— С ума сошла! Тяжело и безвкусно, — делая выбор в пользу броши, Дуня отложила массивное серебряное ожерелье: все равно под меховой опушкой верхней одежды его будет не видно.

— Правильно, Евдокия! — поддержала её Евпраксия Елизаровна. — Невместно девице рядится, как жёнке.

— Но тут другие традиции, — возразила Мотя и виновато опустила глаза.

— Традиции те же, — наставительно произнесла Кошкина, — жаль, что дурновкусие неистребимо, — со вздохом закончила она.

Матрёна покраснела и попыталась оправдаться:

— Я не…

— Брось, — намного мягче произнесла боярыня, — мы с Дуней поняли, что тебе понравились здешние девицы в ярких нарядах.

— Когда мы были в новгородских палатах, то я видела, что дЕвицы богато украшают себя серебром, и думала… — Мотя замолчала, а Кошкина пояснила:

— Те девы старше тебя, — наставительно произнесла Кошкина, — и они красовались перед иноземцами. Им кажется, что чем больше серебра на них, тем они привлекательнее.

— Боярышни? — воскликнула Мотя. — Зачем им иноземцы?

— То были купеческие дочери. Вырядились, как… — Кошкина не закончила, но по осуждению в голосе уже всё было понятно. — Боярышни же держались поодаль от иноземцев, но опять-таки те девы постарше тебя и им дозволено немного украсить себя, а вам надо меру соблюдать.

Мотя опасливо поправила косу, в которую щедро вплела нити с жемчугом, но Кошкина не велела расплетать.

Дуня спрятала улыбку, занявшись своим сундучком с драгоценностями, потом оценивающе оглядела подругу. Та походила на юную снегурочку и этот образ ей очень подходил. Жаль, что Мотя не понимала этого и невольно пыталась испортить, разбить целостность образа мамиными украшениями, чтобы казаться взрослее.

Время сватовства для них обеих наступит через год, но Матрёна уже волнуется, примеряет на себя статус невесты. А на советы про подождать и ценить юность вспоминает Машкину любовь и поездку в Псков. Почему-то та история обросла романтикой и, по мнению женщин в доме Дорониных, во Пскове остался несчастный влюбленный, который будет любить Машу до конца своих дней.

— Девочки, готовы? — спросила Кошкина, придирчиво оглядывая своих подопечных. — Евдокия?

Дуня кивнула, понимая, что Евпраксия Елизаровна спрашивает её о моральном настрое. Им предстоит много говорить о Москве, расписывая в красках, как там жизнь бьёт ключом и какие открываются возможности для всех. Кошкина будет вести беседы со знакомыми боярами и боярынями, а Дуне с Мотей предстоит убеждать молодежь.

Евдокия тяжело вздохнула и почувствовала, что соскучилась по дому. Вроде бы в Москве не было свободной минутки, но под защитой родных стен заботы отпускали, да и хлопоты были приятные, а здесь со вкусом ожесточенности.

— Ты чего? — тихо спросила Мотя, заметив набежавшую грусть на лице подруги.

— Так… ничего… о доме подумалось… да и вообще…

— А-а, — протянула Матрёна и вдруг призналась: — А мне здесь нравится. Сердце все время колошматит, и ожидание чего-то славного не даёт покоя.

Дуня даже поперхнулась, а потом сообразила — Мотька переживает влюбленность!

— Дурная я, да? — прижав руки к груди, спросила она, готовая расплакаться.

— Обыкновенная, — ответила ей Кошкина и Мотька покраснела. Она думала, что боярыня ушла в свои мысли, раз присела и закрыла глаза. Евпраксия Елизаровна всегда так делала, когда впереди был трудный день.

— Но как же… — пролепетала Мотька, — Дусеньку чуть не убили, наши имена полощут на каждой улице, а я… я… такая лёгкая, что, кажется, взлечу к облакам, чтобы бездумно скакать, прыгать и смеяться.

