Барин из провинции

Глава 8

— Не бойся, не гости, — подпустив веселости в голос, кричу я.

— Мама, кто там? — раздаётся ещё один женский голос, помоложе. Кто говорит — не видно: частокол хоть и невысокий, но плотный, и двор скрывает. К тому же у самого забора растут два дерева, ветвями богатые. Не такие, конечно, величественные, как дуб у Толстого, но тоже ничего себе — вполне раскидистые. Кстати, хоть я и помню, о чём книга, украсть идею не получится — ведь сюжет сюжетом, а авторский слог рулит! Тут без вариантов.

— Орёт ктоть… гость, говорит.

А бабка ещё и глухая!

Через пару мгновений в воротах скрипит калитка и показывается сморщенная старушечья голова в платке. В руках у старушки клюка, а на носу… очки.

— Тут барин какой-то… — бурчит она, щурясь на меня поверх очков. — На карете. Карета облезлая… грязная. Барин одет дурно, в мятое. Чего надобно?

Окуляры бабка нацепила не зря: за пару секунд отметила всё — и облупленную карету, и пыль на сапогах, и особенно мой неглаженный сюртук, в котором на почтенного господина я похож был мало.

Отодвигаю старуху и захожу к себе во двор. Бабка крикливая, но легкая и, судя по всему, хоть и мещанка, почтением ко мне, «белой кости», не преисполнена.

— Куда прёшь, окаянный! Поди прочь! Дочь, зови Михаила! — кричит бабка в сторону сеней.

— Тетка Марья, я в погребе, — раздался низкий голос откуда-то позади дома.

«Тетка Марья» — это, наверное, и есть Мария Ивановна Толобуева, подруга Анны Пелетиной.

— Привет тебе, старая, от Анны Пелетиной. Знаешь такую? — весело спрашиваю бабку, на всякий случай поглядывая за спину — вдруг кто с улицы придёт?

— Так бы сразу и сказал… Чаво, не померла она ещё? — поправляет слетевшие с носа очки бабки и уже спокойным голосом кричит дочке:

— Дочь, не надо Михаила. Это от моей подружки гонец. С чем тебя прислала Аннушка? Здорова ли? Чего молчишь?

— Две новости: одна, как водится, хорошая, а вторая — плохая. Хорошая — подруга твоя жива, а плохая — дом и участок она мне продала. Купчая у меня на руках. Так что думаю: сразу идти в околоток или дать вам день на выезд?

— Брешешь! — ахает дочка, выскакивая из домика.

Дочка тоже немолода, старше на вид, чем Ольга, но одета прилично, даже с некоторым шиком. Темно-синий сарафан почти до пола, кожаный пояс, чепчик и башмаки на небольшом каблуке. Стало быть, не в нужде живут, и какой-то приработок женщина имеет. Чего тогда деньги Анне не слали?

— А куда же нам? Врешь, Анна бы не стала меня прогонять! — бабка смотрит на меня через линзы, но взглядом как огнём жжёт.

— Она и не выгоняла, даже когда вы платить перестали. Но я-то — не она. Выгоню враз! Мне ты кто? Я деньги уплатил — всё честь по чести. Уже и жалобу составил. Показать?

Показываю и заготовленную жалобу, и купчую. В руки не даю, разве что подношу ближе — пусть читают. А читают обе — и бабка, и стоящая позади пожилая дочь. В довесок протягиваю бумагу…

Ввиду личного намерения занять комнаты для собственного проживания, прошу освободить помещение к 7 числу июня месяца. За невыполнение — принужден буду обратиться в городскую управу, в суд, и в полицейский участок.

— Это я вам оставляю, — киваю на требование, составленное утром собственноручно.

— Меня Авдотьей, мил человек, зовут, — решительно берёт в свои руки переговоры дочка. — Работаю у купца Левина, тут на Никольской.

«Вот чего они христопродавцы, — раз у еврея работают», — размышляю я, но вслух говорю иное:

— Мне это без надобности…

— Не могла Аннушка… Муж мой её мужу жизнь на войне спас. Дружили мы крепко… — бормочет старуха, и подбородок её дрожит от обиды.

— Мама, господину это неважно, — досадливо прерывает мать Авдотья. — Так вот, барин, средства у меня имеются, и дом я сниму быстро. Но коли вам угодно, могу и у вас снимать…

— И не платить?.. Как Аннушке?

