Бездна

Глава 19. Жертва

Я больше не могу.

Я больше так не могу.

Дни и ночи в постели. Почти без движения, без еды. Тело превратилось в серый комок, забитый ватой и еще каким-то хламом.

Я думала, что уже умерла. Оказалось, еще нет. Долгое время не было ничего.

Больше не могу.

Я долго (много дней? месяцев? лет?) лежала в постели в забытьи. Тело стало слабым и жалким. Состояние – близкое к коматозному. Тело и разум периодически отключались, то вместе, то попеременно. Я просыпалась, но не могла двинуть пальцем, или, наоборот, совершала бессмысленные движения без контроля разума. Изредка я кидала взгляд в зеркало, но там был лишь отпечаток меня. Может, его и не было, а я видела отражение по привычке.

Меня мучили кошмары. Бессмысленные и жестокие сны, поднявшиеся со дна подсознания. Я силилась пробудиться, но оказывалась в новом сне.

Уловив слабый импульс энергии, я села на кровати, согнула колени и прижалась спиной к холодной стене. Глаза были сухие. Веки ныли. Губы потрескались и стали шершавыми, кожа шелушилась. Не помню, когда я в последний раз ела или пила.

Я потянулась, размяла руками мышцы. Неприятно. Провела рукой по телу. Я и так была худая, а теперь повсюду выступали кости. Тело вяло просило еды, питья и движения. Оно еще немного хотело жить.

От подъема с постели перед глазами заплясали черные и белые точки. В ушах зашумело. Понадобилось время, чтобы привыкнуть к вертикальному положению. Через несколько секунд все прошло. Открыв литровую бутылку воды на столике у кровати, я выпила половину залпом. Отвыкшее от ощущений горло болело.

Воздух стал плотным, и приходилось прикладывать усилия, чтобы передвигаться в нем, словно в толще воды. Тело не слушалось. Вата плесенью расползлась по сосудам и тканям. Но с каждым движением она убывала.

Добравшись до окна, я приоткрыла занавеску. Людей почти не видно. Возле окон дома напротив – следы нескольких пожаров, будто таившиеся в квартирах чудища не удержались и что-то слизнули над окном грязными черными языками.

И тут я увидела.

Передо мной по-прежнему была обычная улица – дома, люди, деревья, машины. Но я видела совсем другое.

Я увидела, что каждое дерево состоит из усилий семени прорасти, его страха не суметь, из родовых мук земли, из ее материнских стараний и забот, из каждой капли воды, каждого луча солнца и каждого холодного дня, который можно было не пережить, и из людей, от скуки срывавших листья и ветки, не ведавших, что причиняют дереву страдания.

Дом состоял из людей, которые его построили, которые в нем жили, мечтали, любили, плакали, болели и умирали. Из тех, кто однажды провел ночь на лестнице в его подъезде и больше никогда там не появлялся. Кто мечтал купить в нем квартиру, но не сумел. Кто любил жившего в нем человека и ждал, когда зажжется свет в его окне. Из ароматов, казалось бы, давно выдохшихся. Из запахов младенцев и стариков, черной икры и дешевой горькой овсянки, хорошего одеколона и давно не мытого тела. Из звуков: тихого мычания от боли, громких рыданий, скандалов, мольбы, долгих и безответных звонков в двери и телефоны, воя собак, колыбельных, музыки и искреннего смеха.

А еще он состоял из строительных материалов, а те – из заплаченных за них денег, из усталости тех, кто делал эти деньги, и тех, кто добывал и создавал эти материалы. Кирпичи состояли из глины, а она – из боли разрушающихся горных пород, теряющих свое величие, из ветра, трудившегося над ними, из насекомых, которые погибли, не сумев выбраться из вязкой глины и истлев в ней.

