Блог демона Шаакси, или адская работёнка

31

*

— Значит, ты уже знаешь половину истории.

— О чём ты?..

— Я тоже хотел — понять.

— Вот как… — по правде, я почему-то так и думала.

Падре вздохнул и уставился на стеклянное небо зазеркалья.

— Видишь ли, — сказал он, — как ты уже догадалась, я был одним из команды проводника душ, повелителя врачевателей и змей. А ещё раньше я был вороном, приносящим знания. Не одним из Тех Двух, конечно, те своего Владыку в жизни не предадут. Но я был тоже ничего так. Навещал сны шаманов, дружил с ними и очень уважал. Потому, когда передо мной встал выбор, решил попробовать присоединиться к ангелам — материальное тело шло бонусом при трудоустройстве, к тому же, я всегда любил людей. То есть, шаманов, с которыми работал. Они были чуть сумасшедшие, чуть чудаковатые, вели себя в отражениях очень непосредственно и были очень яркими. Я тогда считал, все люди такие, и стать хранителем людей — не худшая идея. Всё перечисленное, как ты понимаешь, доказывает, что был я тот ещё идиот.

Я только склонила голову в сочувствии. Снова вспомнился Шаакси и его печаль. “Когда я был нильским ибисом”... Значит, Шаакси всё же был прав. Значит, в ангельской конторе существам вроде него так же плохо, как в демоническом офисе. Если не хуже. Перебрался же этот ворон сюда, так?

Но какой выход в конечном итоге существует для таких существ? Я думала об этом, но едва ли могла найти выход.

Но это до поры.

Был бы вопрос, а ответ всегда найдётся.

Между тем, ворон познания (мне теперь казалось, что называть его иначе, даже мысленно, оскорбление — точно так же, как именовать моего Шакса иначе, чем нильским ибисом) всё говорил.

— Нельзя сказать, что мне так уж плохо жилось в ангельском офисе. Когда нам ещё даже не было очевидно, что ангельский офис намертво увяз в политической грызне и бюрократии, наш шеф собрал нас и сказал: “Начинаются времена без перемен, и никому теперь не найти, что он ищет. К сожалению, это проклятие даже хуже, чем обратное.” Одноименную поговорку — и, соответственно, полный смысл сказанного — я узнал много лет спустя. Но у моего начальства своеобразные отношения со временем. Как-то Рафаил сказал мне, что живёт в разных временах, одновременно, и я не рискнул переспрашивать, потому что — ну ты знаешь, вороны познания и это всё. Я всегда отличаю правду от лжи, кто бы предо мной ни стоял. И в момент, когда шеф сказал эту фразу про время, я точно понял две вещи: во-первых, что он не лжёт, во-вторых, что не хочу знать подробностей…

Я понимающе кивнула. Жить одновременно в нескольких временах — это не то, что я могу уложить в своей концепции реального и адекватного.

— Так вот, тогда, когда он собрал нас в самом начале и сказал о наступлении новой эпохи, то добавил: “Наше дело очень малое. Пусть другие играют в стройку дивного нового мира, политику, купленное прощение и огненное аутодафе. Пусть заменят живые крылья железными. Пусть истребляют зло, как сами его понимают. Пусть будет, что будет, этого нам не изменить. Наша работа проста, рутинна и не столь масштабна: просветление, прозрение, надежда, вдохновение, исцеление. Не во имя великого замысла, не во имя идеальных людей или прекрасного мира, а там и тогда, куда нас привели дороги. Наша работа — верить в людей. И быть хоть немного достойными их искренней, подлинной веры. На остальное не оглядывайтесь: я прикрою вас светом своих крыльев и звучанием своего слова.” И слово своё он довольно долго держал: нас не трогали, так что мы получили возможность просто делать своё дело. А важнее этого, наверное, вообще ничего нет.

Я грустно смотрела на мутное стекло отражённого неба.

— Неужели небеса и впрямь погрязли в политике и бюрократии? Неужели я не замечала этого?

Ворон познания рассмеялся.

— Смотря что считать небесами. И потом, я всё же падший, — заметил он мягко. — Бывшим сотрудникам положено ворчать на руководство; демонам положено ненавидеть ангелов. Таков порядок вещей.

Я печально покачала головой.

— Я никогда не была вороном и не говорила с шаманами. Но сейчас я знаю, что ты не лгал.