— Что же ты, барин, такое говоришь? Не бери греха на душу, понапраслину не возводи! Кажен год… честь по чести… из своих капиталов триста рублёв слала! — вскинулась старуха, а взгляд Авдотьи вильнул.

— Последние лет пять ни копейки от вас не было. Анна в нищете живёт. Сама, поди, знаешь, — крепостных у неё немного и земельки хорошей нет.

— Доча, как же так?.. Деньги брала, а не отсылала?

А старуха из ума не выжила, несмотря на свой древний вид.

— Мама, я потом тебе расскажу. Ну, к чему барину слушать нас?..

— А барин бы послушал, — возражаю я. — Мне, признаться, даже любопытно. И, кстати… должок-то собираетесь Анне вернуть, али как?

— Всё вернём! Ах ты… дрянь такая! — бабка уже смекнула что к чему и попыталась огреть дочку клюкой, но промахнулась и, не удержавшись на слабых ногах, упала.

— Тихо, девоньки! Времени у вас ещё будет — разобраться меж собой. А пока желаю свой дом осмотреть! — говорю я, наконец решаясь двигаться вглубь участка: к счастью, подошёл Владимир — он и за мной приглядит, и, коли что, Михаила этого невиданного до сих пор приструнит, если будет надобность.

— А чего там глядеть-то? — недоумевает Авдотья.

— Веди, веди, добрая женщина, а то я вас знаю — всё заберёте, что в доме есть, и с собой увезёте.

— Нешто лишить хочешь имущества нашего? — ворчит сзади бабка.

А я тем временем осматриваю участок. Думал, честно говоря, меньше будет. Сам дом — как и значится в купчей: «Каменный, на каменном фундаменте, крыт тесом, одноэтажный, с сенями, кухней и двумя комнатами». Но есть небольшая банька во дворе, есть погреб за домом, из которого торчит голова мужика лет сорока, Михаила, надо полагать, и есть-таки второй этаж. Там одна комната, скорее всего, летняя: печь-то одна на весь дом, внизу.

По жилой площади дом — метров сорок с кухней, не учитывая сеней и летней комнаты на втором этаже. Не хоромы, но жить можно. Нам троим — в самый раз: в одной комнате я, например, в другой — Владимир и Тимоха. Мне, конечно, комнатка побольше, им — поменьше.

А на участке неожиданность: растет картошка! Примерно, рядков десяток посажено, ну и зелени несколько грядок. Этого у них отнимать не буду, а вот урожай сливы и яблок — уже мой будет. Всего на участке четыре дерева: два перед домом — похожи на клёны, широколистые, тень дают добрую; и два плодовых позади — скромные, но ухоженные. Видать, приглядывали. Сам участок, на глаз, метров двенадцать на двенадцать. А может, в ширину и поболе… Ладно, померяю потом.

В доме хозяйничать не стал, лишь осмотрев его мельком, буркнул:

— Стекла не побейте, будете съезжать.

Бабка с Авдотьей ходят сзади, и морды у них кислые. Тетка уже не канючит сдать ей жильё, и то хорошо — место мне нравится и участок тоже. Сам буду жить! Да, кстати, и живность на участке тоже имеется — курей десятка два и коза.

— Значит так: урожай — ваш, на курей и козу не претендую. Мебеля какие были при заселении? — задаю я вопрос с подвохом, так как мне Анна в подробностях рассказала, что оставила в доме.

— И на том спасибо. А мебель — вся наша, купленная, — торопливо врёт Авдотья.

— Не греши! — злится бабка, и на этот раз удар клюкой достигает цели. — Кровати обе, столы дубовые, два шкапа с посудой — всё оставим, что Аннушкино… Ох, горе-то какое, виновата я, прости Господи… Ты лучше скажи, милок: как она там? Соскучилась я по ней, сил нет. Раньше письма писала, а ныне не могу — руки дрожат…

— Починил я в погребе, надо бы рассчитаться, хозяйка! — Михаил, оказывается, не тут живёт. То-то я ни детских вещей в доме не видел, ни мужских.

— Так барин и рассчитается, ему пользоваться, — ядовито заметила Авдотья.

Можно было поспорить — мол, верни имущество в том виде, что брала. Но из-за гривенника ругаться? Ну уж нет! Рассчитался. Хотя деньги у меня летят со страшной силой — рублей триста уже потратил из двух тысяч! Может, и вправду сдать им домик, а самому поискать подешевле?