Я увидела и то, что каждый человек состоит из своих родителей, и их родителей, и тех, кто родил их, и многих других. Из тех, кого он любил, кто любил его, кто ранил его, кого он ненавидел и кого довел однажды до слез, сам о том не зная. Из всех тех, на ком он однажды остановил взгляд. Из боли, которую он вытерпел. Из страха, который он пережил, когда его выбросили из материнского лона в холодный, обжигающий, кричащий и страшный мир. Из бесконечных мыслей, роящихся в его мозгу без остановки. Из разума, но и из души. Из того, от чего у него загораются глаза, и из того, от чего однажды он закроет их навсегда. Из первого крика и последнего вздоха – еще не свершившегося, но уже зародившегося. Из тех ночей, когда он выл, свернувшись калачиком на полу, и тех, когда он изнемогал от нежности и желания быть с кем-то вдвоем. Из ссадин и ран, которые он получил от мира, и из гвоздей, которыми он сам царапал свою душу. Из клеток, у каждой из которых не менее насыщенная жизнь и судьба, свои ответственность, задачи, неудачи, ошибки. Из электрических импульсов, материи, влаги, крови и слюны, пота и спермы, ушной серы и испражнений. Из такого одновременно хрупкого и крепкого тела – источника боли и удовольствия, удерживающего душу в себе, не осознавая, зачем это нужно.

И если приглядеться, то все это – и люди, и деревья, и здания – состояло из мельчайших частиц, вибрирующих, живых, дышащих, постоянно взаимодействующих друг с другом. А вокруг них бушевали энергии, вздохи, тени, и еще много всего, что влияло на происходящее, подталкивало что-то делать или бездействовать, создавать или разрушать, жить или умирать.

И каждый из этих людей был важен и значим, и я поразилась, что раньше этого не видела. Огромное количество людей я просто не замечала, а ведь они ходили по тем же улицам и были такими же отчаянно живыми. Увидела я и то, что существуют едва заметные ниточки между людьми и всем вокруг, есть и заранее намеченные судьбы, но нет никакой обязанности следовать предначертанному, а есть только свобода, воля и возможность.

Я увидела, что у каждого человека в груди есть дыра. А потом, приглядевшись, поняла: это не дыра, это бездна, в которой может быть что угодно, хоть целая вселенная. Это не ошибка, появившаяся в результате какого-то сбоя. Это отверстие – самая важная часть тела. Если приглядеться, в каждой бездне горит огонь.

Я поняла, что иногда на месте пустоты должна быть только пустота, как бы болезненно это ни было. Иногда пустота – часть тела. И с ней не надо ничего делать.

Я увидела, что все невероятно сложно и просто одновременно. Что все, даже камни, состоит из множества мельчайших составляющих, которые находятся в постоянном движении. Увидела, насколько гибко все, кажущееся неподвижным. И что все так, как надо.

А еще – что все это невероятно красиво.

Думать, насколько реально увиденное, не имело смысла. Иллюзия это или реальность – неважно. Все правильно. Все так, как должно быть. То, что я видела, было прекрасно. Как симфония или картина.

Я увидела тонкие, но прочные нити, которые поддерживали весь мир вопреки законам физики и здравому смыслу. Я поняла, что без них все рухнет от малейшего ветерка, словно карточный домик. Все было очень неустойчиво, но стояло так миллиарды лет и было таким задолго до прихода в мир людей.

Я увидела множество дорог, которыми ходят люди. Увидела и то, что некоторые дороги сложны, но их надо пройти именно такими, какие они есть, не срезая и не упрощая путь.

Я увидела всю свою жизнь. Точнее, свою дорогу. Увидела, как гладко каждое событие жизни увязывается в единый путь. Поездка на работу, прием пищи, возвращение домой – любая мелочь была частью огромного пути, и каждый выбор, поворот, деталь были невероятно важны. Я увидела все свои сны и то, что каждый из них тоже увязывается в единую нить, в один огромный большой сон, который я пыталась рассмотреть каждую ночь своей жизни. И нить этого огромного сна изящно вплеталась в путь. Я увидела, что каждый следующий шаг был очевиден, но сделать его можно было только в определенное время и лишь из конкретной точки, куда приводили миллиарды предыдущих шагов.

Я увидела, что вся жизнь вела меня к этому моменту. Каждый поступок. Каждое решение. Каждый вдох и выдох. Все было абсолютно логично и предсказуемо. Иначе быть не могло.

У меня начала раскалываться голова – не могла вместить в себя увиденное и осознанное. Я поняла, что имел в виду Игорь, когда говорил, что жить станет невыносимо. Я закрыла глаза, но все равно продолжала видеть. Естественная завеса век уже не помогала – преград больше не существовало. Я видела все.

