Боярышня Евдокия

Глава 28.

Евдокия смотрела на мечущуюся Евпраксию Елизаровну, не понимая, чем та взволнована. Когда боярыня обессилено опустилась на лавку и выпила поданное Мотей питьё, она посмотрела на вопросительно уставившихся на неё девочек:

— Без князя нам не добиться суда ни над Горшковой Евфимией, ни над старостой, а Михаил Олелькович уехал, никого не оставив вместо себя, — шумно выдохнув, сообщила Кошкина.

— Так по старому договору Москвы с Новгородом судить господ может наш князь, — обрадовалась Мотя.

— А по-новому право суда переходит Казимиру, — буркнула боярыня.

— Но на самом деле суд мог бы возглавить владыка, — воскликнула Дуня и сама себе возразила: — В нашем случае ему не дадут этого сделать!..

— Так что же, нам не только до Марфы Семёновны не дотянутся, а и непосредственно отравительницу с нанимателем убийцы не призвать к ответу? — растерялась Мотя.

Её вопрос повис без ответа.

Но сидеть и роптать было некогда. Начинался новый день и пора было поторопиться в церковь, позавтракать с семьей Овиных. До начала представления на площади у всех будет немного свободного времени.

Кошкина сядет писать письма мужу и князю, потом ей предстоит делать упражнения под присмотром Лады. Евпраксия Елизаровна в полной мере оценила давно забытую гибкость и лёгкость в теле и удивлялась, почему раньше не додумалась ухаживать за собою. Она даже с Дуняшкой поговорила на эту тему и услышала от неё много разумного.

Девочка обратила её внимание на разные условия жизни людей и то, что именно эти условия диктуют подход к заботе о теле. Вроде бы ничего нового, но советы боярышни не ограничивались особым питанием для воинов, а охватывали все слои населения, и Евпраксия Елизаровна решила написать наставления для бояр по этой теме, чтобы они грамотно устраивали быт своих людей. И этим трудом она собиралась заняться пока ожидает новости о находящихся в Новгороде португальских негоциантах. Весь день у боярыни расписан наперёд, и всё меньше времени остаётся на дневной сон.

За завтраком Дуня прислушивалась к разговору Кошкиной с хозяйкой дома. Евпраксия Елизаровна говорила о выкупе Лады. Авдотье не хотелось терять опытную банщицу, но речь пошла о замене Лады на какого-то мужчину. Поняв, что вскоре этот вопрос будет улажен, Дуня посмотрела на Мотю.

Та ёрзала, с нетерпением дожидаясь, когда можно будет встать из-за стола и под предлогом важных дел выйти во двор. Там её уже дожидался молодой боярич Захар, делающий вид, что приглядывает за дворовыми.

Свидание будет происходить на глазах у всех, и вряд ли Захар с Мотей обмолвятся даже словом, но взгляды… Мотька будет изображать равнодушие, а Захар придумывать, как показать себя наилучшим образом.

Дуне очень нравилось наблюдать за ними, и как только она вышла из-за стола, то побежала занимать место во дворе, чтобы ничего не пропустить. Схватив кем-то оставленный на скамье короб с лоскутами, она с важным видом прошла в небольшой огороженный садик и, не заходя вглубь, встала у стенки дома, подставив солнышку лицо.

— Здрав будь, Евдокия Вячеславна, — поздоровался с ней Гаврила. Он стоял поодаль, не решаясь войти в садовую зону, зная, что во многих городских домах она по умолчанию считается женской.

— И тебе здравствовать, Гаврила Афанасьевич, — улыбнулась ему боярышня и сама подошла поближе. — Как твоё самочувствие? Почему не отдыхаешь?

— С божьей помощью уже хорошо, а отдыхать не хочется.

Дуня понимала, что никому не захочется отлеживать бока целый день в крохотной спаленке, которую выделили хозяева дома. Не в укор хозяевам, потому как у сына Овиных спаленка, конечно же, просторней, да сундуки стоят, покрытые коврами, но помещение ненамного уютней.

Однако, Дуне хотелось проявить заботу, и она спросила то, что вроде как должна была спросить. А вот о чём дальше вести разговор, она не знала — былая лёгкость в общении ушла.

Будь Гаврила посторонним, было бы проще. И даже не в этом дело… Его влюбленный взгляд и неприкрытое обожание взывало к ответственности, а она не особо представляла себе, как с ней справиться.