— Нормально она уже. Я её к себе в поместье забрал, в маминой комнате поселил, — снизошёл до ответа я.

Ведь бабка и в самом деле не виновата. Это дочь её наглая. Хорошо ещё, что Авдотья — баба умная и понимает: против дворянина тяжбу в суде не потянет. Может, им добавить недельку на выезд? А самому где жить? Дорогие тут гостиницы, а те что подешевле наверняка имеют недостатки в виде клопов тех же или пьяных постояльцев. Нет уж. Благотворительность — дело благородное, но когда-нибудь она мне боком выйдет. Надо в себе это дело изживать. Ещё предстоит полно вещей в дом покупать — бельё, посуду и прочее.

Едем обратно в «Негу Персии». По пути заглядывая в разные гостиницы — всё же где-то надо будет перекантоваться пару дней, пока дом освобождают. Присмотрел вроде парочку — без пансиона, но зато по три рубля за номер. Терпимо.

А обедать… вон, на вывеске обещают кормёжку за полтину. Не разорительно.

— Зайдём? — предлагаю.

Мои спутники не возражают. Место оказалось вполне пристойным: чисто, просторно, официант не хамит. Комплексный обед и впрямь стоит всего пятьдесят копеек. В зале — в основном молодёжь: студиозусы, мелкие чиновники, какой-то писарь, судя по портфелю.

Вот этот вот, к примеру, с виду вполне скромен, но важен. Представился: служит, говорит, в «приказе общественного призрения». Что за зверь такой — не знаю. Но звучит внушительно. Сидим теперь вместе, беседуем.

— Богоугодные дела, сироты, больницы, приюты, — доброжелательно рассказывает дядя о своей службе.

И впрямь — достойный человек.

— Нанимаем иногда студентиков тутошних — по двенадцать копеек в час, на разную работу. Вот сейчас, например, ищем двух истопников в Московский воспитательный дом.

Вроде бы и не мне предложил, а так — проинформировал, но немного покоробило. Платьем бы мне заняться: в дороге и камзол, и сюртук, и даже жилетка пострадали.

— Милостью монаршей мы не обделены, — с улыбкой добавляет чиновник. — Но жертвователям и меценатам завсегда рады!

А нет, не работу он мне предлагает, а жертвовать. Тем более не готов, пока.

— Поговаривают, что отдадут нам каменные корпуса, оставшиеся после пожара 12-го года от Слободского дворца на Яузе… — с воодушевлением начинает дядя.

Вообще неинтересно. Вот сразу развести на деньги хотят. Но я воробей стреляный — отказываюсь, и уходим. Да и поели мы уже, надо ехать в «Негу Персии», выселяться.

Ольги ещё нет, зато попалась мне Эльвира, и вид у неё цветущий и пахнущий. В смысле, благоухает девица парфюмом за версту.

— Съезжаете уже? — невинно осведомилась красотка.

— Да, нашёл подешевле, — отвечаю небрежно.

Про свой домик я не говорю, зачем ей знать? А надувать щеки и казаться богатым смысла не вижу.

— И то верно, — улыбается девушка. — Деньги можно куда интереснее потратить. Не желаете зайти? Я вам покажу… кое-что.

Развели меня как последнего лопуха! Едва зашёл в номер к Эльвире, как она ловко прикрыла за собой дверь и… впилась в меня поцелуем. Чувствую себя той самой девушкой из анекдота, которую парень позвал «покормить рыбок», а там — банка с килькой и кусочек хлеба. То есть меня позвали не посмотреть на что-то… Хотя вот прям сейчас показывают то, что видеть больше всего и хотелось: две упругие девичьи наливные груди — Эльвира расстегнула блузку!

Прёт мне… неужели я её привлёк как мужчина? Не спорю, некоторая смазливость в лице у Лёшеньки имеется, но чтобы вот так сразу накинуться с порога… Хе-хе, похоже, барончик скоро получит рога.

Жадно целую в ответ, пытаясь облапить девушку во всех местах, и хочу ухватить за грудь, но Эля, уже по пояс голая, сама прячет её в своих ладошках.

— Всего двести рублей ассигнациями — и я ваша. Два или три часа до вашего выезда у нас есть!

— Сколько? Да я за двести рублей воробья в поле загоняю! — вырвалось у меня.

— Не сомневаюсь в вашей проворности и только из симпатии к вам уступлю… Всего сотня. Неужели вы сможете её потратить лучше?