Боярышня Евдокия

Глава 21.

— Боярышни, скоро начнется представление! — возбуждённо воскликнула Авдотья Захарьевна. — Вы идёте?

Дуня с Мотей переглянулись и дружно кивнули. В последнее время у новгородцев появилась мода на обсуждение выступлений скоморохов на разных площадках, выявление любимчиков и передача особо удачных мнений о самих сказках друг другу. Эдакий всеобъемлющий литературный кружок, захвативший целый город.

Среди любителей поговорить об увиденном зародилась целая плеяда настоящих критиков-искусствоведов и появились фанатские группы, ориентированные на способ подачи сказок. У каждой скоморошьей ватажки выработался свой стиль и это делало их выступления уникальными. Особенно выделялась ватажка, специализирующаяся на кукольных представлениях и ватажка… хм, пожалуй, теперь уж труппа с музыкальным уклоном.

Дунины сказки, а их она считала своими, поскольку кардинально дорабатывала, упрощала или усложняла, вводила новых героев и прочее, так вот, её сказки дополнительно перерабатывались скоморохами, и музыкальная труппа весь текст складывала в частушки.

И они могли бы более не упоминать авторство московской боярышни, если бы Дуня не подсказывала им новые мелодии, превращая однообразно ритмичные скороговорки в забавные и прилипчивые песенки. Фразы из этих песенок пошли в народ и их употребление стало особым шиком, который понимали только новгородцы.

Вот так и получалось, что несмотря на разворачивающиеся драматические события, полные тревоги и неуверенности в завтрашнем дне, какие-то личные беды, люди и сама Евдокия чувствовали себя как-никогда живыми, полными сил и счастливыми.

— Все только и говорят о том, что нового покажут скоморохи, — щебетала Авдотья Захарьевна, — да ко мне ластятся, думая, что я знаю заранее.

Её глаза блестели от возбуждения, а сама она едва не подпрыгивая от нетерпения, желая поскорее попасть на площадь и перекинуться парой словечек с подругами.

Евдокия улыбнулась, но анонсировать будущие сказки не стала, хотя она была благодарна чете Овиных за разрешение приходить скоморохам на их двор: всё же репутация у последних была близка к разбойной. Но сейчас, пожалуй, многие завидовали Овиным.

Как только вышли большой компанией со двора, Дуня поняла, почему не сели в возок. Со всех сторон стекался народ, и все двигались к площади, как какие-нибудь демонстранты будущего. Не хватало транспарантов, но зато предвкушения и радости было в избытке. Горожане держались группами, весело переговаривались и дружно хохотали над особо удачными шутками.

— Куда идете, православные? Не позорьтесь, не смотрите на игрища бесовские! — неожиданно врезался в общее веселье гудящий голос.

— Сам ты бес! — одновременно раздалось с разных сторон. Кто-то отозвался задиристо, а кто-то с угрозой и раздражением.

Дуня стала оглядываться, ища противника представлений, но того быстро вытолкали из толпы, а судя по звукам, немного побили или как здесь это называют, вразумили.

Она расстроилась, сообразив, что проблемы с церковью у неё все же будут, а её предположения о защите со стороны владыки новгородского и псковского оказались ошибочными.

— То людины пролитовской партии, — заметив её встревоженный взгляд, пояснил Захарий Григорьевич. — Они теперь на площади во время представлений стучат в барабаны, да орут всякое, пока их не погонят.

Услышав такое, Дуня споткнулась, а выровнявшись, в шоке уставилась на Овина. Он усмехнулся, видя, как говорливая девчонка бестолково открывала рот и закрывала, не находя слов.

— С барабанами? — уточнила Дуня у боярина Овина, думая, что ослышалась или неправильно поняла.

— Ну, это такие…

— Я знаю, что это, но… — она выдохнула и, не закончив, беспомощно развела руки.

Захарий Григорьич понимающе усмехнулся, но выдумку политических противников оценил. Народ пугался барабанов и не сразу прогонял смутьянов.

Толпа шла дальше, вливаясь на площадь, и настало время поработать локтями, чтобы пробиться в самый центр. Народ пропускал бояр неохотно и хохотал, когда те начинали отвоевывать места друг у друга. Схватывались целыми дворами, ругались нещадно, но после представления принимали солидный вид и как ни в чём не бывало обсуждали увиденное, приглашая друг друга в гости. Остальной люд торопился вернуться на свои рабочие места.

Григорий тоже вовсю работал локтями да крепким словцом, расчищая место для боярышень.

А потом началось представление. Новые куклы в ярких нарядах смотрелись богато, а тех, кто ими руководил, даже не видно было из-за широких одежек.

Дуне понравилось, что хитрую лису нарядили в богатое платье без её подсказки. А торчащий хвост был всем хвостам на загляденье. Боярышня даже подумала, что так может появиться мода на лисо-девочек, настолько хорошо управляла и озвучивала куклу прячущаяся за ней женщина.

Но как бы ни была обворожительна лиса, а доверчивое семейство зайцев у всех вызвало сочувствие. Особенно маленький зайчишка, спрашивающий, почему лиса на добро ответила злом.

И это был вопрос вопросов, которому предстоит пройти через века!

