Беглый в Варшаве

Глава 17

До въезда в столицу оставалось не более пяти километров, когда сзади замелькали огни. Синий «Полонез» с проблесковым маячком медленно, но настойчиво догонял, подавая сигнал фарой. На обочине стоял дорожный указатель: «Kontrola drogowa»(Придорожный осмотр).

— Кто это? — настороженно спросила Инна, повернувшись назад.

— Дорожная инспекция. Ну, типа нашей ГАИ, только у них это называется Milicja Ruchu Drogowego (Дорожная милиция), — пояснил Януш и добавил: — Если тормозят — надо остановиться. Может, проверка документов.

Пришлось сбросить скорость и прижаться к обочине. Полицейский в фуражке с синей окантовкой и пальто с погонами подошёл к водительскому окну.

— Dobry wieczór. Dokumenty do kontroli, proszę (Добрый вечер. Документы для проверки, пожалуйста).

Паспорт, техталон, водительское удостоверение — всё было со мной. Инна напряжённо наблюдала за выражением лица офицера.

— Czy pan prowadził samochód dzisiaj w godzinach porannych w rejonie Stegny? (Вы ехали сегодня утром на машине в районе Стегны?)

Судя по интонации, это был не просто вопрос — скорее, установление факта. Пришлось подтвердить:

— Tak. Wyjazd rekreacyjny z przyjaciółmi. (Да. Поездка на отдых с друзьями.)

— W takim razie proszę wysiąść z pojazdu. Będzie potrzebne wyjaśnienie w komendzie rejonowej. (В таком случае, пожалуйста, выйдите из машины. Вам потребуются объяснения в районном отделении милиции.)

Инна выдохнула сквозь зубы:

— Что не так?

Полицейский уже открывал дверь с моей стороны. Говорил предельно вежливо, но тоном, не допускающим возражений:

— Proszę się nie martwić. To rutynowe działanie. Pojawiło się zgłoszenie dotyczące incydentu z samochodem marki Fiat 132. (Пожалуйста, не волнуйтесь. Это обычное дело. Сообщили об инциденте с Fiat 132.)

Хелена потрясённо прошептала:

— Это же тот мерзавец, который не желал уступить нам дорогу!

Януш нахмурился:

— Ну вот, доигрались. Костя, ты, конечно, молодец, но, боюсь, теперь тебе светит бюрократический карнавал.

В общем, этот служивый приказал проехать нам в ближайший Komenda Rejonowa Milicji Obywatelskiej (Районную комендатуру народной милиции). Это был пока не арест, но нас сопровождали до места. Там с нас всех начали брать объяснения. Фразы дежурных — сухие, официальные. Объяснения записываются от руки. Потерпевший — студент юридического факультета, утверждает, что был избит и его автомобиль — повреждён. Свидетелей с его стороны двое: приятель и сосед по подъезду, якобы подтвердили факт нападения.

В кабинете с облезлыми стенами и запахом бумаги и дешёвых чернил, лейтенант в кителе щёлкнул авторучкой и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Panie Konstanty, czy pan przyznaje się do zarzutu z art. 288 kk — uszkodzenie mienia, oraz art. 158 — pobicie? (Господин Константин, признаете ли вы себя виновным по обвинению, предусмотренному статьей 288 Уголовного кодекса — повреждение имущества и статьей 158 — побои?)

Пришлось втянуть воздух и начать рассказывать. Подробно, без эмоций. Слова звучали ровно: «Раненый пассажир», «перекрытие дороги», «неадекватное поведение», «угроза жизни», «эвакуация транспорта в экстренном порядке». Лейтенант слушал, не перебивая, изредка помечая что-то в блокноте.

— Czy ma pan świadków? (У вас есть свидетели?)

Я кивнул.

— Tak, panie poruczniku, troje z nich: żona, przyjaciele, dziecko. Gotowe do potwierdzenia. W załączeniu zdjęcie złamania, zarejestrowane przez żonę na filmie. Diagnoza lekarza jest dostępna. Szpital potwierdza przybycie o 16:30. (Да, пан лейтенант, целых трое: жена, друзья, ребёнок. Готовы подтвердить. Фотография перелома, зафиксированная женой на плёнку, приложена. Диагноз врача — есть. Больница — подтверждает приезд в 16:30.)

Молчание в кабинете длилось мучительно долго. Потом дежурный вышел. Вернулся с лысоватым майором в очках. Тот пролистал бумаги и устало спросил:

— Rosjanin? (Русский?)

— Bialorusin. Ale sluży w Wojskowym Szpitalu. (Белорус. Служу в военном госпитале.)

Майор только хмыкнул. После короткого совещания разрешили уйти, но с подпиской о не выезде. Сказали, что будут вызывать для дальнейшего разбирательства. Протокол — на подпись. Перевод — на польском и русском.

На выходе из участка Инна стояла, укутавшись в пальто, с застывшим выражением лица.

— Что теперь?

— Пока — домой. Завтра — разберёмся. Главное — все живы.

Пока вез польских друзей по домам, взгляд в зеркало был спокойным, но в голове уже шёл процесс. Команду «Другу» дал мысленно, не вслух — через нейроинтерфейс:

«Установить личность, адрес и биографию заявителя. Мажор по имени Станислав Юзеф Сверчевский, студент юридического факультета Варшавского университета, 1961 года рождения. Проживает на улице Чарторыйских, дом 17, квартира 24. Свидетели: Пшемыслав Ковальский и Рышард Левандовский. Уточнить их связи с заявителем, финансовые источники, возможные связи с правохранительными органами и партийной элитой. Проверить наличие политических мотивов. Запрос: полный отчёт — к утру.»

