Бездна

Глава 5. Она не могла

Около четырех утра сон оборвался. Не знаю, что меня разбудило. Спать не хотелось абсолютно, и я выбралась из постели. На улице было темно и холодно. Хорошо, что выходить туда только через несколько часов. Может, даже успею еще подремать.

Квартира промерзла, особенно кухня. Там у нас были проблемы, о которых хозяйка квартиры еще не знала: мы умудрились пробить в окне небольшую дырку. Ладно, не мы – я. Я открывала шампанское и пробка полетела прямо в окно. С тех пор там дырочка, от которой расходятся лучики-трещины. Дырочка совсем крошечная, но через нее в комнату сочится холод.

Я натянула растянутый свитер и включила кофеварку.

Темнота молча смотрела на меня из треснувшего окна. На пустом столе стояла чашка кофе. Тусклая люстра давала свет, но с ним становилось даже хуже. Я ощутила мучительную бессмысленность. Не подъема в четыре утра и не чего-то конкретного, а вообще. Какую-то общую бессмысленность. Она придавила меня к стулу. Холод, натекший из дырки в окне, морозил мне стопы.

Когда рядом есть другой человек, твоя собственная жизнь не так сильно бросается в глаза. Когда сидишь в четыре утра в одиночестве на промерзшей кухне, проблемы становятся куда более очевидны. Многие люди заводят отношения именно по этой причине.

Несмотря на мое присутствие, квартира ощущалась ужасно пустой. Словно меня и не было.

Мы с Настей выбрали эту квартиру по многим причинам. Например, потому что она на двадцать пятом этаже. Я люблю высоту. На высоте мне всегда хорошо: в самолете, в горах, в небоскребах. Жить на двадцать пятом этаже – совсем не то, что, скажем, на втором. Душа тут расширяется, глазам больше видно. Бытие определяет сознание и все такое. Мир отсюда совсем другой. До переезда на двадцать пятый этаж я даже не знала, как выглядит туман с высоты. Словно смотришь на облака с высокой горы, сверху вниз.

Короче, красиво это, и все тут.

Правда, есть нюанс. В нашем доме замороченная система отопления: чтобы в остальных квартирах стало тепло, надо произвести какие-то манипуляции с нашей батареей. Начало отопительного сезона почему-то всегда совпадало с нашим желанием уехать в отпуск. Так мы однажды оставили соседей без отопления. Хозяйка квартиры не могла попасть внутрь – потеряла ключ. Тогда нас ненавидел весь подъезд.

Настя любила эту квартиру по двум причинам: за близость к работе и за то, что на красной ветке метро ездят самые симпатичные мужчины. К тому же нам обеим нравился район.

Мы платили за аренду чуть дороже, чем могли бы. Но решили, что эта квартира того стоит.

Нам было тут хорошо. И вместе, и по отдельности. Мы умели проводить время порознь, даже находясь в одной квартире. Полезный навык для любых отношений.

Квартира была максимально простая. Двушка. На кухне стол, стулья с зелеными подушками, диван, шкафчики и т. д. Кухней мы давно уже особо не пользовались. Когда у нас все было хорошо, мы придумывали необычные блюда, искали в интернете рецепты, заморачивались с подачей. Когда мы рассорились и перестали есть вместе, я стала готовить себе кое-как. Настя много времени проводила вне дома и ела там же. Когда она пропала, я перешла на покупную еду. В лучшем случае пользовалась доставкой.

В самые хорошие дни я заказывала супы и второе. Чаще – суши. Еще чаще я просто шла в ближайший «Вкусвилл» и брала там сэндвич-ролл. Дома я ела его холодным, просто чтобы дать телу еды. Одной есть совершенно бессмысленно. Тем более есть что-то особенное. Конечно, это совершенно неправильная позиция. Но что делать, если у меня вот так.

В моей комнате стояла полуторная кровать, которую я никогда не заправляла, и шкаф. Эта комната была меньшая из двух. Окна выходили на проспект. На стенах были дурацкие обои, абсолютно лишенные вкуса – желтые с невнятным орнаментом. Я хотела их сменить, и даже договорилась об этом с хозяйкой квартиры, но руки так и не дошли. Настина комната была больше, симпатичнее, и там, помимо кровати, был диван. У меня кресла или дивана не имелось, поэтому я часто сидела на кухне или у Насти. Я приходила к ней почитать книгу или посидеть в интернете.

Свою настоящую сестру я потеряла, когда мне было одиннадцать лет. Она пропала. Вряд ли Настя пропала по-настоящему. А моя сестра пропала.

Мы жили втроем: мама и две дочери. Наша квартира была заполнена всем детским и женским: розовым цветом, игрушками, цветами. Мы обожали все это. Платья, сережки, косметика. Мы постоянно проводили время вместе, втроем. Собирали пазлы, делали друг другу прически, вышивали, читали книги, клеили коллажи, рисовали, играли в настольные игры. Мама была скорее нашей третьей сестрой. У нас имелся наш маленький уютный мирок. Там все было хорошо.

До того, что случилось с сестрой, мама была легкой, даже чуть инфантильной. Она выглядела совсем юной девочкой. Даже странно, что ей удалось вырастить двух дочерей одной. Впрочем, у нее много чего получалось легко, словно само собой. Она говорила, что просто не заморачивается и поэтому большинство проблем даже не возникает. Впрочем, помню, однажды я сказала маме, что у нее все легко получается. Она тогда посмотрела на меня очень странным взглядом, но ничего не сказала.

Мама была не из тех, кого угнетают работа и быт, кто вечно жалуется на тяжелую судьбу и необходимость всю жизнь пахать и мыть посуду. Мама говорила, что работает по любви, а за такое всегда платят больше. Работала она худруком в одном из московских театров. Быт ее не беспокоил, а когда вдруг все-таки напрягал, она вызывала клининг и не заморачивалась.

Жив ли отец, где он, почему его нет в нашей жизни и помогает ли он чем-то, мы с сестрой не знали. Его образа в принципе не существовало. Мама описывала наше появление в ее жизни так: она поехала на дачу и нашла нас в цветах, меня – в ромашках, а сестру – в васильках. И решила взять с собой. Отца в этой истории не было. Он в нее не укладывался. Вряд ли мужчина вписался бы в наш уютный мирок.