Боярыня хмыкнула, но более не проронила ни слова, а Дуня тепло улыбнулась. Говорить Мотьке, что всё это из-за рождающихся искр между нею и молодым Захаром, не стоило. Матрёна убеждена, что между ними ничего не происходит.

Мотя продолжала смотреть на подругу, ожидая осуждения, но та подошла и поцеловала её в щеку.

— Всё хорошо, Мотенька, — ласково произнесла она, — даже прекрасно, хотя бы потому, что при таком настрое ничего плохого не прилипнет к тебе. Знаешь, как я это называю?

— Как?

— Мне хорошо и пусть весь мир подождёт!

— А как же ты и Евпраксия Елизаровна?

— А нам хорошо глядя на тебя, — успокоила её Дуня.

— Правильно, Евдокия, — поддержала её боярыня, расправляя плечи. — Идемте, пора.

Настроение Дуни тут же упало. Вспомнилось, как она представляла свою борьбу за будущее Новгорода во время пути сюда и как всё обернулось на месте. Тогда думалось, что она будет благородным «пожарным», спасающим людей от пожара войны, а стала бойцом, отбивающимся и пробующим нападать. Совсем не то, вот прямо совсем.

Немного повздыхав, она остановилась, додумавшись до новой мысли. А ведь её проделки со скоморохами стали возможны только при поддержке новгородского владыки Феофила. В любое другое время он осудил бы её, но сейчас защитил.

А почему она так думает? Да всё просто: вон, их с Кошкиной из новгородского особнячка попросили на выход, а представления не трогают, как и торг. Только Дмитрий вскипел, прилетел, пофырчал, да на том всё кончилось.

Дуня выдохнула и ободрилась. Не зря она тут старается, как рабочий многостаночник. За новгородцев радеет, чужую пропаганду рушит, свою проводит, а ещё театр продвигает. С какой стороны ни посмотри, а молодец она! И владыка Феофил молодец, разобрался в её союзе со скоморохами и защитил по мере сил.

— Дуняшка, опять в облаках витаешь? — хихикнула Мотя, когда Дуня споткнулась, садясь в возок. Григорий поддержал её и сразу же отступил. — А этого… твоего обожателя что-то нет, — шепнула Мотя и расхохоталась, увидев изумление на лице подруги, — а грозился больше одного дня отдых не брать. Эх! Неужто все вои такие? — она стрельнула глазками в сторону Гриши и состроила ему рожицу. Тот не растерялся, подмигнул ей и Мотины щёчки запунцовели. Боярыня погрозила ему пальцем, но губы её дрогнули в улыбке

Дуня после слов подруги посмотрела на охрану. Двое княжьих на конях, неизменный Гриша с двумя новиками, ещё пара холопов Евпраксии Елизаровны верхом, а в стороне держатся дополнительно присланные княжьи служивые. Их трое, все в возрасте, но Гаврилы с дядькой нет.

— Наверное, их старший Матвей не пустил сюда. Всё же у них кроме нашей охраны есть ещё задачи.

— Какие? — полюбопытствовала Мотя.

— Да откуда же я знаю! Может, сплетни собирают или кого к ответу призывают, а может, проверяют кого.

Боярыня слушала объяснения Евдокии и невольно пасмурнела. Матвей Соловей передал ей, что Гаврила Златов пропал, да не просто загулял, а скрали его как девку.

Матвей ходил к старосте улицы, потом к старосте конца, тот послал к тысячнику, но впустую. Дядька боярича рыщет по дворам, но раз сразу на след не напал, то уже бестолку.

Евпраксия Елизаровна не понимала, с чем связано похищение Гаврилы. Парень хоть и хорош собою, но уже вышел из возраста, когда мог бы попасть в гарем. Ещё год — и вытянется в рост, развернутся плечи, огрубеет лицо. И работник из юного боярича не выйдет: не стерпит он умаления чести, рабство для него хуже смерти. Так зачем скрали?

