Барин из провинции

Глава 12

Ну куда уж нам! Мы к лягушкам да черепахам в супах непривычны.

Я замер, будто меня окатили ледяной водой. Слова Амалии, сказанные тем особым тоном, каким говорят лишь люди, привыкшие жить вне границ и флагов, неожиданно отозвались в сердце обидой. Вроде и не молод я душой, и ко всему привычный, а вот вишь как…

— Простите, мадемуазель, — говорю я, медленно вставая из-за стола, — смею заметить, что если уж Россия и считается варварской страной, то, право, не потому, что черепахи в ней не водятся, а потому, что здесь дозволено столь легкомысленно и пренебрежительно о ней отзываться.

Я специально стараюсь говорить высокопарно, изображая из себя обиженного деятеля культуры.

Амалия слегка побледнела, но во взгляде её по-прежнему читалась снисходительность к провинциальному дворянчику с чересчур пылкой душой и тягой к патетике.

— Уважаемая, — продолжил я уже сдержанно, обращаясь к наставнице, — в этой самой России, которую вы столь поспешно осудили, меня бывало кормили ржаным хлебом, испечённым на углях и поили простым квасом, но клянусь вам, я никогда не встречал ни одного француза, который не был бы принят на нашей земле хлебом-солью…

Повар стоял поодаль, слегка потупившись. Но, кажется, с каждым моим словом его французская надменность таяла, уступая место… уважению, пожалуй. А может, и лёгкому удивлению к моей способности говорить о простом с достоинством.

В зале воцарилась тишина: оказалось, наш разговор услышали и другие — беседы за соседними столиками стихли, и не одна пара любопытных глаз обратилась в нашу сторону.

— Быть может, Россия и не столь изысканна, как Франция, но люди здесь — с сердцем. А это порой ценнее трюфелей, — говорю я уже не столько для знакомых дам, сколько для всего зала.

— Как говорится, не черепахой единой сыт русский человек, — заканчиваю уже шутливо, дабы смягчить свою излишне резкую отповедь.

В зале раздались аплодисменты. Сначала одинокие хлопки, затем — негромкий, но вполне ощутимый одобрительный гул. Несколько офицеров за соседним столиком, которые до этого, возможно, глазели исключительно на Амалию и Жозефину, теперь с интересом смотрели на меня.

— Гарсон! Лучшее шампанское — за тот стол! — прокричал дядька из компании военных, лет под полтинник — самый старший и, судя по всему, главный у них.

— Гарсон, даме — торт! Самый большой! — уже с другого конца зала подхватил прилично одетый молодой господин, сидящий в компании с барышней и ещё одним щёголем.

Подслушивали? Или это не нам вовсе? Но показывают на нас, и мне приходится принимать дары и ещё учтиво благодарить. Может и не так надо себя вести, но ни Лешенька, ни Герман Карлович не в курсе, как правильно действовать в подобных ситуациях.

Но, вроде, никого не обидел… А обстановка за столом после моей, может быть слишком горячей тирады, накалилась. Жозефина задрала нос и обиженно замолчала. Амалия вроде бы и ведет со мной разговор, но довольно скучающим тоном, который говорит, скорее, о том, что интерес ко мне она потеряла. Пожалуй, точно — разозлил я её! Положение надо спасать…

— А слышали новый анекдот? — спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, перехожу с французского на русский.

— Дама гуляет с мужем по парку…

— По какому? По Кремлёвскому? — кисло перебивает меня девушка.

— Пусть будет по нему… Вдруг встречает подругу. Дамы начинают щебетать промеж себя. Подруга:

— Как мило, что вы с мужем гуляете вместе!

— О! Я очень люблю, когда муж рядом… Рядом, я сказала! (последнее я рявкаю изо- всех сил)

Гувернантка фыркнула, очевидно, не поняв (или не приняв) русского юмора, а вот Амалия прыснула, прикрыв рот ладошкой.

— Ой, а у нас в провинции есть родственник… так на него жена тоже покрикивает. Как на собаку! А ещё расскажите?

Анекдоты? Их есть у меня! Я начинаю травить один за другим. И вот, увлекшись, выдал… не то чтобы пошлый — скорее, скользкий, на грани допустимого. И тут же выясняется, что Жозефина русский знает весьма неплохо!

— Господин поэт, вы не должны забывать нормы приличия! — вскинулась она. — Амалия! А за вас мне стыдно!

— И-и-и-и, — пищит от смеха её подопечная.

Вот ей точно не было стыдно за услышанный анекдот. Вернее, это даже был не анекдот, а фривольный афоризм: «Зануда — это тот, кому проще отдаться, чем объяснять, почему не хочешь».

В общем, уходили мы из «Яра» с лёгким сожалением… и с тортиком — упакованным в коробку. Ну, не смогли ни я, ни дамы съесть два килограмма пропитанного ромом бисквита с прослойками из вишнёво-миндального конфитюра.