— Не хочется? — переспросила, пытаясь сохранить умный вид.

— Скучно, — Гаврила опустил глаза, смущаясь Дуниного любопытного взгляда.

— Вот как? — глубокомысленно выдохнула она и принялась ворошить лоскуты в коробе, делая вид, что ищет какой-то особенный.

Пауза затягивалась. Гаврила и Дуня стояли, сохраняя дистанцию, чувствуя неловкость, но не расходясь. Наконец Евдокия вспомнила, зачем прибежала сюда, вытянула шею и нашла глазами Мотьку.

Та с деловым видом ходила, размахивала свитком и что-то бормотала, словно учила философский трактат. Захар же косился на неё, расспрашивал конюха о здоровье лошадей, не особо слушая, что тот отвечает и не замечая его веселого оскала.

Все во дворе изображали бурную деятельность, посмеивались, поглядывая на своего боярича и боярышню, а когда одна из девок прошла мимо сына хозяина, покачивая бедрами, то конюх резко шуганул её. Девка взвизгнула, отскочила, заругалась на него, но все во дворе рассмеялись. И только боярич недоумённо перевёл взгляд на возмущенную челядинку. Мотька прикрыла лицо широким рукавом, не в силах справиться с охватившим её весельем.

Дуня тоже улыбнулась, потом посмотрела на Гаврилу и озабоченно произнесла:

— Гаврила Афанасьевич, боярич Волк собирает доказательства по делу об убийстве семейства Носиковых. Ты уж без утайки поговори с ним, передай всё то, о чём тебе проболтался Тимошка, когда взаперти держал. И до суда со двора один никуда не выезжай, — строго закончила она.

— Когда суд будет? — подобрался новик.

Дуня развела руки и печально произнесла:

— Как только сумеем добиться его.

— Тебе бы тоже со двора не выходить, — серьезно ответил ей боярич.

Она улыбнулась в ответ на его озабоченность о её безопасности, быстро кивнула, чтобы он не подумал, что она над ним посмеивается, хотя он выглядел забавным, а потом с горечью пояснила ситуацию:

— Видишь ли, как свидетель я ничего не стою. Я могу обвинить только Тимошку Сергеева, а против старосты или тем более Борецкой мне сказать нечего.

Гаврила непонимающе посмотрел на неё, и Дуня пояснила, что на суде учитываются только прямые улики, а не подозрения, которые быстро переквалифицируют в оговоры и отправят под кнут.

— Ясно, — выдавил он.

Пока они разговаривали, Мотька уже ушла, а Захар Захарьич стоял и смотрел куда-то затуманенным взором. Челяди во дворе почти не осталось. Все занялись настоящими, а не придуманными делами.

Дуня помялась, взялась наводить порядок в коробе, но стоя это делать было неудобно. Гаврила не уходил.

— Пойду я, — со вздохом произнесла она, — дела не ждут.

Никаких дел у неё не было. Дома она бы побежала на кухню и приготовила что-нибудь вкусненькое, позанималась бы с малышней, в конце концов позволила бы брату потренироваться с нею стрельбой из лука, а здесь всё вызовет вопросы, если не недоумение. Для неё возня на кухне и игра с детьми сродни отдыху, но даже дома этого не понимали, а просто приняли, так чего же ждать от чужих?..

Промаявшись, еле высидела время до полудня, когда весь двор Овиных собрался на представление. Новгородцы, радостно гомоня шли на площадь, а там уже вовсю действовали агитаторы против скоморохов. Они кричали обидные слова, дули в рожки, крутили трещотки, но безобразия долго не длились, поскольку всех быстро приводили в разумление.

Это даже стало ожидаемым актом и многих веселило. Люди собирались, лаялись с провокаторами, смотрели повтор и новую сказку, а за ней следовало напутственное слово священника, которому внимали, забывая дышать.

Дуня тоже внимательно слушала и понимала, что обстановка в городе накаляется. Её сказки раскачали горожан, и они стали задавать вопросы, искать ответы, а сейчас им эти ответы подавали на блюдечке. Но кто возглавит народ, когда тут всё рванет? Кто?!

Боярышня смотрела на людей и больше не радовалась своему успеху. Когда она начинала, то думала, что в совете господ найдутся лидеры, могущие достойно и без потрясений разрулить ситуацию, ввести республику в состав московского княжества, но таких не нашлось.