Но стоило подъехать к Ярославову дворищу, она отбросила лишние думки. Девочки помогли ей сойти на землю и, поддерживая по бокам, повели к собранию знати. Ещё полвека назад туда не было хода, если не имеешь какого-либо дела, а сейчас тут время проводят, пока рядом идёт совет. Хорошо ещё на совет не пускают всех подряд, а то совсем стыдно было бы перед девочками.

У входа в здание пришлось остановиться, Григорий не желал оставлять свою боярышню, а его не пропускали.

— Не положено, а будешь упрямиться, то в поруб пойдёшь, — отпихнул его страж.

— У вас там убивцы ходят! — наседал Гришка.

— Так никто туда силком не тащит твою боярышню!

— Её пригласили, а я при ней.

Стражи подтягивались ко входу, но княжьи люди не остались в стороне, как и боевые холопы Кошкиной. Им тоже не по нраву было отпускать свою боярыню туда, где в прошлый раз чуть не убили её подопечную. А эти ещё насмехаются…

— Хватит, — прервала начинающуюся свару Евпраксия Елизаровна и увидев старшего охраны, велела: — Охолони своих!

Тот не сразу, но скомандовал разойтись.

— И пусть этот вой сопровождает нас, — указала боярыня на Григория.

— Не положено, — буркнул старший.

— Я посланница московского князя и моему статусу здесь был нанесён урон.

— Вся охрана остается снаружи, — не уступал старший стражи.

Дуня с неприязнью посмотрела на него, зная, что это правило нарушается. Но тут Кошкина повысила голос:

— Совет господ ещё решает, с кого виру взять за недосмотр, а я думаю, что решать тут нечего. Ты виновен!

Старший схватился за оружие, но поиграв желваками и поскрипев зубами, посторонился, пропуская Григория, а тот крепко толкнул его плечом.

— Ещё свидимся, — прошипел ему старший вслед, но это вызвало лишь довольный оскал у Гришки.

— Остановишься у входа, — проинструктировала его Кошкина, — и оттуда приглядывай за Евдокией.

Поднялись по ступенькам, Дуня оглянулась на Григория и шепнула ему:

— Покушения, как в прошлый раз, не жду, так что ты не на меня гляди, а на окружающих, да слушай, что они болтают. Так вернее злопыхателей увидим.

— Здравы будьте! — поздоровалась со всеми запыхавшаяся боярыня. Тяжело дался ей подъем по лестнице в полном облачении, да ещё за последний год она погрузнела.

Кошкину поприветствовали в ответ. Дуня сразу углядела, что возле её бильярдного стола столпилось больше всего народа и почувствовала себя увереннее.

— Уважаемая сеньорита-боярышня, — мешая латынь и русские слова, ринулся к ней Фиорованти. — Я изучал круги… шары, и они сделаны идеально! Это невозможно, но они копируют друг друга во всем: размер, вес, тяжесть центральной части!

Дуня слушала и довольно кивала в такт его словам, а Фиорованти заливался соловьем:

— Сеньорита, они все как один! Я прошедшие дни вспоминал причину нашего знакомства и вновь и вновь находил подтверждение вашим словам, что простые на вид вещи не признак варварства, а величайшее искусство, достойное лучших мастеров.

Мотя и другие старательно прислушивались к восторженной речи этого немолодого итальянца, но вскоре запутались в переводе. Он использовал слова из разных языков, зная, что не все хорошо говорят по латыни, но это окончательно запутало слушателей.

— Мне очень приятно, сеньор Фиорованти, что мои слова открыли для тебя новую грань искусства. Я уверена, что нам есть чему удивляться в этой области.

— О, я хотел бы удивиться, но мои лучшие годы позади и все меньше остаётся поводов для удивления.

— Ой-ли, — засомневалась боярышня, — в человеческом плане глупость с дуростью никогда не перестанут удивлять даже долгожителя на пороге смерти, а…

— Что? Глупость и дурость? Ах-ха, точно! — прервал Дуню итальянец и тут же приложил руку к сердцу, прося прощение за вырвавшиеся эмоции.