Я тоже так и не смогла построить отношений. В моей жизни любви не было. Мужчины все так же не вписывались в мою жизнь. Возможно, потому что все мои шаблоны для общения были настроены на женщин.

Иногда мне безумно хотелось, чтобы меня полюбили. Я мечтала ехать с любимым человеком в машине, ходить с ним по улицам, заниматься любовью – не каким-то там сексом. Но в то же время я понимала, что это маловероятно. Не знаю, почему я так считала. У меня не было убеждений, что я какая-то не такая или что любят каких-то особенных. Любят любых. Просто это не моя история.

В моем детстве было много любви. Может, это искупало ее отсутствие во взрослом возрасте. Может, каждому выделено определенное количество любви, и я свой лимит израсходовала.

Да и накатывало это желание отношений только иногда. А в другое время мне совсем не хотелось чувствовать связь, принимать обязательства, долго и мучительно врастать в другого человека, а потом, возможно, все разрывать. Не хотелось скучать, ревновать, волноваться за него. Внутри меня любви было совсем чуть-чуть. Едва хватало на себя.

Мне не нужен был мужчина. Мне нужны были мама и сестра. Я не просила ничего нового у вселенной. Я только не хотела, чтобы забирали то, что у меня было.

Летом мы ездили на ту самую дачу, где мама нашла нас с сестрой в цветах. Деревянный дом с верандой. Внутри все в нашем стиле – занавески в цветочек, много декоративных подушек, ковров и пледов, вазы для цветов, настольные игры… Во дворе стояли качели и беседка. В хорошую погоду мы надували небольшой бассейн, готовили лимонады и объедались сладостями, греясь на солнце и плескаясь в нашем крошечном водоеме.

Дачный участок и дом достались маме от ее родителей, но она все переделала под себя. «Под себя» значило, что все будет уютным и красивым, для радости, посиделок и веселья, а не для пахоты на огороде или минимально приемлемого проживания и закрытия галочек «вывезла детей на природу».

Мы купались в озере, ходили в лес, собирали в лесу ягоды (не грибы – мама считала их невкусными и мещанскими). На участке росли цветы. Мама покупала семена самых необычных растений и выращивала их. Многие не приживались, потому что она была не из тех, кто тщательно блюдет правила и скрупулезно выращивает растение. Но сад все равно цвел, пышный, буйный, полный ярких красок. Овощей и фруктов мама принципиально не сажала, но на участок каким-то образом пробралась клубника и каждое лето давала нам крупные сладкие ягоды.

Я не знала тогда, что это самое счастливое время моей жизни.

В нем было столько «мы».

Когда кто-то уходит в мир иной, становится остро очевидна его отдельность. В отношениях этого нет. В отношениях есть только «мы», нет никаких «я» и никакой нужды в «я».

Как и в случае с Настей, теперь мне кажется, будто уже тогда были какие-то намеки, мысли, знаки. Но про них начинаешь думать уже после произошедшего. Птица, бившаяся в окно перед чьей-то смертью, – знак или случайность?

После всего, что случилось, я пыталась понять: предчувствовали ли они? Разве может человек не чувствовать, что завтра умрет? Когда я видела в новостных сводках фото тех, кто умер, то пыталась прочитать на их лицах ответы: знали ли они? Чувствовали ли? Иногда казалось, что в их глазах предчувствие, тревога и печаль. Но это как смотреть на снимок и угадывать, маньяк ли этот человек. Если знаешь, что маньяк, кажется, все указывает на это. Нависший лоб, глубокие морщины, сжатый рот. Если не знаешь, покажется, обычный человек, каких много.

Летними вечерами мы с мамой и сестрой сидели на веранде, включив фонарь, висевший на стене. Вокруг разливалась тьма, но нам втроем на территории нашего уютного дома было не страшно. Здесь с нами не могло произойти ничего плохого. Мы пекли печенье, накрывали на стол, пили чай, секретничали, играли в игры. В фонарь бились мотыльки.

Мне было жалко их. Наблюдать гибель живого существа было больно, как будто я сама была таким маленьким насекомым. Я не верила, что мотыльки бьются о стекло по глупости. В их действиях должен быть смысл. Мотыльки явно что-то знали, но что именно?

Мама объясняла нам про полосу Маха. Из-за этой оптической иллюзии мотыльки думали, что рядом с фонарем есть темное место, где можно спрятаться от света. Таким образом, они летели не к свету, а от него. Но я не верила и в то, что мотыльки хотели спрятаться. Здесь была какая-то тайна. Я подолгу наблюдала за ними тихими летними вечерами.

Утром мотыльки обращались в легких белых бабочек. Вечерами снова становились жрецами огня.

Когда холодало и начинался дождь, мы натягивали свитера и носки и пили горячий чай. Мы читали книги, озвучивая интересные куски друг другу вслух.

Иногда мы приезжали на дачу зимой. В доме было холодно. Мы включали обогреватели на полную мощность и сидели вокруг них, грея руки и ноги. Мы надевали на себя кучу одежды, но нам было весело и уютно. Мы всегда приезжали на дачу на все новогодние каникулы. Обязательно смотрели «Гарри Поттера» – запоем, все восемь фильмов. Мама закупала к этому событию какие-нибудь связанные с фильмом сладости. Мармеладные бобы с разными вкусами, тыквенное печенье. Мы пили какао, плакали, когда умирал Сириус и на моменте «После стольких лет? – Всегда». Досмотрев «Гарри Поттера», мы принимались за другие зимние фильмы. Иногда смотрели ужастики. Нам страшно нравилось «Сияние» по роману Стивена Кинга. Потом мы боялись спать и ночевали в маминой постели втроем. Иногда смотрели традиционные рождественские американские фильмы: героиня не замужем, Новый год будет одиноким, все в ее жизни катится под откос, но в последний момент она встречает любовь всей своей жизни и проводит праздник с ним.