— Не лгал, но рассказал, как водится, только свой взгляд… А никакой взгляд не передаёт общей картины. Никогда. Для меня небеса были такими; но, быть может, мне там с самого начала было просто не место. Этого я не могу знать.

Мы помолчали, глядя, как живёт внизу отражение, с умеренным успехом притворяясь реальным миром.

— Проблемы всё же начались, — сказал он после паузы. — Хотя, как водится, очень долго я не желал их ни замечать, ни признавать. Ну да, общее отношение к людям в нашем офисе оставалось стабильно плохим. Правилам следовать не желают, воле небес постоянно противоречат, всё это вот. Эй, не пора ли новый потоп? А может, уже Апокалипсис? Не? Ладно, ещё по кофейку. И кто там опять брынчит на арфе?.. Да, я и сам, работая в отделе Озарения и Вдохновения, с ностальгией вспоминал своих шаманов и задавался вопросом: вот как я верил, что все люди такие?! Эти люди… Ну, ты понимаешь. Опять же, многие мои подчинённые прилетали потускневшие, разуверившиеся, грустные. К чести их сказать, мало кто присоединялся к разговорам на тему “измельчал род человеческий” — я всегда хорошо выбирал сотрудников. Но и такое было. И не знаю, куда нас это могло завести, если бы однажды один из моих подчинённых не устроил мне скандал.

— Прямо скандал?

— С громом и молнией, представь себе! И ведь, что характерно, смелости хватило… Но дело даже не в этом, а в сути претензий. Среди всего прочего, например, звучало, что мы сидим безвылазно на своих небесах и забыли, что такое человеческая жизнь, в чём её сущность и ценность. Мол, форма нам заменила суть, и мы тут неведомо чем страдаем, постепенно из духов света превращаясь в неведомо что… Точнее, нас превращают. А мы и рады подчиниться.

— Ого.

— Да, обвинения были дерзкие. И, как мне в первый момент показалось, абсурдные. Одна проблема: правда. Иногда это очень неудобный дар — знать, когда тебе говорят правду. Бывает очень некомфортно, когда сам эту правду видеть не хотел бы.

Я понимающе кивнула, вспомнив свои впечатления от встречи с Пророком.

Правда редко бывает удобной.

— В общем, я тогда отослал своего сотрудника остыть, а себе дал время подумать. А потом вдруг случилось интересное: сотрудник пропал.

— Пропал?

— Был уничтожен.

— Козни демонов? Оружие древних богов? Человеческие культы?

— Оружие древних богов… Как минимум, именно так написал в отчёте твой почтенный шеф, Варифиэль.

Вон оно что.

— Я не думаю, что он врал…

— Мне не надо думать, я спросил его. Правда и ложь, помнишь? И Варифиэль лгал... Но это сейчас не важно. Важно то, что тот мой сотрудник развоплотился навсегда, растворился в вечности, стал светом. Мы живём в теории вечно, но только одну жизнь, так что я не мог даже позаботиться о его дальнейшем пути. Потому я не имел права закрывать глаза на его последнее волеизъявление. Я решил, быть посему: я спущусь вниз. Я буду рождён одним из узников ловушки. Я посмотрю на мир людей человеческими глазами. Я сам пойму, о чём та правда, которую мой сотрудник так хотел до меня донести… В тот же день я пришёл в шефу и попросил о командировке в человеческую жизнь длиной. Он согласился.

Я помедлила.

— Стоит ли мне спрашивать, как ты сумел оказаться на кругу перерождения?

— Нет, лучше не стоит, — усмехнулся ворон, — потому что, разумеется, официально ангел не может просто пойти и родиться человеком. Но мне повезло — с прошлым, с начальством и с командой. Я знал лазейки и был в достаточной мере психом, чтобы воспользоваться ими… А мой начальник был в достаточной мере великодушен, чтобы сделать вид, что ничего не замечает, и позволить мне самому решать.

Я медленно покачала головой. Не знаю, что по идее должен испытывать ангел, услышав такой рассказ, но я могла только одно — восхищаться.

И, возможно, немного завидовать. Смелости.