Расстояние перестало быть проблемой, как и время. Я видела очень далеко – не только окружающий район, но и дачный дом, свою старую квартиру, всю страну, планету, вселенную. Всех людей. Прошлое и будущее. Чем дальше от меня, тем более далекое время я видела – другие люди, странные здания. Вдалеке виднелись фигуры каких-то огромных существ – динозавров? Или кого-то, кто придет после людей? Все это существовало одновременно. Я по-прежнему могла видеть новостройки вокруг, но видела и динозавров, и неандертальцев, и солдат в форме разных времен, и пленников концлагерей, и средневековых крестьян, и неведомых существ, и каждого человека, когда-либо жившего, даже того, кто успел только раз вдохнуть, а затем умер, и тех, кто не узнал ничего, кроме материнского лона… Я видела все.

Я увидела то, чему еще только предстоит случиться; и там, в будущем, было множество дорог, ведущих в разные стороны. В том числе были и варианты, зависящие от меня, от моих решений и поступков. Я видела людей будущего и то будущее, в котором людей нет.

Я услышала, какой громкий мир даже в самых тихих его частях. Барабанные перепонки разрывало от шума. Обилие всего вокруг – деталей, предметов, света – напрягало глаза и мозг.

Увиденное было прекрасно. Даже то уродливое, подлое, грязное, что я видела, не меняло этого факта. Ошибки, предательства, войны – все это были необходимые мазки на картине, ноты в симфонии, которые неприятны сами по себе, но без них не возник бы шедевр. Все было прекрасно. Не «красиво», не «идеально», не «справедливо», не «разумно», не «безопасно», а именно прекрасно и правильно – так, как все должно быть, и как все и было.

«Все это должно остаться», – поняла я.

У меня не было выбора, жертвовать собой или нет. Все это должно было остаться. Тогда, в некотором смысле, останусь и я.

Я посмотрела в зеркало. Себя я уже не видела.

Однажды в Русском музее в Петербурге я видела картину о весне. Художник рисовал не окружающий мир, а детали, из которых он состоит, и процессы, которые происходят внутри. В весне этого художника не было распускающихся листов, почек, юной зелени, деревьев или влюбленных людей. В картине были линии, сполохи, мазки, которые закруглялись, тянулись вверх, объединялись в одно целое и становились еще не весной, но ее истинной сутью. И вот я увидела нечто подобное.

Обычный человек, глядя на техническое устройство, видит его как цельный, неделимый предмет. Знаток понимает, что он состоит из рычагов, соединительных элементов, законов физики, взаимодействий между частями. Читатель видит текст монолитом, а автор и редактор – состоящим из частей и связей между ними. Так и я увидела мир не как цельное и простое, а как совокупность сложных составных частей.

Постепенно количество поступающей информации уменьшилось. Голова тоже стала болеть меньше. Я чувствовала себя уставшей, будто пробежала марафон. Теперь дом напротив снова был просто домом, но я знала: если приглядеться, я снова увижу все.

Процессы и составные части спрятались в домах и людях. Но в подсознании настойчиво свербило: что-то не так.

Я подняла глаза на небо и поняла.

Солнца было два. Одно – поменьше и светлее, ровной круглой формы. Второе гораздо больше, неправильные контуры его постоянно двигались, даже не пытаясь удержать форму. Оно полыхало. Первое солнце было каким-то жалким, слишком правильным и не вполне настоящим на фоне своего буйного двойника.

Прохожие внизу ничего не замечали.

«Красота в глазах смотрящего», – говорят люди. Это так. Но не она одна – вообще все в глазах смотрящего. Вне его глаз нет ничего.

Я почувствовала отвращение к комнате, слабости, вате, забившей тело. После всего, что я увидела, оставаться в этом месте, в таком состоянии, было невозможно.

Я подошла к двери и открыла ее. Прошла по коридору и медленно, чтобы не шуметь, опустила ручку входной двери – конечно, та все еще была закрыта. Я проверила ящики комода, карманы куртки Игоря, даже заглянула, как в американских фильмах, под коврик – ключей нигде не было. В куртке я нашла деньги и переложила их в карман штанов. Сейчас это была не кража, а обязанность. Они понадобятся, чтобы добраться до нужного места.

Я вернулась в комнату и снова подошла к окну. Слишком высоко, думать об этом выходе нереально.

Неправильное, лишнее солнце буйствовало на небе.

Я вспомнила про дырочку в форме мотылька на проходе.

В мире так много дыр, которые нельзя заделать. Дыры в душах тех, кто терял близких. Дыра в моей собственной душе. Но ту, которая зияла в проходе, можно было починить. Я знала, как это сделать. И сделать это могла только я.