Лето, посиделки на веранде, вечерняя прохлада, мотыльки, ягоды клубники, тополиный пух. Новый год, марафоны «Поттера», горячее какао. Наша семья. Наша близость. Все это уже ушло. Все однажды проходит, и от этого больно и страшно. Все поглощает тьма. Разве что мотыльки продолжают так же биться о фонарь – правда, о чей-то чужой, наш-то давно не горит. Дом стоит пустой.

В деревне жила настоящая колдунья. Во всяком случае, так говорила мама. Колдунья была очень старая. Мама уверяла, что она была старой еще в ее детстве. Иногда мы ходили мимо ее дома и боялись. Я верила, что она колдунья. У нее были очень страшные глаза. Один косой, другой нормальный, совсем черные – то ли зрачка нет, то ли он захватил всю радужку. Когда она смотрела на тебя, становилось тревожно. Колдунья была одинока и ни с кем не общалась. Никто к ней не приезжал. Не знаю, чем она занималась и было ли у нее вообще занятие. Имелись ли у нее близкие. Может, она была просто одинокой пожилой женщиной.

На самом деле мама тоже была не очень общительной. Ей хватало нас с сестрой и нескольких близких подруг. Были ли у нее мужчины, я не знаю. Но она была счастлива. По крайней мере, до того, что произошло с сестрой. После случившегося мама быстро выросла до своих лет, а потом перегнала их и стала старше.

Мне было тринадцать, когда сестра пропала. Я не думала, что с ней могло случиться что-то плохое. Я была уверена, что она сбежала, – в какое-то интересное путешествие, с необычными людьми, в жизнь, которую описывают в книжках. Может, ее даже позвали учиться в Хогвартс и она не имеет права сообщить об этом нам, маглам, или сова с письмом заблудилась где-то по дороге. Или она в какой-то волшебной стране – такой, где живут драконы и на каждом шагу случаются приключения.

А потом сестру нашли. Оказалось, по пути из школы ее изнасиловали, перерезали горло ножом и, еще живую, кинули в заросший кустами люк на пустыре, из которого она так и не смогла выбраться. Сестра все это время, пока мы искали ее, была в люке, – сначала, может быть, пыталась выбраться (а может, просто лежала без сознания и теряла кровь), потом умирала, потом разлагалась. Она вовсе не путешествовала по чудесной стране. Все это подробно (слишком подробно, до садизма) рассказала маме женщина из полиции, а я подслушала под дверью.

Тех, кто это сделал – их было двое, – так и не нашли. Не спрашивайте, как выяснилось, что их было двое. Об этом та женщина тоже подробно рассказала.

Потом были похороны. Я хотела увидеть ее напоследок – не понимала тогда, что ее тело уже изменилось. Конечно, гроб был закрытый.

Потом к нам еще несколько раз приходила полиция, но все это уже было неважно. Сестра была мертва, и ничто не могло этого изменить. Даже если бы убийц нашли, это уже не имело значения.

Никто никогда всерьез не думает, что с ним и его близкими может случиться что-то плохое – во всяком случае, не верит в это по-настоящему. «Что-то» всегда случается с «ними». «Нас» такое коснуться не может.

Но оно может. И периодически касается.

Пока сестру не нашли, мама мобилизовалась и была полна энергии. Она держалась. После того, как нашли тело, она словно выключилась. Пропали ее легкость и яркость. Навсегда. Больше я никогда не видела ее той мамой-девочкой, с которой мы собирали ромашки и играли в игры.

Иногда она включалась и пыталась быть живой. Тогда мы пытались чем-то заняться, куда-то сходить. Но все это было не по-настоящему. Каждый раз я чувствовала, что мама пытается заткнуть мной дыру, образовавшуюся после смерти сестры. Проблема была еще и в том, что, когда сестра была жива, в маминой душе уже была дыра – от разрыва с отцом. Это я поняла только спустя много лет. Теперь дыра была в несколько раз больше, а я осталась все той же. Я была гораздо меньше этой дыры, и заткнуть ее мной никак не удавалось. Она и не ждала от меня этого.

Сейчас я думаю, что маме стоило сосредоточиться на мне. Наверное, это помогло бы ей. Но она мучилась из-за тех, кого рядом уже не было.

Я знала, что, если бы умерла я, а не сестра, мама мучилась бы точно так же. Не было такого, что кого-то из нас она любила сильнее. Но так уж устроен человек. Внимание всегда на том, чего нет, а не на том, что есть.

Мы все сильнее отдалялись. Мне часто приходилось брать на себя роль взрослого человека – готовить, следить, чтобы мама поела, поднимать ее, когда она целыми днями пыталась лежать в постели. Это длилось много лет и постепенно стало нормой. Она даже не пыталась вытащить себя из этого состояния – во всяком случае, я такого не замечала.

Мне было тяжело. В конце концов, я была маленькая. И я тоже любила сестру.

У меня тоже была дыра в сердце.

Спустя пять лет после сестры умерла мама. У нее случился инфаркт, прямо на работе. Ее забрала скорая. Врачи ничего не смогли сделать. Все случилось быстро и просто. Тромб заблокировал артерию. Кровь перестала поступать в ее сердце. Оно перестало работать. Вот и все. Человек довольно ненадежно устроен, он хрупкий и нежный. Даже странно, что столько людей живут долгие годы и не разваливаются, не ломаются, не отключаются. Это всегда поражало меня больше, чем то, что люди умирают.

Я еще не успела привыкнуть к пустой комнате сестры, как опустела и мамина. Тогда мне было восемнадцать лет.

После этого на меня навалилась куча проблем. Выяснилось, что наша квартира принадлежала не только маме, но и каким-то дальним родственникам, которые потребовали свою долю. Квартиру пришлось продать, и денег от нее осталось совсем немного. Ипотеку я брать не стала, не знаю почему. Решила снимать.

Дачный дом принадлежал маме, с ним проблем не возникло. Но я туда уже не ездила.

После этого мне часто снился один и тот же сон, банальный и сам по себе скучный. Мы сидели с мамой и сестрой на веранде нашего дачного дома, пили чай и болтали. Иногда были и другие подобные сны: как мы идем все вместе в магазин или куда-то едем. Но чаще всего этот: мы втроем, наш дачный дом, и все хорошо. Потом я просыпалась и мне было больно от этих снов.