В нейроинтерфейсе коротко мелькнуло подтверждение: «Принято. Приступаю.»

Дальше звучал только мягкий гул шин и редкие слова благодарности на заднем сиденье. Каждый думал о своём. В том числе и о том, что будет дальше.

Во входной двери торчала записка от соседки снизу: «Если что-то нужно — стучите. Мы дома. Тамара.» Маленькая деталь, которая напомнила — не всё в мире враждебно.

Но «Друг» практически сразу не согласился с этим выводом. Едва закрылась дверь и Инна разулась в коридоре, как в зрительном поле нейроинтерфейса всплыл сигнальный маркер. Пастельный, едва заметный, синим на полупрозрачном фоне, как лед под лампочкой.

«Обнаружено расхождение с предыдущими профилями. Возможная угроза. Рекомендуется проверить сигнал.»

Ноги всё ещё гудели после долгого дня, но мозг уже переключился в другой режим. Запрос ушёл в молчаливом согласии, в том самом полуподсознательном взаимодействии с «Другом», которое не требовало слов.

Ответ пришёл через пять секунд.

«Лещинская Тамара Игнатьевна. 1943 года рождения. В 1944 году удочерена польской семьей. Было известно только имя. Фамилия и отчество получила от отчима. Сейчас на льготной пенсии, по вредным условиям труда. Бывший инженер Министерства связи. С 1980 года зафиксированы неоднократные контакты с лицами, связанными с подпольной группой 'Фил». Использует квартиру в качестве временного хранилища. Под наблюдением структур МВД ПНР и КГБ СССР. Может быть использована как потенциальный источник оперативной информации.

Пальцы машинально проверили замок. Инна уже ушла на кухню ставить чайник, не подозревая, что в двух метрах от них живёт не просто пожилая женщина, а связная подполья. Стало неуютно. Комфорт и хоть какая-то безопасность ДОСа раскрошилсь как стекло под каблуком.

— Ты знаешь, мне понравилась ее записка, — крикнула из кухни Инна. — Она такая трогательная, как от бабушки из сказки.

— Очень трогательная, — ответ прозвучал ровно, но внутри уже вовсю закипал совсем другой процесс.

Система анализа изображений выдала ещё один фрагмент: за последние пять дней в квартире Лещинской были как минимум трое мужчин. Один из них, ранее был зафиксирован в районе университета, когда я встречал Инну. Второй пару раз присутствовал на рынке у стенда с мясом. А третий, фигурировал на отдалённых кадрах у польского МВД в контексте подозрений по делу о валютной контрабанде.

«„Друг“, это подтверждено?»

«Идентификация с вероятностью девяносто семь процентов. Данные обновлены. Ожидается дальнейшее перемещение материалов.»

Инна поставила на стол чашки, достала лимон и печенье. Радостная, полудомашняя сцена, которую хотелось бы сохранить, как фото в альбоме. Только на фоне, рядом, под полом потенциальный канал дезинформации и опасное соседство потенциальной точки влияния и давления.

— Она как-то и пирожки предлагала, помнишь? Такие с маком. Мы тогда отказались, а теперь зря. Наверное, хорошие были.

Взгляд автоматически метнулся к дверному глазку. Соседка с пирожками с маком… И тут же контрабанда валюты и агентура, пока еще не совсем понятно кого.

— Знаешь, пока не стоит ни с кем из соседей особо дружить, — осторожно произнес я, — вдруг мы тут ненадолго. Лучше остаться незаметными.

— Что-то случилось? — Инна прищурилась. — Ты сейчас звучишь как консул в римском сенате.

Пришлось улыбнуться, и это вышло чуть по резиновому.

— Между прочим… консулы руководили заседаниями Сената, но не были при этом его членами по должности.

— Это как?

— Консул, их между прочим было два, и Сенат были разными институтами Римской республики и ранней Империи, хотя тесно взаимодействовали.

— Какой ты у меня умный, но иногда скучный…

— Иногда лучше быть скучным жильцом, чем интересным соседом.

— Это ты сейчас к чему?

— Да так, просто ощущение.

Инна пожала плечами, сделала глоток чая и села рядом. А под полом, всего в паре метров, возможно уже разворачивался сценарий, в котором мы были не гостями, а пешками. И в этой партии у них было одно преимущество — «Друг» знал больше, чем казалось.

Решение было принято без обсуждений. Противодействие должно оставаться невидимым. Ни Инне, ни тем более соседке — ни слова. Никакой показной конфронтации. Только тихое, незаметное наблюдение, сбор информации, а при необходимости, точечное вмешательство через вторые, или даже третьи руки.

«„Друг“, готовность к пассивному прослушиванию. Координаты: этаж ниже, две комнаты по плану. Сектор покрытия — от входной двери до балкона. Диапазон: голос, шорох, металлические щелчки, печатающее устройство.»

Ответ пришёл мгновенно:

«Акустический дрон активирован. Маскировка включена. Передача сигнала осуществляется через зеркальный радиоканал. Запись пошла. Анализ речи ведётся в режиме реального времени.»

Инна в этот момент расставляла по полочкам подаренные открытки, не замечая, как вглубь системы вентиляции просачивается дрон, миниатюрный, глухой на внешние звуки, но способный различать шорох карандаша по бумаге на расстоянии десяти метров. Камуфляжный корпус повторял цвет труб, как хамелеон.

Через сорок секунд поступил первый отчёт:

«Зафиксирован разговор. Мужской голос. Тембр соответствует ранее зафиксированному субъекту „К-12“. Речь о передаче свёртка через третье лицо. Используется фраза: „Гости сверху не должны догадаться“. Возможно — о вас.»