Казалось, заделав эту дыру, я будто бы немножко подлатаю и те, другие.

Я прошептала:

– Я хочу выбраться.

И тут послышался треск. Через минуту запахло дымом.

Из розетки у кровати посыпались искры. Одна из ее дырочек почернела, съежилась и потеряла свою форму. Искры на секунду пропали, а затем появились снова. На этот раз их было больше. Словно семена на землю, они посыпались на ковер. Пламя взошло мгновенно – сначала маленькое и неуверенное, постепенно оно набирало силу и превращалось в пожар.

Я выскочила из комнаты. Дверь, ведущая в подъезд, плавилась. Очевидно, с той стороны тоже разгорался пожар. Огонь работал над дверью быстро и усердно. Она растаяла и появилась дыра, сквозь которую показалась лестничная клетка в дыму.

Огонь перекинулся на нелепые деревянные ножки комода у двери и слизал их в несколько секунд. Тяжелый комод повалился на бок, заблокировав дверь во вторую комнату.

Дым уже дурманил мне голову и жег носоглотку. Выбора, в общем-то, не было. Я кинулась в ванную, намочила низ майки, прижала ткань к носу и рту.

Я услышала, как Игорь бьется в дверь. Помочь? Тогда он попытается меня остановить. Но и оставлять его так нельзя. Я попыталась сдвинуть комод, но он был слишком тяжелый.

Придется оставить его. На кону стояло большее.

Входная дверь уже не горела, а тлела. Воздух вокруг был отравлен дымом. Предстояло пройти через ад.

«Все это лишь иллюзия», – сказала я себе. Сейчас я в это не верила.

Набрав побольше воздуха в легкие и чуть не закашлявшись, я выбралась сквозь дыру в двери. Глаза резало, но разглядывать было нечего – все в дыму. Я побежала вниз по лестнице.

«Это иллюзия. Это все ненастоящее», – повторяла я. В этот момент тело больше доверяло ощущениям, а они передавали сигналы паники.

Дыма меньше не становилось, как будто пожар пылал сразу во всем доме. Выход был еще далеко и выбора не осталось. Я сделала следующий вдох и втянула в себя острый горький воздух, полный дыма, лишь слегка отфильтрованный мокрой тканью. Он ободрал горло и все, до чего смог дотянуться, – легкие, сосуды, клетки, которые так нуждались в воздухе. Дым был внутри тела. Он разъедал вату, которой я заросла за время лежания в постели, но появившееся пустое пространство заполнял собой. Сердце выскакивало из груди.

Я перепрыгивала через ступеньки. Было так страшно, жутко страшно, и одновременно поднималась ненормальная, безумная радость – сбегающего узника? Человека, полного надежды? А может, просто сказывалось отравление дымом.

Вскоре пришлось вдохнуть еще раз. На нижних этажах дыма было меньше, зато вдыхать стало больнее.

Наконец, я спрыгнула с лестницы на площадку первого этажа и пронеслась мимо забегающих в дом пожарных.

– На девятом этаже в квартире слева человек застрял! – крикнула я им. Слова ободрали мне горло. Один из пожарных кивнул мне.

Если они спасут Игоря, наверное, он отправится за мной. Фора по времени у меня была. Но все равно следовало торопиться.

Свежий воздух после трех отравленных вдохов продолжал ранить и совсем не очищал – должно быть, дым проник слишком глубоко. Теперь во мне была частичка огня, его души, дыма, такого же бесплотного, как и его разрушающее тело.

От бега сердце продолжало колотиться о ребра, дыхание никак не удавалось наладить. Погода на улице успела сильно измениться – ни одного солнца уже не было видно сквозь серые тучи. Дул ледяной ветер и шел ливень вперемешку со снегом. Я мгновенно замерзла и промокла. На мне было то, в чем я лежала в постели, – спортивный костюм с дачи. На ногах – только носки.

Подбежала невысокая полненькая фельдшер, выскочившая из машины скорой помощи, и накинула мне на плечи плед.

– Помощь нужна?

Я покачала головой и пошла в сторону.

Фельдшер меня не остановила. Потом я подумала, что, вероятно, помощь мне все-таки нужна, но не стала возвращаться. Теперь это не имело смысла, да и ноги сами несли меня дальше от этого дома.