—... Я не стал мудрствовать лукаво, — говорил между тем ворон познания, — как я уже сказал, я хотел понять, потому играть надо было честно. Полумеры вроде "спустился я вниз, такой всесильный и неуязвимый, и посмотрел с высоты своего бессмертного совершенства, как оно там" тут не подходили. Потому я решил пойти классическим путём и прожить на одной из Земель тридцать лет и три года относительно обычным человеком, а потом вспомнить себя. Такое положение казалось оптимальным, да и давало возможность заодно глянуть изнутри на работу своего отдела. Спустя столько лет я всё ещё питал слабость к тем, другим людям, к которым являлся когда-то вороном, потому решил: посмотрю на этот мир глазами шамана. Узнаю, каково им живётся — теперь.

— И какой она вышла, эта жизнь?

Он усмехнулся и лёг на крышу, раскинув по холодному бетону свои припорошенные пеплом, но прекрасные перья. Мне подумалось вдруг, что ни у одного знакомого мне ангела я не видела настолько красивых крыльев.

— Это было… больно.

Исчерпывающий ответ.

Настолько, что мне самой стало больно — как стало бы, наверное, если быть беспомощным, вывернутым наружу, смертным, уязвимым. Человеческая жизнь, которую для меня соорудило это отражение, ещё не успела не то что забыться, но даже потускнеть в памяти. Потому я могла понять.

Это и правда больно.

Помедлив, я осторожно коснулась крыльев собрата своими, передавая поддержку, утешение и понимание. Он на миг прикрыл глаза, отвечая теплотой, горечью и благодарностью.

Близость, которую не подделаешь.

Когда меня пугали падением, предупреждали, что это, дескать, безумно больно. Я задаюсь вопросом: знали ли они вообще, о чём говорили? Мне вот после всего пережитого и услышанного слабо в это верилось.

Интересно, что почувствую я сама, когда вспомню свои человеческие жизни? Насколько больно это будет?

— Впрочем, это сладкая боль, — сказал вдруг он. — Это как внезапно после множества лет бесчувствия обрести чрезмерную чувствительность. Ко всему. А так… Это оказалось сладко, и горько, и обжигающе, и пронзительно хорошо, и кошмарно, и счастливо, и весело, и грустно, и страшно. Но, если подвести под этим какую-то черту, я могу со всей ответственностью сказать: это было больно.

Что же, осталось прояснить ещё один момент…

— Я верно понимаю, что биография падре вполне настоящая?

— Да, вполне. Все факты подлинны, это то, что я пережил на Земле. Строил карьеру певца, потому что ритм был моим единственным способом чувствовать себя живым; травил себя всякой мерзостью в надежде, как я теперь понимаю, утолить внутреннюю тоску по небесам, вспомнить, заполнить пустоту неиспользуемого дара, сбежать в пятое отражение — и сбежать от четвёртого отражения… Я искал небо, не находил, но продолжал отчаянно искать, готовый ради этого окунуться в любую мерзость, которую люди были готовы творить под религиозными предлогами; потом возненавидел Его за глухоту, отрёкся от Него и примкнул к поклонникам другой стороны… А потом я вспомнил.

Ох.

— Думаю, это было… непросто.

Он усмехнулся.

— О да, это очень хороший подбор слов. Непросто; настолько непросто, что я по сей день удивляюсь, как не спятил в тот момент. Как сейчас помню, что проснулся на тридцать третий свой день рождения — ещё не отошедший от дурмана, в котором тогда пребывал постоянно, в какой-то ночлежке, исписанной дикой мешаниной оккультных символов, окружённый тварями из четвёртого отражения и своими собратьями по несчастью… Весёлое было пробужденьице. Да и то, что последовало потом, тоже нельзя назвать скучным.

Да уж. Если честно, мне страшно и пытаться представлять, что он должен был испытать.

— Потом было много чего, — говорил мой собеседник между тем, — не стану пересказывать, да тебе и ни к чему знать. Скажу только, что всю ту жизнь потратил на попытки облегчить жизнь пленников четвёртого отражения. Нескольких талантливых шаманов — ну, тех, кто был рождён с соответствующим даром — даже сумел вызволить. Именно для того я создал этот Центр. А когда та жизнь кончилась, а вместе с ней и мой отпуск, я вдруг понял кое-что.

— Что не сможешь вернуться.