Никто не мог сравниться с Борецкой и противопоставить свою личность ей. Она жила своей целью, горела ею, шла к ней, не считаясь ни с чем, а другие всё время оглядывались, подсчитывали выгоды или убытки.

Евдокия себя не принижала. Она перехватила инициативу в информационной войне, а получив поддержку со стороны владыки, даже начала выигрывать, но что делать дальше?

Отдать всё в руки Феофилу?

Уж он-то наверняка получше неё всё продумал! С новгородским владыкой ей не равняться…

Дуня стояла в кругу Овиных, прислушивалась к чужим разговорам, а потом посмотрела на призадумавшуюся Кошкину. Их взгляды встретились, но поговорить они смогли только вечером. После представления, когда все вернулись домой, во двор постучался гость из Португалии.

Переговоры прошли легко, окрыленный удачей негоциант сразу же расплатился за все оставшиеся часы, чайкой накинулся на образцы перьевых ручек и сильно сожалел, что не успел побывать в первые дни на московском торге.

Кошкина заключила с ним договор, по которому ему на следующий год доставят в Новгород партию часов, тысячу писчих перьев, противопожарную пропитку и пару возов бумаги. Остальные товары он выберет сам на будущем торгу. Единственное, португалец настоял на тайне их договора, поскольку расплачиваться он будет золотом, но это было в интересах обеих сторон.

И только перед сном Дуня улучила минутку поговорить с Евпраксией Елизаровне о Ладе, о суде и о том, что им дальше здесь делать.

— Ладу завтра запишем твоею холопкой. Долг за ней в десять рублей.

— Ого! — удивилась Евдокия, но тут же согласилась: — Хорошо, я заплачу за неё.

— Владыка пишет, что у него не хватит людей, чтобы воевать с Марфой.

Дуня вскинула глаза на боярыню, и та пояснила:

— У Марфы есть своя дружина и деньги, чтобы нанять шильников. Она в любой момент может захватить Новгород.

— Захватить? Это ничего не даст, — помотала головой Дуня.

— И Марфа это понимает, — хмыкнула Кошкина. — Становиться захватчицей не входит в её планы, но взять в осаду владычий двор она может.

— Люди ей этого не простят.

— До сих пор ей многое сходило с рук, так что для неё это оправданный риск.

— Значит, владыка даже по закону не рискнёт с нею разобраться?

— Нет.

— Как-то всё это… — Дуня скривилась, крутя кистью руки, помогая себе высказаться, — слабо. Позиция сдерживания уже запоздала, — решительно произнесла она. — Всё зашло слишком далеко.

— Согласна, но мы и подавно ничего не можем сделать, так что ждём.

Боярышня впервые была категорически не согласна с Кошкиной, считая, что надо делать что угодно, но не ждать, однако ничего поделать не могла.

Она даже о собственной защите не могла позаботиться, так как в чужой дом лишнюю сотню охранников не приведёшь. Вот спросят её хозяева, готова ли она поручится за тех, кого наняла, если всё вокруг вспыхнет, а ей нечего будет сказать. Дуня растеряно подождала и посмотрела на Кошкину, но та ушла в себя.

Следующий день был похож на предыдущий, как и новый день. Зарядили дожди, но с каждым днём становилось теплее и представления не прекращались. Дуня рассказывала скоморохам сказки о дружбе и взаимопомощи, но ватажки вносили в них свои дополнения, а священник открывал в них какой-то свой глубинный смысл и последующие обсуждения сказок становились острее, превращая площади Новгорода в политические арены. Дневные перерывы в работе становились длиннее, и это начало мешать, что повышало градус всеобщего раздражения.

Евдокия с беспокойством прислушивалась к домашним разговорам посадника Овина с другими господами, но все они радовались тому, что доминирование Борецкой было поставлено под вопрос. Ей хотелось крикнуть им в лицо, что они пустозвоны, болтуны, но вовремя одергивала себя, понимая, что не сильно далеко ушла от них.

— Боярышня, — позвала Дуню челядинка Овиных, — спустись, тебя боярич Волк кличет, говорит, у него важные вести.

Сбежав вниз, она увидела Семёна. Все прошедшие дни он постоянно где-то пропадал и выглядел устало.

— Дунь, — обратился он к ней, криво улыбнувшись, — у меня есть новости… не знаю, с какой начать.