Я подумала напоследок поехать на дачу. Взглянуть напоследок. Еще раз посидеть на веранде.

Но я чувствовала, что времени становится все меньше.

Я шла все быстрее и быстрее, словно продолжая бежать от дыма. У торгового центра стояло несколько такси. Я подошла к одному из них и назвала адрес.

Как назло, ветер в этот момент подул так, что дорожный знак свалился прямо на машину. Водитель всплеснул руками, начал материться. Я подошла к следующему и повторила вопрос.

– В такую погоду оно вам надо? Я домой собираюсь, – хмуро ответил он.

Я подошла к третьей машине.

– Три тысячи, – сообщил третий таксист.

Цена была неадекватной, но, впрочем, какая теперь разница.

– Ладно.

– Деньги вперед.

Я села на заднее сиденье и пристегнулась. Из кармана достала три тысячные купюры и отдала ему. Водитель тронулся с места. Навигатор показывал, что ехать пятнадцать минут, – очевидно, Игорь позаботился, чтобы жить поближе к лаборатории. В такси были грязные стекла, как непрозрачная тонировка. Что-то увидеть можно было только в лобовое, которое было таким же грязным по углам и чистым там, куда добрались щетки-дворники.

Автомобиль ехал, рассекая надвое реки, образовавшиеся на дорогах. Снег таял под ливнем. Дождь шел сплошной стеной, через которую проступали невнятные тени и огни. В Москве такой обычно быстро проходит – сильные ливни всегда короткие. Долго длятся только слабые, вялые, надоедливые дожди. Но в этот раз ливень не прекращался, словно стихия сводила с городом личные счеты. От сильного ветра автомобиль шел почти вбок.

Перед такси медленно, словно пытаясь улечься поудобнее, рухнул фонарный столб. Только благодаря его нерасторопности водитель успел затормозить. Не будь я пристегнута, впечаталась бы носом в спинку переднего сиденья. Ремень безопасности обжег плечо.

– Точно ехать? – спросил водитель.

– Да.

– Далеко еще?

Перед ним был навигатор, так что он спросил это исключительно для выражения собственного раздражения. Я не ответила.

Таксист стал объезжать столб по обочине, за которой начинались канавы, превратившиеся в полные грязи озера. В какой-то момент автомобиль накренился вбок и чуть не улетел в канаву, но удержался. Машина объехала препятствие и двинулась дальше.

Чем ближе мы подъезжали к цели, тем сильнее бушевала стихия, словно мы двигались к ее эпицентру. Возможно, так оно и было.

На долю секунды вокруг стало темно. Таксист испуганно выругался.

Машина неслась, превышая скорость, – водителю явно хотелось поскорее разделаться с этим заказом. Должно быть, и завышенная стоимость поездки уже не радовала.

Наконец он остановился. Нужные здания виднелись впереди, но до них еще надо было добраться.

– Приехали, – объявил таксист.

– Мне вот к тем домам.

– Дальше не поеду.

Я выбралась из автомобиля, и он резко тронулся с места. Ледяной ветер с легкостью проникал сквозь одежду, не успевшую высохнуть за короткую поездку и еще сильнее намокшую теперь. В носках хлюпала вода, волосы липли к лицу. Когда ветер дул в лицо, становилось трудно дышать. А дул он будто со всех сторон одновременно, чтобы сложнее было сопротивляться.

Есть ли кто-то в этих зданиях вокруг? Казалось, я тут одна. А если люди и есть, они с удивлением смотрят на девушку, бредущую по улице в такую погоду в носках.

Когда я добралась до нужных зданий, то убедилась, что эпицентр где-то рядом. Я не помнила, какое строение мне нужно, – дорога вылетела из головы, да и плотная пелена дождя, словно брошенная дымовая граната, не давала разглядеть таблички с номерами корпусов. Я решила идти в центр стихии, туда, где хуже всего, и быстро поняла, что выбрала верный путь. Пришлось наклониться вперед, чтобы обрести какое-никакое равновесие. Я задыхалась – ветер облепил лицо, словно прижал невидимую подушку к носу и рту. Дышать по-прежнему было больно.

Добравшись до нужного здания, я налегла на дверь. Та оказалась открыта. Я провалилась внутрь и закрыла дверь за собой, не пуская стихию внутрь. Меня сразу окутала тишина. Мокрая одежда облепила тело. Ног я не чувствовала. Скользкие мокрые носки сняла – сразу стало получше.

