Барин из провинции

Глава 20

Глава 20

Поднимаюсь по винтовой лестнице, примечая на ходу, что новые ступеньки сделаны на совесть — ни скрипа, ни люфта.

А наверху, скажу откровенно, мне нравится. Причём второй этаж — это не просто комнатка под крышей, а вполне себе комфортное жилище: две комнаты — одна большая, даже громадная, аккурат над моей спальней и кухней, а вторая — поменьше, над Тимохиной.

Но главное — в той, что надо мной, есть балкон. Вернее, веранда — не выступающая наружу, а встроенная в объём комнаты. Метра четыре на полтора, с тонкими перегородками и застеклённая по всему периметру. Выглядит уютно, по-домашнему. Прямо просится туда чайный столик с самоваром.

Балкон глядит прямиком на улицу Никольскую. И вид с него открывается чудесный, хоть ветви деревьев немного и заслоняют перспективу. Сидеть бы тут по утрам, пить чай, да рассматривать шествующих по улице плебеев и аристократов.

Но и это — не главное. Большая комната оказалась… вся изрисована. На дощатых стенах — картины, да такие, что рука не поднимается их перекрасить. Видно, жил тут кто-то с душой и богатой фантазией, кто, быть может, и не художником промышлял, но талант имел — это уж точно.

Вот — конь на дыбах, в грозовом небе; вот — луг с озером, словно из сказочного сна; вот — степь бескрайняя. И вдруг, как из иного мира — величественный крылатый серафим…

— Ну разве не красота? — шепчет сзади Тимоха. — Жаль, зимой тут не поживёшь — стенки тонкие, печки нет. Но зато вон чуланчик есть… и комнатка вроде как подмывочная.

Разумеется, ни гвоздя, ни крючка не было — всё подчистую вынесли. Только на балкончике имелась небольшая скамейка, которая, по всему видно, была намертво прибита. Раз не унесли.

Ей-богу, сам бы тут жил. И даже не из-за картин — а просто хорошо тут сидеть и смотреть на улицу, на людей, на жизнь… Ну да пусть поживёт Евстигней, хоть с месячишко. А я пока погляжу, будет ли толк от моего потенциального научного бизнес-консультанта. Если будет — не прогадал, а нет — так и комнатка освободится.

— Лампы — это ведь, Алексей, вещь статусная. Для показу. А зачем она, скажи на милость? — рассуждает Евстигней. — Сколько, думаешь, стоит пуд сальных свечей? Тринадцать рубликов ассигнациями всего. Так они и горят исправно, и народ к ним привычный. А твоя лампа — диковина, и черному люду не по карману будет. А у богатых свой резон — чтоб не хуже, чем у других, да по-модному. Вот и берут. Но сколько у нас таких богатых-то?

— В Москве — много, — вяло возражаю я, глядя в окно на проезжающие одна за другой пролетки по Никольской.

Сидим мы в небольшой кондитерской, что в двух шагах от моего дома. Место уютное, хоть и с облупленной вывеской, зато кофе приличный и богатый выбор сладостей. Остро пахнет ванилью и карамелью. Пришли мы сюда вдвоём, Тимоху оставили на хозяйстве — тот обещал гуся к ужину зажарить.

— Да ты не понимаешь, как это удобно! Все! Все будут покупать такие лампы! Миллионы покупателей! — с жаром доказываю я, припоминая победное шествие керосина, а потом и нефти, по миру.

— А где ты столько белой нефти возьмёшь? — невозмутимо парирует Евстигней. — Все эти твои… миллионы крестьян — где они её покупать будут? В лавке у аптекаря, что ли?

— Ну это… ты ж сам баял про смолекуров в Моздоке. А ещё Баку есть… Будет спрос — начнут добывать! Народ у нас, когда дело касается наживы, предприимчивый.

— Ну хорошо, — сдаётся собеседник. — Чем смогу — помогу. Правда, я не очень-то в химии подкован, но есть у меня один знакомец… весьма учёный человек. Может, он и подскажет.

Знакомец его — не кто-нибудь, а профессор химии и технологии в самом Московском университете. Фамилия — Чернояров. Мне она ни о чём не говорит. Но раз профессор, да ещё и в столице — то, надо думать, в химии он шарит.