Я уже расслабился — всё было чинно и благородно, никто к нам не пристал. Даже наоборот — меня похвалили. Денег, конечно, потратил прилично… Да черт с ними — может, что и срастётся с дочкой полковника. Будем считать это инвестицией в будущее.

Однако уже при посадке в карету Амалия столкнулась с двумя дамами, по виду знатными. Одна — молода, стройна, высока и, пожалуй, красива. А второй лет сорок и… тоже хорошо одевается. Дамы только что подъехали к ресторану. Их сопровождал слуга — седой, но статный старик с выправкой бывшего унтера, который с военной расторопностью распахнул дверцу их экипажа.

— Амалия, душенька, куда тебе столько сладкого? — елейным голоском поинтересовалась та что постарше.

— Бонжур и адью, — буркнула сквозь зубы моя спутница, явно не желая общаться с тётками.

— Маман, а ты не знаешь, если девушка рыжая, она везде рыжая? — вроде как невинно и ни на кого не намекая, на вполне сносном французском поинтересовалась молодая.

— Убью сейчас тебя, толстая! — вдруг взорвалась Амалия.

Вот теперь я вижу, что эпизод с французским поваром никак не разозлил девушку. Злая она именно сейчас, и Жозефина буквально вынуждена удерживать свою подопечную в карете!

— Трогай! — властно крикнула Тимохе телохранительница.

Я, правда, не уверен, чьё тело гувернантка спасала в данный момент, ибо, случись у девиц драка, я не раздумывая поставил бы на Амалию. Ух, баба — огонь! Рыжие мне всегда нравились.

— Будь я мужчиной, на дуэль бы её вызвала! — пышет негодованием девушка, сидя в карете.

Это что, камень в мой огород? И что я должен был предпринять? В морду дать? Или слугу их вызвать на дуэль? Хрен его знает, как защищать честь дамы… от другой дамы. Вот если бы они были мужиками — тогда да… Перчатка в лицо и всё такое.

— А почему она толстая? Вроде бы барышня стройна, — удивлённо спрашиваю я спустя пару минут, в течение которых преимущественно молчал, так как внимательно слушал ругательства и сплетни, обильно сыплющиеся из уст Амалии.

— Это она имела в виду фамилию, — пояснила Жозефина. — Но они, конечно, не Толстые, а обе Хлюстины. Но да, старшая — урождённая графиня Вера Ивановна Толстая, сестра графа Федора Толстого. А младшая — её дочка, Настасья. Странно, что они ещё в Москве. Слышала, собирались в Париж.

— Ах, дуэль! Дуэль! — всплеснула руками Амалия, и глаза её сверкнули гневом и обидой. — Вот если бы ты, Леша, вызвал на дуэль её отца… Или дядю! Настька дурно воспитана. Дурно!

Я только открыл рот, но опередила меня Жозефина:

— Кого он вызовет? Папеньку — штабс-ротмистра? Или самого «Американца»? Так тот дуэлей выиграл больше, чем у тебя, Амалия, поклонников-мужчин!

— Толстой? Граф? — переспросил я с недоумением. Фамилия знакомая, конечно… Но те Толстые, кого я знал, — литераторы, и прославились они позже. Да и дуэлянтов среди них не помню. Наоборот — один бородатый моралист даже проповедовал непротивление злу насилием.

— Да-да, Фёдор Иванович Толстой, по прозвищу «Американец», — мрачно уточнила Жозефина. — Ужасный тип! Авантюрист, дуэлянт, картёжник… и, говорят, в Америке даже с индейцами сражался. По крайней мере, ухо ему точно прострелили. А сколько людей уложил на дуэлях — и не сосчитать!

— Чудно! — не удержался я. — Один Толстой за мир, другой — за честную перестрелку. Сбалансированная династия.

— И ты, прости господи, хотела, чтобы этот мальчик с ним дуэлировал? — продолжала негодовать Жозефина, не обратив внимания на мою реплику.

— Ну… красиво бы вышло, — промямлила Амалия, чуть сбавив пыл. — И романтично.

«Романтично — это когда за ужином, при свечах. А не когда потом священник лоб перекрещивает», — про себя согласился с гувернанткой «мальчик», но промолчал.

Пока ехали домой, Амалия успокоилась и с удовольствием рассказала и про эту Настю (круглую дуру), и про её дядюшку, того самого графа Толстого, про которого так нелестно отозвалась Жозефина. Дядя и в самом деле оказался тот ещё фрукт. Да только один тот факт, что он женился на танцовщице-цыганке, о многом говорит!

А ещё, как поведала мне Амалия, «его скоро убьёт Пушкин!» Поэт, как вернется из ссылки, так сразу и вызовет графа на дуэль. Ну и там уж как повезёт — либо убьёт, либо сам погибнет. Мол, Пушкин это прилюдно обещал, после того как граф оскорбил его клеветой. Он даже написал на Толстого эпиграмму, которую девушка тут же с чувством продекламировала:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружен,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,

И теперь он — слава Богу —

Только что картежный вор.