Иногда я думала, что они действительно приходят со мной пообщаться.

Наверное, они ждут меня там. А может и нет.

Когда умирают все твои старшие родственники, невольно задумываешься, что ты следующий.

Я многого не узнала о маме, и уже не спрошу. Я не знаю, что приключилось у них с отцом. Не знаю я и о маминых родителях, бабушке и дедушке. Мама в моих глазах была полумифическим персонажем, феей, взявшейся ниоткуда, – может, из куста роз? Просто однажды она появилась в этом мире и стала жить.

Оттого я была поражена, когда она умерла. Умирают люди, а не феи. Если феи и умирают, то не так. Они рассыпаются искорками или превращаются в цветы. Но мама оказалась не феей и умерла, как обычная женщина.

Мама строила свою жизнь, как сказку, осторожно и по кубикам собирая ее и дополняя нужными элементами. Со смертью сестры все это рухнуло, как карточный домик. Тогда, глядя на маму, я впервые задумалась, что она взрослый человек, и это наверняка далеко не первая ее трагедия и потеря. Она создала для нас сказочный мир, но сама жила не только в нем, но и в реальности. Возможно, она уже теряла других. Для меня эта утрата была тяжела, помимо прочего, своей новизной – до этого я не знала, какой трудной может быть жизнь и какие страшные вещи в ней происходят. Для мамы эта потеря была самой страшной, но еще и очередной, одной из других.

Иногда жизнь не такая уж простая.

В детстве и юности легче переживать потери: ты всегда знаешь, что дальше будет что-то еще. Чем старше человек становится, тем меньше всего впереди. Тем сложнее исправить ошибки. Теперь я это понимала. Я понимала, почему смерть сестры разрушила маму. Раньше я винила ее – каждый втайне проходит эту стадию обвинения покойных и злости на них – в том, что она не смогла быть сильной, не захотела пережить все это ради меня.

Я никогда не узнаю многого и про сестру. Какую профессию она бы выбрала, за кого она вышла бы замуж, о чем бы печалилась и радовалась. Сестра тоже была феей, ведь ее нашли в цветах. Но умерла и она.

В детстве я тоже числилась феей, но давно перестала ею быть.

С родными умерла и часть моей женственности. Она существовала только в мире, где были мама и сестра. Когда они исчезли, мое стремление ко всему девочковому как-то поугасло.

С тех пор я продолжала жить в мире, где было две огромные дыры в форме двух важных людей, которых я потеряла. Эти дыры зияли прямо посреди мира. Все, что я видела вокруг, вопило об их отсутствии. Когда я думала о них, во мне все будто обрушивалось куда-то еще глубже внутрь, словно в черную дыру.

Я до сих плакала о них. Когда накатывало, было все так же тяжело. Иногда боль остается с нами навсегда. La tristesse durera toujours2.

Может быть, я слишком зациклилась на прошлом. Может быть, нужно бороться – разве не в отказе от борьбы я обвиняла маму? Может быть, нужно было прожить смерти и отпустить близких. Встретить мужчину, полюбить его, выйти замуж, родить детей и снова ездить на эту дачу толпой, играть в настольные игры и веселиться, смотреть фильмы и пить чай на веранде.

Я знала, что этого не будет. По какой-то причине для меня это было невозможно. Отношений у меня не получается, детей я не хочу ни рожать, ни растить. К тому же мне нравилось мое одиночество, раздолбайское и свободное. С мужчиной все было бы не так.

Наверное, кто-то мог бы сказать: «Сейчас ты упускаешь годы, а потом станешь старая и никому не нужная, и пожалеешь». Ну ладно. Что тут поделать? Должны быть и такие люди, как я.

Иногда я думала, что у многих не было и того, что было у меня. Многие не знали счастья, близости, любви. Многие не помнят ничего хорошего из детства, а в своем настоящем живут с нелюбимым случайным человеком и рожают от него нелюбимых детей.

С момента смерти родных меня преследовало одиночество. Есть все, и есть я. Слиться с кем-то в «нас» мне не удавалось. С Настей почти получилось, но тоже не вышло.

Теперь Настя тоже пропала.

Я сидела на темной холодной кухне совершенно одна. Кофе давно остыл.

***

В вагоне метро я села на крайнее место. Всегда стараюсь занимать его. Это же место часто выбирают бомжи и прочие маргиналы, что неудивительно. Здесь комфортнее всего тем, кто так и не встроился в общество. Отдельным.

Я не одинока. Я всего лишь отдельна. Есть общество, есть я, и я – не часть его.

Хотя, возможно, и одинока.

Прошло уже три недели, как Настя исчезла. Людей находят в первые дни после пропажи – чем дальше, тем меньше шансов. Это я прочитала на сайте «Лиза Алерт». Я уже много лет периодически захожу на него, смотрю на лица тех, кто пропал, читаю о них.

На самом деле, люди часто пропадают без вести. Большинство из них не найдут. Они просто растворятся в пространстве.

Каждый год в России пропадает более ста восьмидесяти тысяч человек. Кого-то из них находят живыми, кого-то мертвыми. Не находят более двадцати тысяч человек. Сто шестьдесят тысяч, стало быть, возвращаются. Снова заполняют собой дыры, образовавшиеся из-за их ухода в ткани вселенной. Их близкие успокаиваются и снова начинают спать по ночам.

Двадцать тысяч человек – это серьезно. Население города, хоть и небольшого. Население целого города ежегодно пропадает без вести. И это только в России. Представьте, сколько таких по всему миру.

Куда они уходят?

Где они?

Кто-то умирает, но так, что тело невозможно найти. Они сгорают, тонут, становятся жертвами диких животных. Кто-то становится бездомным. Кто-то сбегает и начинает новую жизнь. Кого-то похищают и держат в плену. Кого-то убивают, а тело уничтожают. Вариантов, как бесследно исчезнуть, масса.

А остальные?

Вдруг они оступаются и попадают в другое измерение, откуда не могут вернуться? Вдруг падают в лужу вещества, делающего их невидимыми, неощутимыми и неслышимыми?

Вдруг все они – пропавшие без вести – где-то рядом, просто не могут с нами связаться?