Она вопросительно посмотрела на него, улыбнулась в ответ и предложила:

— Начинай с самой лучшей, чтобы ничто не мешало ей порадоваться.

— Я узнал, зачем Борецкой надо, чтобы республика стала частью Литовско-польского княжества.

— Зачем?

— Если коротко, то это многоходовка, ведущая к возвышению рода Борецких.

— Так они и так на верхушке? — удивилась она.

— Конечная цель — сделать Дмитрия или его будущего сына единовластным хозяином всех новгородских земель, а точнее, королём.

— Всех земель? — растеряно повторила боярышня, мысленно представляя карту республики. Объединенная Литва с Польшей могли конкурировать с объёмом новгородских земель, но по отдельности уступали.

— Единовластным, — акцентировал Семён Волк.

— Но как?

Не дожидаясь ответа, она представила, что сейчас республика уходит в дар Казимиру, он благодарит и в течение десяти лет отодвигает новгородцев от ключевых должностей, потихоньку перекрывает им источники дохода, усложняет жизнь… они ропщут и тут — та-дам! — очерчивается фигура возмужавшего Дмитрия, возглавляющего мятеж и провозглашающего себя новым королём. Дуня отрицательно мотнула головой: его мать могла бы все это проделать, но через десяток лет у неё не хватит физических сил, а сын…

Боярышня припомнила его лик, поведение… и решительно мотнула головой. Нет, у сына не хватает лидерских качеств. Он хорош и богат, но хлипковат для создания нового государства. Вот если бы ему подали на блюдечке уже готовое королевство, то он бы поддержал в нём порядок, а так… нет, сомнут его. Она уже хотела сказать Семёну, что чего-то он не додумал, но боярич произнёс:

— Дмитрий женился на представительнице рода Батори. Они поддержат его и первыми признают за ним права, встав за его спиной, когда он объявит себя правителем новгородских земель.

— Ох ты ж! Вот где собака зарыта! А что же Казимир? Получается, он пускает в свой огород козла?

— По предварительному сговору Казимир должен был назначить Дмитрия наместником Новгородских земель, но князь опытный хозяин и сумеет вовремя избавиться от дерзкого… козлика, — с усмешкой закончил боярич.

Дуня не сдержалась, хмыкнула, но сразу же встрепенулась:

— Доказательства есть?

— Копия брачной записи Дмитрия с Анной Батори и свидетель.

— Ого-о-о, — протянула она.

Евдокия зажмурилась, пытаясь представить, как все это с умом использовать, но сдулась. В этом случае требовался государственный ум с предвидением на десятки лет вперёд, а не суматошный «дом советов».

— А другая новость? — вспомнила она.

— Свидетеля сразу же после таинства пытались убить. Он схитрил, притворившись мёртвым, и бежал.

— Как ты его нашел?

— Бан* (обращение «бан») Тимиш пытался добраться до Казимира, чтобы рассказать ему о коварстве Борецких, но не смог, тогда он двинулся в сторону нашего князя. Неудачно. Его перехватили и пока выясняли, кому он успел рассказать о том, что знает, я заинтересовался суетой вокруг него, а узнав — освободил.

Дуня с уважением посмотрела на Семёна:

— Ну, раз свидетель выжил, и ты его нашёл, то у нас ворох отличных новостей! Чем ты недоволен?

— Борецкая обо всём знает и дом Овиных сейчас окружают. Уверен, что ночью нас всех придут убивать.

— Всех?

— Думаю, да.

— Сеня, ты серьёзно?

Боярич не отвечал.

— А бан Тимиш где?

— Здесь, с моими холопами.

Дуня стояла, смотрела на него, потом нервно оглядываясь, вышла во двор и приоткрыв калитку высунула голову на улицу. Всё было спокойно, горожане шли по своим делам.

Она выдохнула и немедленно начала строить план по поиску поддержки. Можно было послать гонца к владыке, чтобы он прислал своих воинов, а ещё можно было… Мысли Евдокии оборвались, как только она увидела, что не все люди идут по своим делам, а есть те, кто прячется в тенёчке и посматривает на неё.

Захлопнув калитку, она вернулась к Семёну:

— Сень, а что нам делать? — растерянно спросила она у него. — Наверное, надо предупредить Овиных и Евпраксию Елизаровну?

— Предупредим, но как только мы ощетинимся, то они нападут, не дожидаясь ночи.

— И мы не отобьемся?