— …А искусство ещё только познается нами.

— Возможно, возможно, — с ноткой грусти согласился инженер. — Я видел картины, заставляющие плакать. Я видел скульптуры, которыми невозможно не восхититься. Храмы и дворцы, они тоже заставляют трепетать сердце, но все это давно знакомо, а в выточенных сферах… шарах для игры я увидел нечто новое. Мой дух был окрылен новизной. Но одновременно я сожалею, что вряд ли мне доведется ещё когда-либо воспарить.

— О, боже, мастер! Нашли повод расстраиваться! В Москве можно подняться в небеса на воздушном шаре и потрогать облака! — засмеялась Дуня. — И не далёк тот день, когда станет возможным оседлать ветер, но это для самых смелых. А меня, боюсь, укачает, как на волнах.

— Сеньорита изволит шутить? — с улыбкой спросил Фиорованти.

— Нисколько, — покачала головой Дуня, — моя подруга поднималась на воздушном шаре и завтракала в небесах. Спросите её, понравилось ли ей

— Сеньорита, тебе понравилось? — посматривая на Дуню, словно ожидая, что она вот-вот скажет, что пошутила, он обратился к Моте. Та, старательно выговаривая слова по-латыни, сказала, что было очень страшно и её еле-еле отпоили сбитнем, чтобы она не мешала воздухоплавателю поддерживать горячий воздух в корзине.

— Феноменально! Не могу верить! И всё же верю!

Дуня не без удовольствия наблюдала за прислушивающимися к их разговору новгородцами и чувствовала разгорающийся азарт.

— Так что же, сеньор Фиораванти, тебе хочется удивиться? А видел ли ты на торге московских мастеров светильники с движущимися картинками?

— Нет, но разве это возможно?

— Я видела! — воскликнула одна из девиц. — Мы себе такой купили. Надо зажечь свечу и поставить её внутрь на подставочку, а потом осторожненько раскрутить светильник. На нем вырезаны фигурки, и они дают подвижную тень. У меня мышка хватает хлеб, а у моей подруги котёнок играет с клубком.

— Как хватает? Как играет? Я не пойму, — замотал головой итальянец.

— Это надо хоть раз увидеть! В Москве повсюду продаются такие светильники. Но на торге, должно быть, ещё что-то осталось.

— А мне батюшка купил книжку, открываешь, а там невиданной красоты дворец вырастает, как наяву! — похвасталась ещё одна девчонка и вдруг всех как прорвало.

Со всех сторон раздавались восхищенные восклицания об увиденных на торгу новинках. Кто-то упоминал о вкусностях, кто-то о кружевах, похожих на витиеватую паутинку, кто-то дивился подвижным игрушкам и вертушкам с бумажными самолётиками, а кому-то не давали покоя придумки вроде зонтов, мебели, коробов для любой вещицы, крючки, папки, тетради, взбивалки, наборы цветных плошек... Но итальянца заинтересовали объёмные книжки, движущиеся картинки, наборы для творчества.

— Ну что, сеньор, оказывается есть ещё чему удивляться? — рассмеялась Дуня и получила вместо ответа поклон признательности её правоты.

— Я преклоняюсь перед тобою, славная боярышня! — с улыбкой произнес Фиорованти. — Ты вернула мне веру в прекрасное.

— Да? Как интересно, — задумчиво протянула она и спросила:

— Сеньор Фиорованти, ты приехал сюда строить мост? Значит, ты хорошо знаком с математикой?

— Конечно.

— А мог бы ты взяться за постройку подземного акведука? Но воду придётся поднимать вверх и учитывать не просто широкий спектр температур, но и резкое их колебание.

Мастер завис, словно его выключили, услышав «спектр температур», «колебание», а столпившиеся рядом новгородцы удивленно таращились на Дуню. Даже знавшие латынь не смогли понять, о чём говорит боярышня, но Фиорованти проговаривал про себя непонятные слова — и лицо его озарялось пониманием, но взгляд на боярышню при этом менялся.