По знакомому коридору я пришла к нужной двери. На пути мне никто не встретился.

Где они все?

Перед дверью был раскидан всякий хлам – доски, куски мебели. Я немного постояла посреди этого бардака. Решение я уже приняла, но все равно было страшно. Жизнь все еще не утратила для меня ценность. Просто смерть перестала страшить.

Я вошла в кабинет. Проход был на месте. Через него виднелись тьма и огонь. Увидев их, я почувствовала себя лучше. На пленке между стенами была аккуратная дырочка в форме мотылька с распахнутыми крыльями. Через нее в кабинет затекало что-то черное и растворялось воздухе.

В кабинете тоже был бардак. Мебель перевернута, весь пол усыпан бумагами, книгами, какими-то инструментами… Как будто здесь проходил обыск. Все розетки расплавлены, а над одной – высокий черный след огня. Ножка стула испачкана чем-то темно-бордовым, похожим на застывшую кровь.

Что здесь могло произойти?

И что мне надо делать?

Я вдохнула, почувствовала свое тело. Так хорошо просто быть в нем. Быть этим телом. Чувствовать упругую кожу, то, как стопы касаются пола, как бьется сердце. Так хорошо дышать. Даже в мерзкой мокрой одежде. Я скинула ее, осталась голой и почувствовала себя лучше. В кабинете было жарко, и я наконец-то согрелась.

Черная бездна смотрела прямо на меня.

Я шагнула в пустоту. Меня охватило захватывающее чувство, которое возникает, когда медленно заходишь в холодную воду и вдруг решаешь, не думая, быстро нырнуть в нее. Только вода была не холодная, а нежная и теплая.

Я снова стала мотыльком, и это было чудесно и естественно. Крыло по-прежнему было повреждено, но удовольствие от полета все равно чувствовалось.

Я увидела огонь гораздо раньше, чем в прошлый раз. Я смотрела на него, и дурман снова начал окутывать голову, сердце и тело. Но что-то внутри не давало отдаться этому чувству полностью. И в этот момент из тельца мотылька отделился огонек и полетел к огню. Черное чувство, поселившееся внутри после смерти близких, ушло, а красное – любовь – осталось.

Если это все равно конец, может, расслабиться и полететь в огонь? Попробовать, каково это…

Но я развернулась и направилась обратно. Долетев до прохода, заглянула через прозрачную стену в лабораторию.

Я подлетела поближе и забралась в отверстие в форме мотылька. Я почувствовала себя кирпичиком в стене, плотно сжатым со всех сторон. Выбраться или сдвинуться с места я уже не могла.

Потом ощущения начали исчезать. Постепенно по телу разливались волны бесчувствия. Сначала Лера перестала чувствовать свои конечности-лапки. Постепенно лишилась ощущений в крыльях. Камнем становилось ее брюшко, а затем и грудь.

Затем настал черед головы. Она лишилась рта. Окаменели ее затылок и макушка.

И в тот момент, когда смерть поглотила ее глаза, она прозрела. На долю секунды, самую яркую в ее жизни, она увидела, что и после встречи с огнем была слепа. Человеческие глаза только мешали ей видеть. Огненный шар и тьма были всего лишь изображениями – теми символами, которые могли видеть ее глаза и которые мог воспринять ее мозг. Это была еще одна иллюзия для облегчения восприятия. На самом деле все было не так. Все было гораздо, гораздо невероятнее. Все было безумно, но так прекрасно.

Так прекрасно.

Так невыносимо прекрасно.

А затем ее не стало.

Маленькая дырочка в форме мотылька исчезла с пленки между стенами. Потом проход закрылся. Стена в кабинете снова стала гладкой и ровной, как прежде. Если бы кто-то прикоснулся к ней рукой, то не заметил бы ничего странного – обычная, чуть прохладная, как и любая другая стена.

Весь мир стал обычным. Таким же, каким был, только без Леры. Впрочем, заметить ее отсутствие было особо некому. Кроме, разве что, старухи в деревне, где Лера проводила свое детство.

Последние несколько часов старуха сосредоточенно смотрела вдаль, словно внимательно что-то отслеживая. Когда проход закрылся, она молча кивнула головой. Затем села за стол, закрыла глаза и прижала к ним старые, огрубевшие руки.