— Дунь, их там уже сейчас около сотни. Они в считанные мгновения сомнут нас.

— Но надо же что-то делать?

— Надо.

— Что?

— Я знаю только одного человека, способного найти выход из создавшегося положения.

— Боярин Овин! — догадалась Дуня. — У него точно есть выход в подземелье!

Боярич криво усмехнулся, склонил голову набок, словно бы ожидая чего-то ещё, но все же медленно кивнул, не отрывая от неё взгляда.

— Я сейчас же бегу к Евпраксии Елизаровне… она же здесь выросла и должна знать…

Дуня рванула в дом, нашла Кошкину и выложила ей всё, но та лишь с сожалением покачала головой:

— Тайный ход есть, но Марфа о нём знает. Наши семьи дружили, и мы с ней убегали из дому, пользуясь им.

Евдокия выругалась.

— Дуняша, ты уверена, что нашего гонца перехватят? — спросила Кошкина.

— Открыто ему не уйти, а тайно… я не знаю, как отсюда тайно выйти.

— Господи, совсем немного не дождались… — пробормотала боярыня и поднялась. — Пойду предупрежу брата.

— Чего не дождались? — буркнула боярышня, думая, что как раз они дождались того, что их всех тут будут резать.

— Князь вперёд войска с малой дружиной едет сюда, — ответила ей Евпраксия Елизаровна.

Дуня ахнула, кивнула и побежала к Семёну.

Дом оживал, наполнялся беспокойством. Потом боярышня увидела, как юркий слуга скользнул к соседям. Она вопросительно посмотрела на Волка, но тот пожал плечами:

— Видно, попробовали послать за подмогой, — пояснил он.

Дуня облегченно выдохнула, надеясь на помощь, но вскоре к воротам подвезли того самого слугу.

— Хозяева, принимайте уставшего! — весело крикнули с улицы. — Нажрался до беспамятства! — и скинули гонца на землю.

Боевые холопы Овина и Матвея Соловья встали так, чтобы отразить внезапную попытку пройти через ворота, но никто не нападал. Слуги открыли калитку и быстро втащили несчастного. Он был побит, но жив. В течение часа таким же образом были возвращены ещё два гонца, и все в доме почувствовали обреченность.

Дуня смотрела на готовящихся к обороне слуг и не верила, что всё так плохо кончится. Она не пошла с Кошкиной смотреть на бана Тимиша, не слушала ругань по поводу выдачи венгра людям Борецкой, не обращала внимания на плач Авдотьи Захарьевны. Всё происходящее казалось нереальным.

— Да хрена вам в кашу! Тоже мне тут мировое зло! — озлилась она и бросилась к своему сундуку с образцами наборов для творчества.

Разворошив его, достала тонкую бумагу, из которой надо было клеить витражи. Разложила листы по цветам, метнулась к набору Кошкиной для писания писем, взяла бутылочку с клеем, и невнятно пробормотав обещание:

— Ща я вам всем того-этого… — принялась резать и клеить бумажные шары. — Вы у меня познаете приход великого песца!

— Дусенька, ты чего делаешь?

— Возьми у мастериц тонюсенькую проволоку… у них есть, я видела, и быстро ко мне.

Мотя хотела спросить, для чего, но посмотрев на сосредоточенное лицо подруги, резко развернулась и побежала. Обернулась быстро и помогла крепить тончайшую проволоку к бумажным шарам.

— Только не порви, — беспокоилась Дуня, занявшись уже другим делом. Она пропитывала куски плотно сваленной шерсти в спиртовых настойках от простуды и сердечной недостаточности.

— Дунечка, а что мы делаем?

Дуня хмыкнула, услышав, что подруга перестала её называть Дусей. Это означало, что Мотя успокоилась.

— Сейчас увидишь, бежим на улицу!

Во дворе сохранялась напряженная обстановка. Блокада дома Овиных продолжалась, а день подходил к концу.

Дуня велела Моте придерживать бумажную основу, а сама подожгла пропитанный шерстяной комок, закрепленный внизу бумажного шара. Пламя вспыхнуло и чуть не подожгло бумагу, но огонь опал и почти перестал гореть. Дуня брызнула ещё настойки и вновь чуть не сожгла бумажный шар. Никто ничего не понимал, а потом она прошептала Моте:

— Попробуй отпустить.

Сначала ничего не происходило, а потом розовый бумажный шар приподнялся.