— Я думала построить водонапорную башню, которая заменила бы мне гору, думала об архимедовом винте и утепленных войлоком трубам, которые останутся на поверхности, но всё же считаю, что давление будет недостаточным для раздачи воды на расстояние.

— Хм, надо подумать… возможно, что недостаточным… — пробормотал итальянец.

— Я приглашаю тебя в Москву, чтобы ты мне создал проект по водоснабжению и канализации небольшого квартала. Оплата серебром, но об этом поговорим приватно.

— Сеньорита, я бы с радостью принял твоё приглашение, — инженер даже подпрыгнул, изображая витиеватый поклон, сопутствующий его раскаянию, — но сейчас я связан договором с… э, муниципалом города.

— Понимаю, — вздохнула боярышня и немного порасспрашивала итальянца о том, где он побывал и что ему больше всего запомнилось из того, что он строил.

Слушать его было интересно. Оказалось, что он первый в мире мастер, рискнувший подвинуть готовое здание на тринадцать метров. А ещё он выпрямлял какие-то древние башни. По мнению Дуни эта работа была намного сложнее, чем если бы он строил дворцы с нуля.

Но их беседу прервала разгоревшаяся ссора между игроками в бильярд.

— Мне больше не посчастливилось сыграть в эту игру после того раза, — с досадой произнёс итальянец, гневно сверкая глазами на оккупировавших стол игроков.

— Так ты скучаешь, мастер? — вновь засмеялась Дуня. — На Москве знают много разных игр. Как выпадет снег, то все выйдут на расчищенные площадки и начнут играть в клюшкование. Но это подвижная игра, а есть ещё игры на ловкость и терпение, игры для развития ума.

— Терпением я не отличаюсь, а вот состязание ума… это интересно.

— Хорошо, — обрадовалась боярышня и повернувшись ко всем, произнесла: — Через пару дней я принесу сюда новую игру, но не уверена, что у всех получится в неё играть.

—Чай, не тупее московитов, — обиженно заворчали новгородцы, прислушивавшиеся к её беседе с фрязином изначально.

Фиорованти вновь раскланялся с боярышней и как только он отошел, Дуню с Мотей облепили местные девушки.

— А это правда, что княгиня Мария Борисовна устраивает турниры? — спросила самая смелая.

— Правда.

— А правда, что в них участвует чернь? — отчего-то шепотом задала вопрос её подружка.

— Что значит «чернь»? В турнире сражаются командами и побеждает сильнейшая.

— Но кто может быть лучше знати?

— Да вот святые отцы в прошлом сезоне вышли в финал! — захохотала Дуня. — Ух они всех там размазали по льду!

— Финал? А-а, понятно.

— Размазали?

—Э-э, сражались… — пояснила Евдокия.

Десятки любопытных глаз уставились на неё, и она не упустила момент:

— Ну, а как же! Народ, князь и церковь – едины! Мы вместе, в горе и в радости!

— Вот как, — загомонили вокруг.

— А мы слышали, что в Москве больше нет воинствующих монахов, — задал вопрос юноша из соседней группы. — Князь повелел всех убрать.

— Наоборот, князь просил выделить в дружину священников, чтобы они ходили с воинами в поход и поддерживали их духовно.

Опять слова Евдокии вызвали обсуждения.

— Говорят, что девушки у вас до замужества своего жениха не видят! — звонко выкрикнула купеческая девчонка, оставаясь с подружками чуть в стороне. Её вопрос вызвал смех, но ответа московской боярышни ждали

— Ну, наверное, есть такие родители, что находят жениха за тридевять земель и увидеться до свадьбы нет возможности, — согласилась Дуня, — но у нас каждое утро на улицах полно девчонок и жёнок, которые идут в гости к подругам, чтобы вместе заняться делом, да послушать новости. И уверяю вас, что ребята не дремлют в это время, — со смехом добавила она. — А когда начинаются турниры, то гуляния идут весь день, и на горках стоит веселый гомон, так что коли не сидеть дома, то жених будет известен.