Или вот…

Или философа, который в прежни лета

Развратом изумил четыре части света,

Но, просветив себя, загладил свой позор:

Отвыкнул от вина и стал картежный вор?

— Так это я читал. «К Чаадаеву» стихотворение называется, — признался я, умолчав, что читал его двести лет тому вперёд.

— Лешенька, я не сомневаюсь, что читали. Да вы и сам талантище, не хуже Пушкина, — польстила мне рыжуля, незаметно для гувернантки погладив ногой мою ногу.

— Если дуэль состоится, то убьют твоего кумира, — мотнула головой Жозефина, для которой, похоже, причуды её подопечной привычны.

— А дуэли не будет… Ну, или Пушкин её выиграет! — уверенно пророчествую я, но вспомнив, что вроде поэт никого не убивал, поправляюсь: — Да, точно — отменят дуэль!

Аделия смотрит на меня пылко. Как бы избавиться от Жозефины и… хотя бы вдоволь нацеловаться с бойкой девицей? Вот что значит молодой организм — всю ночь трудился и всё равно полон сил и охоч до женского полу.

А вообще, мне нравится в первопрестольной! Девушки симпатичные, женщины — не отягощенные моралью. Только вот Жозефина — цербер. Так-с… а что бы сделал Герман? Да, блин, знаю! И это можно попробовать организовать.

— Тимоха, стой! Мадемуазель, не хотите ли прогуляться по саду?

Мы остановились около Александровского сада, который сейчас ещё носит название «Кремлевский». Не знал, что это уже известное место для прогулок. Только что проехали будущую Манежку, где сейчас идет бойкая торговля всем и вся. Ярмарка какая-то, что ли? Но товары простые и укрыться от взоров негде. А вот среди деревьев…

— Отчего бы и нет? — согласилась Амалия и вопросительно посмотрела на Жозефину.

— Если недолго. У вас сегодня музицирование ещё, — улыбнулась француженка, ехидно глядя в мою сторону — мол, «знаю я, что ты задумал, козлина!»

— Мадам, не сочтите за дерзость, — я протягиваю Жозефине четвертак.

— Что это? — хмурится француженка, глядя на деньги как на дохлого таракана.

— Это… половина той суммы, которую вы получите, если случайно отстанете от нас в саду, — отвечаю я предельно откровенно.

А в это время Амалия вместе с кислым Тимохой направляются к ближайшей торговой точке. Девушке вдруг вздумалось купить мне подарок… Не за цветы, не за ресторан, а за сочувствие и поддержку в истории с беспутной Настей! Я совершенно искренне, пока ехали в карете, высказал своё «фи», простыми русскими словами описав хамку. И по-моему даже ввёл новое слово в лексикон благородной девицы — «хабалка». Во всяком случае у меня спросили, а что оно означает.

— Это от старорусского «хабать», то есть говорить грубо, нагло, дерзко. Хабалка — женщина, которая изъясняется таким манером. Это как деревенская нахалка с базара — дерзкая и без манер.

— Точно, всё про неё! — подтвердила Амалия — Совсем без манер!

— И вот пока мне покупают в подарок… да вроде как пишущий набор в виде чернильницы и прочего, я подбиваю Жозефину на должностное преступление.

— Да как вы могли? — пожалуй, даже искренне возмущается наставница. — Вы… что-то задумали?

Мало дал, что ли? Да ну, не верю! Она сама как-то обмолвилась, что получает пятьсот в год ассигнациями, а я ей, считай, месячную зарплату всучил.

— Ну что вы такое говорите⁈ Что я могу задумать? В саду полно людей, а Амалия — девушка в высшей степени нравственная! — уговариваю я.

— Ага, конечно! А почему, вы думаете, мне запрещено оставлять её одну?.. — начала язвить Жозефина и тут же поняв, что сболтнула лишнее, замолкла и даже — о чудо — покраснела!

Это про что же она сейчас вспомнила?

— Никто, кроме нас с вами, не узнает. Я вам гарантирую. Прошу вас, дайте мне возможность излить свои чувства в стихах. Буквально три минуты… Ну, могли же вы знакомую встретить, засмотреться на цветок… Да даже по нужде отойти! Вот вторая бумажка. Готов вам отдать её прямо сейчас.

Вид протянутых денег всегда действует на людей магически. Это я знаю из своей будущей жизни, хочешь скидку показывай деньги налом. Вот и сейчас Жозефина, прикусив губу, напряжённо соображает, насколько сильно рискует. То, что ей очень хочется — видно по глазам. А больше я предложить не смогу. Лимит расходов на сегодня уже исчерпан!

Но к нам уже возвращается Амалия, держа в руках коробку с бантом, и две бумажки исчезают в складках одежды Жозефины с такой скоростью и мастерством, что сам Игорь Кио бы позавидовал!

Кстати… а я ведь выучил пару его фокусов в своё время.