— Ой, — воскликнула Мотя.

— Запускаем следующий, — быстро скомандовала Дуня, подавая желтоватый шар.

Все стояли, задрав головы и следили за медленно поднимающимися в воздух цветными шарами.

— Как же это? — воскликнула одна из челядинок, постоянно крестясь.

Дуня повернулась и громко выкрикнула:

— Послание к ангелам!

Дворовые и воины вытаращились на неё, кто-то начал принюхиваться к тлеющим и пованивающим шерстяным комкам. Не дождавшись развития реакции на свои слова, Дуня продолжила запускать остальные. Всего их было пять. Ровно столько, на сколько хватило тонкой бумаги. Боярышня понимала, что долго они в воздухе парить не будут, а потому, как только взлетел последний, а первый поднялся чуть выше дома, она велела Мотьке:

—Ори, что хочешь, но возле нашего дома должно собраться как можно больше народу.

Мотя посмотрела в небо, потом на подругу и изо всех сил завопила:

— Знамение! Божественное знамение! Грядут перемены! Покайтесь, люди! Увидьте знамение и встаньте на защиту праведных! Все сюда! Узрите знамение!

Её вопли немедленно подхватили и разнесли.

— Смотрите, там в небесах! Смотрите! Что это? Знамение!

Люди на улице стали останавливаться, смотреть наверх, удивляться, а воздушные шарики поднимались, выстраиваясь в форме галочки. Может, так казалось с Дуниного ракурса, но кто-то счёл это знаком, указывающим на дом Овиных, и тут же начал орать об этом.

Выкрики о знамении удалялись, а на улицу, где стоял дом Овиных подходило всё больше народу. Воины беспокоились, не зная, радоваться этому или ждать беды, оглядывались на своих старших.

А потом кто-то ударил в колокола и весь город встрепенулся, хлынул на площади, чтобы узнать, что случилось. Народ на улице, где стоял дом Овиных, заволновался, не зная, как поступить. То ли остаться, то ли на площадь бежать. Шары поднялись уже высоко и видны были отовсюду.

Матвей Соловей внимательно следил за тем, что делала боярышня и что происходит на улице. Когда за воротами стало не протолкнуться, он нервно поглаживал рукоять оружия, не зная, чего ожидать дальше.

А когда народ вновь заволновался и потёк к площади, то бросил взгляд на замершую на крыльце боярыню Кошкину. Её подопечные встали по бокам от неё и все вместе они чего-то ждали. Заметив его взгляд, боярыня кивнула брату и стукнув посохом, велела:

— Открыть ворота, будем пробиваться к вечевому колоколу!

У Матвея перехватило дыхание, но Кошкина быстрым шагом приблизилась к нему:

— Ну, что медлишь?

Люди боярина Овина окружили её, а сам он в полном воинском облачении вскочил на подведенного коня. Матвей поморщился, понимая, что в толпе боярин не сможет даже развернуться, зато его быстро снимут стрелой, но говорить ничего не стал. Его забота — Кошкина и Доронина с Савиной.

Они вышли вооруженной толпой и пошли вместе со всеми. Какое-то время казалось, что наемники не осмелятся напасть посреди людей, но напали, а народ с криком стал разбегаться. В считанные секунды завязался бой.

— Московскую сказочницу убивают! — заорал боярин Овин и его крик подхватили воины.

— За сказки боярышню убивают!

— Не будет больше сказок! Сказительницу жизни лишают!

Дуня ничего не видела, защищённая со всех сторон воинами. Она могла только слушать и смотреть наверх. Воздушные фонарики парили в небесах, а один вспыхнул и сгорел. На такой высоте они не походили уже ни на какое знамение, но колокольный перезвон продолжал раздаваться теперь со всех сторон

Битва вокруг них разрасталась, но они всё же шли. Казалось, Кошкину ничто не сможет остановить, а девочки держались рядом. До площади с вечевым колоколом идти было близко, но сейчас этот путь показался бесконечным. И всё же дошли!

Боярыня поднялась на подставку и ударила в вечевой колокол. Она била в него, перекрывая звон других колоколов, а воины сражались. Слух о покушении на сказительницу перевернул ситуацию не в пользу наёмников.

Наконец, боярыня остановилась и вышла перед собравшимся народом. Поклонилась и воззвала:

— Требую суда над предавшими господина Великого Новгорода ради корысти…