Засобирались домой. Взяли с собой пирожных, да сахару-песку, фунт которого нынче идёт по двадцать пять копеек серебром — и не сказать, чтоб дёшево, но и не дерут цену. А ещё прихватили две бутылки рома. В каждой, сказали, по кварте. Это, если на глаз, литра полтора выйдет. И всего-то — тридцать копеек за бутылку.

А вино, я тут вижу, дорогое — по пятере идёт. И на сколько той бутылки хватит? Это ж не питьё будет, а так… Как говаривал герой Савелия Крамарова: «Не мне вам рассказывать — тьфу, щекотание в горле!»

По пути домой зашли в книжную лавку. Евстигней сразу бросился к новинкам. Стоит, читает — губами шевелит, будто молитву шепчет. При этом вид имеет человека, оторванного от всего земного. Я же прикупил банку чернил за полтинник и пачку бумаги за тридцать копеек. Хоть мне они и без надобности. Ну, не стихи же, право, писать? А вот мой приятель в редкую книжку вцепился, и сейчас, вижу, отчаянно торгуется с хозяином лавки.

Ну кто так делает? Сразу видно — вещь для Евстигнея эта нужная. Так надо было наоборот — сделать вид, будто мимо шёл и так, ради забавы, заглянул в лавку. Тогда и скидку выбить легче было бы.

Подхожу к приятелю. Интересно, что он там нашёл? Хм… нечто вроде словаря — «Новый сокращённый лексикон французский с российским».

— Дай-ка… — протягиваю руку, и Евстигней нехотя расстаётся со своим сокровищем.

— «Изданный И. Новиковым, французского и российского языка аттестованным учителем. Москва, в типографии Кряжева, Готье и Мей, 1802…» — читаю вслух и, якобы вспомнив, радостно восклицаю: — Дружище, да у меня же есть такая! В имении лежит, правда, но к осени могу привезти. Потерпи, зачем деньги тратить? Я тебе её подарю.

Взгляд книжного торговца был таким, будто меня ошпарили кипятком и посулили смертные муки. Но он — мещанин, а я, извините, дворянин с родословной, потому в ответ смотрю дерзко.

— Да и вон тут, с края, пятно, — продолжаю дожимать торгаша. — А у меня — чистенькая. Муха не иплась!

Пацанёнок лет десяти, очевидно прислуживающий в лавке и стоящий рядом, заржал, оценив мой казарменный юмор.

— Не шутишь? — изумился Евстигней, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Пошли! Точно тебе говорю — один в один экземпляр. У меня, сам знаешь, с французским всё très bien, вот и лежит без надобности.

Последнюю фразу я нарочно выдал на языке Бонапарта, чтоб и у книготорговца, и у друга все сомнения отпали.

— Ну, идём, — немного сгорбившись и, бросив последний жалостливый взгляд на книгу, согласился Евстигней.

— Стойте! — окликнул нас приказчик уже у самой двери. — Отдам за пять рублей!

— За три, — моментально среагировал во мне расчетливый Герман Карлович.

— Не могу, уважаемый, — сник торгаш.

— Ладно, чёрт с тобой, давай, — вздыхаю, как будто ломаясь, я и выразительно смотрю на приятеля, который уже стоит с ассигнацией в руке.

А на деле-то я именно на эту скидку и рассчитывал. Если б хозяин лавки не уступил — всё равно бы купил, хоть за пятнадцать, как просили сначала. Только не сейчас, а позже. Тимоху бы в лавку послал, а потом Евстигнею сказал, что, мол, оказывается, я всё же захватил издание «из деревни».

Не то чтобы я был щедр — пятнадцать рублей тоже деньги, особенно когда они тают, как воск на солнце. Просто… хочу привязать к себе парня.

Дело в том, что пока мы сидели в кофейне, я успел выяснить, что у Евстигнея здесь много знакомых. Окончил он гимназию в Петербурге, а почти половина его товарищей уже осела тут, в Москве. И каждый на каком-нибудь важном посту — от канцелярии до надзора. Как сказал Урядов, он планирует всех навестить.