Вдруг то же происходит и с умершими? Что, если вокруг каждого из нас бродят толпы наших пропавших и умерших и не могут до нас достучаться? В таком случае мир был бы страшным местом.

Что, если однажды они все вернутся?

Что мы будем делать, если они вернутся?

Многим уже нет места. Многих перестали ждать. Многие уже умерли внутри близких, и возвращение их не оживит. Многие их близкие уже нашли себе нелюбимых – лучше жить с ними, чем с черной дырой, которая постоянно зияет на месте ушедшего человека, – и родили от них детей. Многие уже изуродовали свои жизни так, что пути назад нет. Все это слишком сложно.

Потеря близкого рушит человека.

Вагон громыхал сквозь тоннель. Я листала объявления о пропавших на «Лиза Алерт». Смотрела на их лица. Иванов Сергей, 17 лет. Теплова Алина, 8 лет. Багрянец Анна, 15 лет. Сидорова Кристина, 3 года.

Ушла из дома в неизвестном направлении 1 октября 2014 года и не вернулась. Ушел в школу 4 июня 2020 года и не вернулся. Ушла кататься на велосипеде 23 мая 2021 года и не вернулась.

Помогите найти человека. Помогите найти ребенка. Помогите.

Еще была просьба не обращаться с экстрасенсорной помощью.

Я помню текст объявлений о пропаже сестры наизусть, хотя с тех пор прошло двенадцать лет. Вышла из школы 25 сентября в 17:20, домой не вернулась. Помогите найти. Фотография сестры – она с серьезным выражением лица в школе. Объявления висели на столбах и заборах. Несколько раз я находила их на земле, в грязи. Я поднимала их и уносила с собой. Постепенно объявления начали исчезать.

В объявлении было написано, что сестре пятнадцать лет. Теперь ей исполнилось бы двадцать семь. Мне двадцать пять, если что.

Насте двадцать девять. У нее не было сестры. У нее никто никогда не пропадал.

Вчера, когда я уходила из редакции домой, на меня снова выскочила Луиза. Она караулила меня у выхода, представляете?

– Давай просто сходим туда и поговорим с ними, – сказала она. – Они должны что-то знать. Никто, кроме нас, туда не пойдет и не выяснит. Я чувствую, что разгадка где-то там, рядом с ними.

Я тоже так чувствовала, но все происходящее ужасно меня напрягало.

– Идем, – угрожающе сказала Луиза. Это был не вопрос и не предложение.

Она была права: Настя действительно помешалась на секте, и, если она не потерялась и с ней все хорошо, она к ним придет. Либо они знают, где она.

– Хорошо, идем, – выдавила я.

Луиза заметно успокоилась.

– Настя ходила туда по средам и субботам. Сегодня вторник. Если они не меняли расписание, то следующее собрание завтра в восемь вечера.

– А если они что-то с ней сделали и не хотят, чтобы в это лезли? Вдруг они что-то нам сделают?

Я знала, что это звучит странно, но слова вырвались помимо моей воли. Управление телом захватила та часть меня, которая очень туда не хотела.

Или часть, которая что-то предвидела?

Луиза рассердилась.

– Глупости какие. Ты что, фильмов пересмотрела?

Мы решили поехать туда на следующий день, после работы.

Мне в голову пришла странная мысль. Может, я и не хочу ее найти?

Даже не знаю, как это объяснить.

Может, я хочу, чтобы она оставалась ненайденной.

Сестру мы нашли, но это не сделало нас счастливее. Говорят, сложнее, когда не нашли ни человека, ни тела. Когда точка так и не поставлена. Говорят, многие родители, чьи дети пропали, хотят найти уже хотя бы тело: это не так больно, как жить в неизвестности. Ну не знаю. Помню, однажды бабушка пропавшей девочки через СМИ обратилась к убийце, как чувствовала: верни хотя бы тело. Он вернул. Потом его по следам и нашли.

Вывод, который можно из всего этого сделать: терять близкого настолько тяжело, что видеть его мертвое тело представляется лишь меньшим из зол.

Это правда. Подтверждаю. Все так.

В среду рабочий день тянулся тягостно и медленно. Как назло, новостей особо не было. Тревожась, я ходила за сладостями, чипсами и приторным кофе с сиропами (ванильный, мятный, клубничный? Каждый раз мучилась выбором, как будто от этого что-то всерьез зависело). От кофеина тревожилась еще сильнее. Пару раз встречалась взглядами с Луизой. Она сразу делала серьезное лицо и быстро кивала. Это ужасно раздражало.

Меня раздирала тревога. Что мы будем там делать? Вдруг в этот раз нас все-таки накачают наркотиками? Вдруг мы решим вступить в секту? Как-то же люди там оказываются, значит, и с нами это может произойти.

Вдруг мы встретим там Настю? Что я ей скажу?

Время постепенно подобралось к шести вечера. Луиза уже освободилась, но не вставала из-за компьютера – ждала меня. Я работала на час дольше. Она поймала мой взгляд и снова сделала серьезное лицо. Это было невыносимо.

Я отправилась за новым кофе. В этот раз пусть будет с мятным сиропом. Или с банановым?

Когда рабочий день предательски кончился, я никак не могла собраться. Руки не попадали в рукава, шапка оказывалась на голове не той стороной. Луиза раздраженно вздыхала.

Наконец мы пришли. Уже было совсем темно. Панельное офисное здание тускло освещалось уличными фонарями.

Легенда заключалась в следующем: в прошлый раз мы были с подругой, заинтересовались и теперь вот пришли вдвоем, кстати, подруга куда-то пропала, вы ее не видели случайно? Но, видимо, без Насти – неуверенные и растерянные – мы смотрелись подозрительно. Одутловатый мужчина на входе засомневался, стоит ли нас пускать.

– Вы пропустили уже троих, чем мы хуже? – спросила Луиза.

– Подождите, я же сказал вам. Нужно подождать.

– Это же секта. Они должны заманивать людей, а не отталкивать, – пробурчала Луиза.

Я молча тревожилась.

Мы стояли там минут десять, мерзли на сквозняке постоянно открывающейся двери и уже опаздывали. Наконец пришел кто-то старше по должности (в сектах вообще должности или что?), критически оглядел нас и дал добро. Мы вошли.