— Верно. И не пойми неправильно, я не могу сказать, что разочаровался в своих ребятах. Наоборот, верные себе, они делают, что могут — присылают вдохновения, и озарения, и жизненные силы, и чудесные исцеления. Верные слову нашего шефа, они одаривают людей не за какие-то особые заслуги, не в политических целях, не в обмен на молитвы, или дары, или определённую веру, или условную праведность — просто того, чьи просьбы услышаны, чей свет притянул, к кому привели дороги. Просто потому, что могут. Конечно, этого недостаточно, но тут ничего не поделаешь. Делать, что можешь — это всегда было и будет достойной позицией… Но я понял, что мне там больше не место.

Я понимающе кивнула.

— С твоим новым опытом ты просто не мог — там.

И я, наверное, тоже теперь не смогу. Как минимум, карать так точно.

Мне придётся просить Варифиэля об отставке, когда я вернусь.

Но об этом можно подумать позднее.

— Всё так, я просто не смог. Хотя коллеги из нашего отдела ждали меня, и были готовы помочь скрыть следы, которые оставило на сущности соприкосновение с четвёртым отражением, и помочь с восстановлением, и поддержать… Но они всё равно не могли понять по-настоящему, почти никто. А ещё ведь были другие отделы… Я представил, как оставляю Центр, и всех этих людей, призраков и духов, увязших в четвёртом отражении, и ухожу вверх, в свой чистый офис с дурацкими отчётами. Где вечные политические разборки, и постоянные разговоры о добре и свете. Где на планёрках ангелы с высокомерными гримасами будут рассказывать, как они за добро, и всепрощение, и милосердие... а ещё - как цели оправдывают средства, как карать грешников, как неправильно всё устроено у нас в отделе, как презренны демоны, которых давно пора всех уничтожить, и быстрее бы эта последняя битва уже наступала, потому что Земли уже достали. И как мерзки падшие, которые предатели и недостойны понимания, как выродилось человеческое племя, какими жалкими, и слабыми, и глупыми, и грешными стали люди, упорно не желающие следовать правилам, не готовые впускать свет в своё сердце. И что нет во многих из них ничего хорошего, и что неплохо было бы их улучшить, научить думать правильно, отсортировать достойных и их спасать, и что давно просится хотя бы новый потоп, а если без потопа, то хотя бы пора переписать методички на тему того, кто достоин спасения… Знаешь, я понял: первый же подобный разговор в моём присутствии кончится плохо.

Я понимающе хмыкнула.

Сама слышала такие разговоры много раз. Даже участвовала в них, благо у нас в отделе многие разделяли чрезвычайно радикальные взгляды на такие вещи… Теперь стыдно вспомнить.

Почти до слёз стыдно.

Прав ворон, что устраивает такие конкурсы для молодых ангелов. Может, это жестоко, и где-то неэтично, и ещё как-нибудь; но есть вещи, которые можно понять, только пережив. Или, хотя бы, увидев вблизи.

— Спасибо за это, — сказала я ему. — Спасибо за это испытание. И за рассказ. Это было очень щедро с твоей стороны. И очень милосердно.

Он приподнял бровь.

— Щедро? Милосердно? Ну, не знаю. Всё же не забывай, кто я. И поверь: если бы испытание ты не прошла, моя рука не дрогнула бы.

— Понимаю, — я понимала, действительно. И принимала это. — Ты — голос, который всё это время толкал меня к пропасти; если я верно понимаю, именно так проявляется твоя работа на, скажем так, противоположный офис. Но, если то, что я поняла про человеческий мир, верно, то вокруг людей раздаётся множество таких голосов. Пуорой завуалировано, а порой и прямым тестом, но людям со всех сторон буквально кричат о ненависти, и неравенстве, и жестокости, и страхе. Им постоянно рассказывают, кого и почему они должны бояться, кого и как сильно нужно ненавидеть… ты не делаешь с ангелами и половины того, что делает этот мир — с людьми. Не так ли?

Он посмотрел на меня, как на восставшую из пепла Великую Библиотеку.

— Всё же, не представляю, как ты выжила под крылышком у Варифиэля… Да, ты всё понимаешь верно. Я согласился быть тем, кто проводит испытание для угодивших в пятое отражение ангелов. Это та работа, в обмен на которую Легион позволяет мне все эти развлечения с Центром для заблудившихся. И я не то чтобы страдаю, выполняя эту работу — но и не то чтобы усердствую. Говоря откровенно, каждый раз я втайне болею за ангелов… Но и не жалею тех, кто проиграл.