А ещё… есть у него парочка знакомых актрис. Одну, между прочим, он мне ангажировал, вторую, думаю, сам себе приберёг.

Так что, если подумать — за полезные связи пятнадцать рублей — это не трата, а вложение с перспективой.

— Но позволь… а зачем же купили? — удивился Урядов, уже после того как мы покинули книжную лавку. — Она же у тебя есть! Коли уж не нужна — так свою и продал бы мне, а вторая-то зачем?

— Ты что, не понял? Я его обманул! — отвечаю, усмехаясь. — Нет у меня никакой книги. Я сделал вид, что нам товар и даром не нужен — вот торговец и сбросил до честной цены.

— Гениально! — воскликнул Евстигней, любовно поглаживая корешок книги. — Вот откуда у вас, у деревенских, столько… смекалки⁈

Гм… Это он мне сейчас комплимент сделал… или деревенщиной обозвал?

Тут мой взгляд зацепился за вывеску на доме, мимо которого мы проходили: «Оружейная лавка. Лучшие пистоли в Москве».

Хороший пистоль мне бы не помешал. Имеющийся — древность неимоверная, и зарядить его быстро не получится. А если, не дай Бог, опять полезут грабители, как той ночью?

— Зайдём? — предложил я приятелю.

— Не, я, братец, более шпаге доверяю, — отказался Евстигней, отступая на шаг. — Ты загляни, а я тут, на свежем воздухе, подожду… «Московские ведомости» почитаю пока.

И он неуклюже свистнул мальцу, что бегал меж прохожих, размахивая свёрнутыми газетами.

Открываю дверь лавки. Мелодично звякнул колокольчик, и в нос ударил едкий запах ружейного масла. Захожу внутрь и сразу понимаю: товар тут для богатых. Оно и понятно — центр Москвы, считай. Но надо отдать должное — оружия здесь имелось в изобилии: и пистоли всякие, и ружья, и всех сортов холодняк.

Рука сама тянется, и я хватаю с прилавка нож. Верчу. Хорош! Рукоять, на вид, из венге — дорогой породы дерева, тёмная, с ровным глянцем. Тяжеленький, но мне не в новинку — в ножах я что-то да смыслю.

Проверяю баланс, делаю пару лёгких взмахов — в руке лежит основательно, как влитой. Вроде бы и без вычурности, но вещь стоящая.

— Отличный выбор, сударь! — раздаётся голос откуда-то сбоку. — Вижу по руке — ухват у вас правильный. Позвольте предложить: дамасская сталь, в ножнах из настоящей кожи… Двенадцать рублей всего. Простое, без золота и резьбы, но для дела — надёжнее не сыщете.

Говорит седоусый мужик лет сорока. Похож он на бывшего военного, причем с солидным боевым прошлым. Смотрит доброжелательно, но без заискивания и излишней настойчивости. А это я уважаю — не люблю, когда продавцы за тобой бегают, и дают советы, в которых ты не нуждаешься.

— Если желаете, сударь, то есть у нас и подороже. Вот, взгляните: Шеффилд, Золинген… Латунные ножны, сталь высочайшего качества. Но цена уже в два раза выше — двадцать пять рублей.

И ветеран показал на закрытую витрину с ножами, где было выставлено в том числе и подарочное серебряное оружие.

— Я этот беру. Упакуйте, — протягиваю тот, за который схватился первым.

Надо будет навыки метания восстанавливать. В старом теле у меня это неплохо получалось. А в этом… кто ж его знает? Но память мышечная — штука хитрая. Если постараться, думаю, всё вернётся.

— Что-то ещё желаете?

— Пистоль бы… Капсюльный.

— Хороший выбор, не у каждого офицера имеется. У нас сегодня Joseph Manton в продаже. Это известный английский оружейник. Есть и дуэльные пистолеты с ударным капсюлем, с ложем из ореха и серебряной инкрустацией. Цена за пару — сто двадцать пять рублей. Рекомендую.

— Только парами продаёте? — удивляюсь я, ибо на кой чёрт мне два пистоля?

— Есть и одиночки, — охотно отвечает торговец. — Только что привезли из Парижа, маркированные.

И он уверенно произнёс название бренда по-французски. По всему видно, что человек этот — не просто лавочник, а большой знаток и любитель оружия.