В этот раз все началось вовремя. Мы пришли в разгаре очередной «лекции». Тихо сели на заднем ряду. Все были поглощены словами, летевшими со сцены. Слово за словом. Капля за каплей.

– Мы ничего не видим. Мы абсолютно слепы. Может, прямо сейчас вокруг нас толпы чудовищ, которых мы просто не способны разглядеть. Представьте себе это. Люди пробираются через толпы чудовищ, жрущих и спаривающихся, через их щупальца, фекалии и слюни, и ничего не видят. Они нас видят, слепых, испачканных в их выделениях. Может, и жрут иногда. А мы подворачиваем реальность так, чтобы можно было это как-то объяснить. Говорим: «Его сбила машина» – и множество людей видят, как его сбила машина, но это коллективная галлюцинация. На самом деле его просто сожрало чудовище. Возможно, все убийцы – люди, которых мы принесли в жертву своей слепоте. Чтобы не признавать, что кого-то съело чудовище, мы решаем, что его убили, и убийца так решает и проводит остаток жизни в тюрьме. И весь этот спектакль затеян лишь для того, чтобы не видеть правды. Кого-то эти чудовища жрут годами, а мы выдумываем рак и язву желудка, чтобы не осознавать, что прямо на наших глазах человека уже третий год жрет чудовище, смакуя, медленно, по кусочку, а когда сожрет его, то переключится на нас. И каждого из нас они однажды сожрут – так-то, может, мы и бессмертные?

Звучало не очень позитивно. Я попыталась представить вокруг чудовищ, но ничего не получалось. Комната и люди, вот и все.

Я смотрела на лектора, смотрела на сектантов. Людям нужны смыслы и вера – вот в чем секрет таких организаций. Человек не может жить просто так. Этим людям, погрязшим в рутине, нужен был глоток чего-то значимого. Если он окажется ядом, это не важно. Жизнь менее важна, чем ее смысл.

Я перестала слушать. Голос лектора убаюкивал. Я снова впала в транс и какое-то время плавала по его волнам. Вдруг я поняла, что уже долгое время пялюсь на дверь в конце коридора, которую было видно с задних рядов. Даже не знаю, чем она вызвала мой интерес.

Знала бы я, к чему приведет этот нечаянный взгляд. Если бы я только знала.

Обычная, ничем не примечательная офисная дверь. Очередной кабинет. Белая дверь с металлической ручкой. Таких тут много. Но чем-то она притягивала взгляд.

Что, если за ней они держат Настю?

Господи, я брежу. Выдумываю, словно ребенок. Как будто бы я могла почувствовать ее присутствие, просто посмотрев в ту сторону. Интуицией я никогда не отличалась и экстрасенсорных способностей не проявляла. Просто хочу найти отгадку и вижу ее во всем.

Помню, когда пропала сестра, я тоже постоянно «чувствовала», где она. Вдруг ни с того ни с сего представляла таинственный лес и думала: вот, сестра там, неспроста же он мне «явился». Или чувствовала беспричинный покой и думала: это сестра посылает мне мысль, что у нее все хорошо и не стоит волноваться. Я верила, что у нас, как у сестер, должна быть особая телепатическая связь. Я разговаривала с ней в своей голове, задавала вопросы, и она вроде бы даже отвечала. «Тебе нужна помощь? – Нет, все хорошо». «Ты хочешь, чтобы мы тебя искали? – Не ищите меня, я ушла сама, потому что так надо». «Мы еще увидимся? – Да, обязательно». «Когда ты вернешься? – Скоро, имей терпение». Эти разговоры и мысли помогали мне держаться. Я была спокойна. Я верила, что с сестрой все хорошо, – она же сама так сказала.

Канализационный люк, его вонь и затхлость, страх, боль и насилие в моих мыслях и фантазиях не появились ни разу. Все, что я тогда чувствовала и представляла, все послания от сестры и телепатические разговоры с ней, было лишь выдумками. На самом деле ничего этого не было. Когда я переговаривалась с ней в своей голове, она уже была мертва.

И все же эта дверь меня беспокоила.

Я ощутила на себе взгляды нескольких человек и отвернулась. Хотя, может, мне показалось. Я вообще очень мнительный человек.

Захотелось снова посмотреть на дверь. Я мельком глянула в ту сторону.

Двери не было.

Я не сразу поняла, в чем дело. Потом до меня дошло: над той частью коридора была занавеска, которую теперь закрыли. Я не поверила своим глазам. Там реально висела занавеска и специальная палка, на которой она держится. Это еще что за бред? Они бы еще написали: ВНИМАНИЕ, ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ДВЕРЬ, НЕ ОТКРЫВАТЬ.

Я поняла, что пялюсь на занавеску, и снова оглянулась на тех сектантов, которые на меня смотрели. Они куда-то делись.

Ну ладно.

Транс рассеялся, и я снова начала улавливать слова лектора.

– Каждый день нам нужны ложь и иллюзии в огромных количествах, чтобы не сойти с ума от ужаса, абсурда и бессмысленности. Это наши лекарства. Как в «Матрице»: мир, надвинутый на глаза, чтобы спрятать правду. Настоящее всегда невидимо, потому что сильно бьет по всем органам восприятия. Чтобы спасти свою нервную систему, мы просто не воспринимаем реальность. Люди ходят, покрытые толстым слоем кокона, и ничего не видят вокруг себя. Только жутко боятся нечетких пятен, которые предоставляет им мир. Картина, которую слепцы создали из разрозненных непонятных пятен, – вот что такое наша реальность. Но это не просто картина. Это пазл, в котором не хватает кусочков: они постоянно выпадают, и там, откуда они вывалились, открывается жуткая, страшная бездна. И слепые пытаются заделать эти дыры, хоть как, чем угодно, даже если детали не подходят, потому что отсутствие зрения им не помогает: эта черная, пронзительная бездна знакома каждому, кто когда-либо жил на свете. Даже если он не видит, не слышит, не ощущает, не понимает – эту бездну он всегда почувствует. Я могу вам показать все, о чем говорю. Увидев это однажды, вы уже не станете прежними.