Дуня была приятно удивлена качеством представления, множеством кукол и декорациями. Эта труппа даже сколотила домик из жердин, не поленилась украсить резьбою оконце. А если учесть, что всё это готовилось по ночам и представления шли ежедневно в ритме нон-стоп, то работоспособность скоморохов вызывала уважение.

Но и стимулов у них было много, так что не удивительно, что все они сейчас переживали расцвет своего творчества и зарабатывали не только новую репутацию, а ещё деньги на сытое будущее.

Дуня вместе со всеми топала ногами, ругала лису, подбадривала зайцев, а ещё хлопала в ладоши, выражая одобрение артистам и многие поступали по её примеру.

И вдруг по окончании коротенького представления на подиум поднялся священнослужитель и народ стих. Дуня вновь занервничала, даже стала искать пути отхода, предполагая, что сейчас на неё обрушатся все кары, но священник начал объяснять, чему учит сказка

— Боже, — невольно выдохнула она, прислушиваясь к его речам.

А когда батюшка завершил неожиданную наглядно-поучительную проповедь, то перекрестилась вместе со всеми. Слушать разбор сказки было интересно, и даже малые дети внимали, нисколечко не утомившись.

«Вот это ход!» — думала Дуня, глядя на просветлённые лица людей.

Опыт московской епархии в отношении турниров не прошёл для новгородского владыки мимо. И какого умного и знающего священника нашли! — не могла не восхититься Дуня.

«А ведь у меня перехватывают инициативу… нет, не инициативу, а рычаги управления» — дошло до неё после.

Но отступать из-за того, что её труды взяли под контроль, было бы неразумно. Но каков владыка Феофил! И как грамотно всё сделал! Тут и разговор по душам с людьми получился, и наставления, и политический уклон в пользу Москвы. То-то скоморохи так расстарались сегодня!

— Как благостно, — поделилась с ней Мотя. — Я ведь даже не думала, что можно так глубоко понимать эти потешные сказания.

Дуня изумлённо посмотрела на подругу и хотела спросить, чем та слушала её объяснения по поводу «сказка ложь, да в ней намек», но не стала. Видно, не умеет она толково доносить свои мысли до других, а ведь все слушают, согласно кивают.

Дуня обиженно поджала губы, и Мотька сразу начала ластиться:

— Дунь, ты чего? Ты тоже хорошо умеешь говорить, но у тебя всё по-человечески, а он словно величайшую истину открыл, и от того просветление.

Дуня посмотрела на неё и засмеялась: она-то думала, что чем проще объяснения, тем лучше, а вот поди ж ты!

С площади выходили все умиротворённые и никто не толкался, не торопился. Григорий со своими ребятками и другими боевыми холопами шли по краям. У всех было отличное настроение, а дома ждал сытный обед.

Неожиданно впереди послышался истошный женский визг и люди заметались.

— Кони взбесились! Берегись, потопчут!

— Какие кони, — непонимающе пролепетала Авдотья Захарьевна, а муж уже толкал её вбок, отводя с центра дороги.

Дуня почувствовала, как её подхватил Гриша и попытался подсадить на высоченный забор:

— Коли близко будут, то прыгай во двор! — скомандовал он ей.

— Там же псина… — испугалась она, хотя больше надо было беспокоиться о том, как удержаться на этом заборе. Ведь бревнышки были заострены!

— На цепи… — коротко бросил воин, подталкивая её вверх.

Чуть в стороне подсаживали других девчонок, и Дуня краем глаза увидела вцепившуюся в забор Мотьку, которую подсаживал сын Овиных, а потом у Гриши словно бы подкосились ноги и его повело обратно на дорогу. Дуня не успела зацепиться за верх забора и тут же сползла вниз.

— Гришаня, ты чего? — обеспокоенно спросила она, бросившись к нему. Воин пытался ей что-то сказать, но из горла вырвался только сип.

— Господи, Гриша… — испуганно пролепетала она, тормоша его.

— Куда?! — орали на неё со всех сторон, а дальше все перекрыл грохот копыт.

Не сказать, что по улице мчался табун, но с десяток ошалевших лошадей нёсся сломя голову.

Одна скотинка перепрыгнула через упавшую на улице женщину, но споткнулась и покатилась кубарем. Поднялся визг, лошадь болезненно заржала, но самым страшным было то, что она поднялась, и отчаянно хромая, помчалась дальше.

Дуня ничего этого не видела. Она слышала нарастающий топот и попыталась подтянуть Гришу поближе к забору. Успела подсунуть руки ему под спину и его стон слился с болезненным ржанием повредившей ногу лошадь, а дальше боярышню кто-то подхватил на руки, громко крича:

— От дурная! Поберегись!

Её оторвали от Гришки и поволокли к переулку. Как раз в этот момент кто-то истошно заорал, что упавшую женщину затоптали, хотя это было не так, а Дуня смотрела на свои руки. На них была кровь.

Она задергалась, пытаясь вырваться.

— Он ранен! — пораженно воскликнула боярышня. — Куда ты меня тащишь… отпусти… — она упёрлась ногами, но тут её ловко втянули в закуток, ударили по голове и во что-то замотали. Дуня все равно попыталась выбраться, но руки были прижаты к телу, а в глазах ещё кружили звездочки и стало не хватать воздуха… она потеряла сознание.