Рассматриваю. М-да… убожество. Нет, сделано добротно, спору нет: сталь кованая, гравировка даже имеется. Плюс шомпол в комплекте. Да не абы какой, а со шляпочкой из латуни. Но… сто рублей. Цена, скажу прямо, кусается. За такие деньги я бы и приличную пролётку себе присмотреть мог.

А главное — не понимаю я пока, что именно держу в руках. Не разбираюсь. Надо с кем-нибудь из военных потолковать, может, даже Владимира сыскать и у него проконсультироваться. Поэтому покупаю пока только нож.

Выхожу на солнечный свет и вижу, что Евстигней на повышенных тонах разговаривает с каким-то щёгольски одетым молодчиком в мундире. Вот и оставь на минуту человека одного…

Спешу к приятелю на выручку, но тут замечаю: к ним подруливает ещё парочка таких же красавцев, в тех же синих мундирах, в обтяжку, с портупеями и киверами. Да это ж гусары! С некоторого времени я их отличаю — на мундиры насмотрелся, а вот в званиях по-прежнему плаваю.

Тьфу! Да не ссорятся они, а наоборот — радуются встрече! Оказалось, один из гусар — корнет, и дальний родственник Евстигнея.

Встретились, можно сказать, случайно. Сам корнет теперь в Москве лишь временно: гусары, как правило, в столице не квартируются. Но ввиду скорой коронации государя Николая Павловича, часть полков была переброшена в Лефортово.

А и не корнет он, оказывается, вовсе! Опять напутал я. Целый поручик! Молод, а уже до такого высокого чина дослужился. А вот его приятели — да, корнеты настоящие. Морды холёные, глаза горят, голоса звенят. По всему видно — жить эти бравые ребята любят на полную катушку.

Смотрят на меня доброжелательно, даже с лёгким любопытством. Один, безусый, с лицом почти мальчишеским, с интересом разглядывает мой нож.

— Баловство это… — протянул он с видом великого знатока, — вот пистоли — другое дело.

— Так вот хотел взять в лавке, да не решился. Пистоль — вещь серьёзная, а цена на него немалая. Лучше сперва со сведущими людьми потолковать, — честно признался я.

— Разумно, — кивнул поручик. — А лучшее толкования — это в руке подержать да на деле попробовать. Стрельнуть разок-другой.

Моя честность, отсутствие понтов и очевидное желание не тратить деньги зря почему-то вызвали у гусар симпатию к моей персоне. Они даже позвали с собой на стрельбище! Мол, у них там разных моделей навалом — и на пробу дадут, и покажут, как заряжать, как прицел держать.

Потом чуть было и не загребли нас с приятелем в ближайший ресторан на попойку… Но тут, вижу, как Евстигней поморщился — видно, жаба его давит последние деньги на кутёж тратить. Да и мне бухать не хочется. Поэтому отмазываюсь, приложив ладонь к животу:

— Господа, извольте извинить, но желудок мой нынче, как барин, в плохом настроении — капризничает. Да и у меня в доме сортир новый — очень хочется испытать его в деле!

Гусары заржали как жеребцы и, хлопнув меня по плечу, откланялись. А мы с Урядовым пошли своей дорогой.

— Вот мы олухи! — вдруг выдал Евстигней. — Надо было им адрес наш сказать, чтобы в гости заходили.

— Угу, — неискренне поддакнул я.

Совсем нет желания принимать гостей у себя в доме. Особенно гусар. Они припрутся, набухаются, бардак будет… а у меня из слуг — только ленивый Тимоха.

— Барин, есть разговор. У нас тут… — попытался схватить меня за рукав конюх, как только мы зашли во двор дома. При этом морда у Тимохи была таинственная.

— Потом, потом, — невежливо пихнул я ару и заторопился за дом.

А спешил я в гордость своей хозяйской предусмотрительности — в новенький отхожий домик.

«О! Уже и дверь есть. Отлично!» — подумал я с воодушевлением и рванул створку на себя…

— Ой! — пискнул оттуда вроде как знакомый женский голос.

А дверь — ни с места. Надо полагать, на замок закрыта изнутри.

Чёрт! Сортир-то занят!