Вдруг в зале поднялась чья-то рука. Молодой мужчина в костюме.

Все обернулись на него.

– Да? – мягко спросил Игорь.

– Так покажите. Или докажите как-то иначе. В чем проблема? Я хожу сюда третью неделю и до сих пор ничего не видел.

Послышались осуждающие возгласы и цоканья. Игорь поднял руку, и они затихли.

– Когда я решаю, что человек готов, то показываю. Если тебе не хочется ждать, уходи. Мы от этого ничего не потеряем, в отличие от тебя.

От его ответа мужчина как-то сразу обмяк. Он приподнялся, нерешительно оглянулся на дверь и все-таки сел обратно.

– Думаю, на сегодня мы закончили, – сказал Игорь. – Давайте сделаем наш знак.

Он снова растянул пальцами веки со шрамами. Остальные встали и последовали его примеру.

Затем Игорь развернулся и ушел в маленькую дверь за сценой.

Все разочарованно засобирались. Я заметила сразу несколько злых взглядов в сторону мужчины, осмелившегося задать вопрос, – лекция явно длилась меньше, чем предыдущая. Он, видимо, и сам уже был не рад.

– Интересно, что он им показывает? – тихо спросила я у Луизы.

– Наркотики, наверное, – прошептала она. – Надо найти тех ее дружков.

Настина компания попалась нам на глаза сразу по выходе из зала. Им явно было здесь хорошо, и уходить они не торопились.

Когда мы подошли, они замолчали. Блондинка, которая была все в том же красном свитере, что-то тихо сказала остальным.

– Всем добрый вечер, – начала Луиза. – Мы потеряли нашу Настю. Хотели спросить, может, вы что-то знаете.

– А почему вы сразу о нас вспомнили? – спросила блондинка.

– Потому что вы с ней общались. Леру я вот тоже дергала сразу.

– Да, – подтвердила я.

Они помолчали, разглядывая нас.

Блондинка сказала:

– Она уехала домой.

– Видите ли, Лера с этой девушкой жила вместе, и дома ее нет, – сказала Луиза.

– Видите ли, – передразнила ее женщина, – у Насти дом в Воронеже. Где живут ее мать и дочь. Туда она и уехала. Именно это место я и назвала домом, а не ту квартиру, которую она снимала со знакомой. Все ясно?

«Со знакомой».

– Мы точно об одном человеке говорим? – уточнила я. – Какая еще дочь?

– Кажется, вы были не очень близки.

– По-моему вы что-то путаете.

– А по-моему, это вы что-то путаете.

Ничего понятнее не стало. Какая еще дочь? Мы обе были внезапно повзрослевшими подростками, которым еще рано заводить детей.

Или это только я так думала? Уверена ли я, что знаю о ней все?

Блондинка внимательно посмотрела на меня.

– Классные очки, – сказала она насмешливо.

Они прыснули. С очками-то что не так?

– А ты, видимо, та самая девушка, которая не моется неделями, устраивает загулы с обжорством и целыми днями жрет и играет в игры на телефоне? – насмешливо спросила она.

Внутри меня все похолодело. Я почувствовала себя ребенком, которого обижают в школе. Я не знала, что сказать.

Я действительно периодически устраиваю такие загулы – аналоги запоев или депрессий. Заказываю доставку и обжираюсь вредной едой. Пицца, чипсы, соленое, сладкое, кислое – обязательно разные вкусы. Играю в игры на телефоне. Разные: иногда мочу зомби, иногда выстраиваю кубики в тетрисе или собираю «три в ряд». Ну и да, могу не мыться по несколько дней. Не неделями, но день—два. Вокруг (в моей комнате) скапливается мусор. Я не убираю его и пользуюсь только одноразовыми столовыми приборами, чтобы ничего не мыть.

Конечно, это странно, но мне нужны такие дни. В них я деградирую и возвращаюсь в состояние неандертальца или ребенка. Ем, играю, мусорю. Разгрузочные дни от нормальной жизни. Без них я плохо себя чувствую и теряю энергию.

Настя считала это идиотизмом. Я и сама стыдилась этого. Обычно я запиралась в своей комнате, чтобы заняться этими увлекательными делами. Если она все же заставала меня за очередным запоем, то закатывала глаза и взывала к адекватности.

Но она не могла никому рассказать об этом. Не могла так со мной поступить.

– Ну, хорошо, что у вас недостатков нет, – сказала Луиза.

Я была ей благодарна за поддержку. Но она наверняка подумала, что блондинка наговаривает на меня. А это была правда. Может, знай она, что это правда, не защищала бы меня такую.

Блондинка продолжила надо мной издеваться:

– Причем мало того, что периодически она превращалась в бабуина, так она еще и не могла жить одна, не давала Насте съехать. Типа не вытянет сама финансово и морально. Слепые и непроснувшиеся такие жалкие. После этой истории я согласилась на шрамы, – она провела пальцами по векам.

Мой мозг лихорадочно перебирал способы, как эта девушка могла получить эту информацию. Следила за мной? Установила камеры в нашей квартире? Мы откуда-то знакомы?

Настя не могла.

– Она не могла такое обо мне сказать, – вырвалось у меня.

– Могу показать.

Блондинка немного покопалась в телефоне и предъявила его мне. На экране, который она держала перед моими глазами, слишком близко к лицу, была открыта переписка в Вотсапе:

«Господи, как же она меня доконала. Как же я хочу съехать».

«Что опять?»

«Опять превратилась в бабуина. Слопала три (!!!) пачки принглс за день. Потом заперлась в ванной, включила воду, типа сделать вид, что мылась, но я же слышу, что вода просто в дно ванны бьет. И зубная щетка сухая».

«Жесть, нафиг ее. Съезжай. Даже не сомневайся».

«Угу, точно. Не могу больше ее выносить».

Я подняла руку и ткнула пальцем в имя собеседника – «Настюша». Высветились ее аватарка и номер. Его я знала наизусть.

Я кивнула, блондинка убрала телефон. Она смотрела на меня и жадно ждала моей реакции. Остальные тоже смотрели.

– Понятно, – сказала я. Голос чуть дрогнул.