Девицы понимающе засмеялись и плотнее обступили Дуню с Мотей.

— А наряды?

— Одеваются все по-разному. Прямо вот совсем по-разному, — воскликнула Евдокия, кладя руку на сердце, — но европейская одежа не приветствуется.

— Почему? Вон ляшки*(польки) как красиво одеты!

— Не возбраняется, пожалуйста. У нас кого только в Москве нет. Помимо самой разной одежды из других княжеств у нас татарские женки красочно одеваются, а ещё армянские наряды очень хороши. На рынке я видела продавали одёжу персиянки, так там вообще, — Дуня закатила глаза и шепотом продолжила: — Такая смешная шапочка с пером!

Ещё какое-то время девичья группа держалась вместе, но вскоре Дуня с Мотей услышали голос Кошкиной: — Боярышни, пора нам.

Попрощались намного теплее, чем раньше, да пошли. С Евпраксией Елизаровной уходила какая-то её подруга и с ней Кошкина отправилась обедать.

А девочки вернулись в дом Овиных. Дуне вновь предстояло рассказывать сказку скоморохам. В этот раз она подготовила для них сказ про зайку, которого лиса выгнала из дому, про трех поросят с их хлипкими домиками, и про репку и деда с семьей. Все с упором на хозяйственность и распознавание хитроумных врагов. Разве что в сказе про репку говорилось о дружбе и взаимопомощи. У скоморохов потихоньку копился запас Дуниных сказок, так как люди каждый раз просили повторить прошлое представление, и чтобы действие не затянулось, артисты выдавали новое по чуть-чуть. В это Дуня не вмешивалась, считая, что скоморохам виднее.

Уже стемнело, когда во двор посадника Овина (брата Кошкиной) влетел холоп боярыни:

— Беда! Евпраксия Елизаровна, матушка наша, отравлена.

Авдотья Захарьевна где стояла, там и села, Захарий Григорьевич схватился за сердце, боярич Захарка подошёл ближе к Моте, слуги хором заголосили:

— Убили!

Дуня с Мотей стояли белее свежего снега, а гул нарастал, пока посадник не рявкнул:

— Молчать! А ты говори толком, — приблизившись к холопу, он схватил его за грудки и начал трясти: — Говори, паршивец, почему боярыню не уберегли! Говори, собачья отрыжка!

Посадник был не в себе, но адекватных тут в данный момент не было.

— Я… мы… — задыхался воин, чувствуя свою вину и одновременно понимая, что от отравления он никак не мог уберечь хозяйку. — В гостях были у Натальи Обакумовой, потом гурьбой поехали к Фёдоровичам, встретили там Евфимию Горшкову, ну и к ней опосля гостить ходили, а дале к Горошковым двинулись и там матушка покачнулась, чудить начала. Насилу женки её успокоили, да поздно спохватились.

Дуня слушала, недовольно хмурясь тому, что Кошкиной пришлось буквально переходить от стола к столу и везде угоститься, чтобы не обидеть хозяев, а потом боярышню как из пушки вытолкнуло:

— Ты говоришь «чудить»?

— То не я говорю, а Горошкова.

— Это подруга Борецкой? — удивилась Дуня.

— Нет, подруга Марфы вдова Горшкова, а эта жёнка боярина Горошкова. Он сам себе на уме, — быстро и сердито ответил посадник и только хотел продолжить допрос сестринского холопа, как Дуня жестко повторила вопрос:

— Что значит «чудить начала»? Что Евпраксия Елизаровна делать стала?

— Дык, воду начала хлестать не приведи Господи, а потом персты в горло совать. Уж девки её пытались удержать, а она все одно… и трясётся вся, — со слезами на глазах закончил воин и повернувшись к брату боярыни плаксиво запричитал:

— Что я скажу хозяину-батюшке? Не уберег от ворогов!

Но Дуня уже не слушала, а сломя голову бежала к лекарскому коробу.