– Хорошо, что понятно, – сказала блондинка.

Когда они отвернулись, я испытала облегчение. Но унижение и стыд не отступали.

– Пойдем, – Луиза взяла меня за локоть и потянула в сторону выхода. Я подчинилась.

На улице Луиза принялась меня утешать, и от этого было тяжелее. Она делала мое мучение видимым, вытаскивала его из раковины. Мне и самой было стыдно, что я так странно провожу время. А теперь мою тайну вытащили наружу и посмеялись.

– Слушай, люди часто говорят что-то за спиной. Сколько людей жалуются на друзей, мужей, мам, но они же продолжают общаться с ними и все такое. Все это ничего не значит. Просто выпускание пара. Это же не значит, что она к тебе плохо относилась, – успокаивала меня Луиза.

– Я не хочу искать ее. Я была ей противна. Она хотела от меня избавиться, а я снова за ней бегаю.

Начался злой острый дождь, который бывает в конце осени перед снегом. Мы шли к метро с задержавшимися офисными работниками.

– Давай просто доведем все до конца. Отдашь ей долг дружбы и забудешь. Эти ее явно искать не станут.

– Я не брала у нее ничего в долг, – пробурчала я, натягивая капюшон поглубже.

Меня тянуло спрятаться от всего этого мира. Не сейчас, а надолго. На год. На два. Я не хочу ни с кем общаться. Люди такие злые и непонятные.

Я так ей доверяла. Любила ее. А она говорила обо мне такие вещи.

Я доверяла ей. Думала, что мы близки.

Это было даже не предательство. Что-то мелкое и гнусное. Я не хотела быть человеком, с которым такое происходит. Который способен только на такие отношения с людьми.

Мне нужны мои мама и сестра. Они бы никогда так не поступили со мной. Я должна была и дальше жить в нашем волшебном маленьком мире. С обычным миром у меня не сложилось. Почему так вышло, что меня вытащили из моего рая и поместили в этот мир? Я понимаю, что жизнь могла сложиться по-разному. Но мне кажется, будь они живы, все было бы хорошо. Мне кажется, что мы могли бы просто жить и веселиться всегда. Все было так просто, хорошо, понятно. Зачем вселенная отняла это у меня?

Конечно (наверное), у мамы и сестры она отняла больше. Но плохо-то мне. Может быть, они сейчас где-то в загробном мире продолжают играть и собирать цветы. Ждут меня. А я вынуждена жить вот так. Ходить на стремные собрания психов, общаться с настями, идти под мерзким дождем.

Когда умирают твои любимые близкие люди, твоя собственная будущая смерть приобретает плюсы. Теперь там, после конца, не только неизведанное и пугающее, не только смерть, загробная жизнь и что бы то ни было еще, но и они. Возможно, там, за границей миров, ты встретишь их. Может быть, они ждут тебя там. Может быть, там возможна другая любовь – вечная и без проблем. Хотя бы потому, что мертвые уже не могут умереть и снова оставить тебя в одиночестве.

Я думала, что Настя похожа на мою сестру. Что Настя заняла ее опустевшее место в моей жизни. Я ошибалась. Сестра бы не стала писать про меня гадости какой-то знакомой. Тем более такими неприятными словами.

Может, я и правда навязывалась. Чересчур нуждалась в Насте. Может, она поэтому и сбежала.

Если бы я пропала, Настя испытала бы облегчение.

– Давай я поищу ее адрес прописки, – предложила Луиза.

– Угу, – сказала я.

Наверное, попросит помощи у своих мужей-фсбшников. Они до сих пор, даже после расставания, готовы ей помогать. А я одна. Если бы я пропала, меня бы никто не искал.

Я даже не знала, что Настя из Воронежа. Знала, что не из Москвы, но как-то никогда не спрашивала, откуда именно.

– Они могли наврать. Надо все проверить, – сказала Луиза. В глубине души она тоже была немножко фсбшником.

Мы сели в метро вместе и поехали в разные стороны.

Когда я добралась до дома, дождь превратился в снег. Я смотрела на него из окна и чувствовала себя разбитой и усталой. По дороге я промочила ноги.

Я снова заварила кофе. Зря, конечно, – дело к полуночи. Потом не усну… Ну да ладно. Налила в него кленовый сироп. Дома их только два: кленовый и ванильный.

Казалось, время остановилось. Мягко опускающиеся на землю пушинки создавали впечатление, что окружающее – всего лишь кадр из старого фильма или воспоминание, хранящееся в глубинах сердца. Казалось, был виден процесс превращения настоящего в прошлое, в дымку, в память.

По сути, так оно и было. Только что секунда – маленькая пушистая снежинка – была реальностью, и вот она уже пополнила бездонную пропасть, забитую такими же секундами-снежинками. Только что эти секунды были свежими, яркими, а теперь лежат в пропасти памяти и хранят в себе то, чему уже не бывать.

Каждое мгновение мы что-то теряем. Кусочек реальности, время, чувства, ощущения, способности, близость. Человек замечает, как теряет что-то глобальное: людей, работу, любовь, деньги, здоровье. Но не видит триллионов потерь, которые происходят с ним каждый день. А ведь именно из них состоят те большие и заметные утраты.

Жизнь – это бесконечные потери и непрерывные приобретения того, что впоследствии будет утрачено. Удержать что-либо невозможно. Все знают, что время утекает, словно вода сквозь пальцы. Но не все замечают, что эта вода вымывает с собой абсолютно все, что у нас есть, включая нас самих. Возможность хотя бы на час остановить время и почувствовать все, что у тебя есть, почувствовать себя самого была бы большой ценностью. Целый час не стареть, не меняться, не двигаться, не ожидать ничего. Это было бы замечательно, но такого никогда не случится. Жизнь мучительно подвижна и быстротечна, и человек не в силах остановиться.

Изобрели бы такую машину, в которой время не идет, а ты ничего не чувствуешь. Я бы обязательно забралась в такую, чего бы это ни стоило.

Коротко прозвенел мобильник. Луиза скинула мне адрес дома в Воронеже.

Когда я допила свой кленовый кофе, снег уже перестал идти и растаял. От него не осталось и следа.