Барин из провинции

Глава 29

Глава 29

Смотрю на возможного тестя и понимаю — мирного разговора у нас не выйдет. А раз так — зачем церемониться?

Вид у меня, надо признать, совсем не смиренный — эдакая смесь самоуверенности и нахальства. Прохожу в комнату, сажусь без спроса в кресло у стола и закидываю ногу на ногу, будто у себя в имении. Вот только торт в руках портит картину. Куда ж его? На пол поставить, что ли? Ладно, оставлю на коленях — вдруг пригодится… В морду, к примеру, кинуть.

— Сударь, вы, стало быть, и есть батюшка Амалии? Это я, по-вашему, ей голову вскружил? Ну что ж… Дело молодое, сами понимаете. Простите, не ожидал вас тут увидеть — меня уверяли, что вы не скоро в Москву воротитесь.

— Что за вздор⁈ — вскипел он. — Три недели как письмо от меня они получили! Не морочь мне голову! Кто позволил сесть⁈

— Вы не предложили, и я решил сам. А кто мне, дворянину, может запретить? Или вы, ваше высокородие, намерены меня обидеть? Так я, ежели что… вызов подам, — медленно произнес я, глядя статскому советнику прямо в глаза.

— Дуэли, смею напомнить, под строгим запретом по высочайшему повелению! Встать немедля! — рявкнул он, багровея.

Лев, а в этот момент он вполне соответствовал своему имени, набычился, поднялся со своего кресла и, опершись обеими руками о стол, зыркнул на меня так, будто прикидывал — а не перепрыгнуть ли через стол и растерзать наглеца? Лев, может, и смог бы, но этот грузный и уже в возрасте дядя точно нет. Так что пока чувствую себя в относительной безопасности. Тем более у меня в руках торт. А он, как известно, может быть не только лакомством, но и аргументом.

Продолжаю сверлить мужика взглядом и гнуть свою линию:

— Предлагаю вам принести извинения за хамство! Немедленно!

— Да я тебя… в бараний рог… мальчишка! Ты хоть знаешь с кем говоришь⁈

Эта фраза совпала с появлением в кабинете Амалии — видно, кто-то уже доложил барышне о моём прибытии.

— Алексей, я вас жду с самого утра! — с укором произнесла она, а потом резко повернулась к отцу: — Папенька! Потрудитесь разговаривать с гостем в более подобающем тоне!

Амалия моментально перестроилась и вместо заготовленных фраз наехала на отца, который сразу стал похож на ободранного кота и конфузливо опустился обратно на свой трон.

— Я поговорить хотел, выяснить серьезность намерений, — забормотал Лев Васильевич, позорно теряя остатки грозности.

Э… А доча, оказывается, папенькой командует. И если Амалия и вправду в положении — то батюшка, похоже, ни сном ни духом. Иначе хрен бы он так быстро успокоился.

— Идёмте к столу! Маменька волнуется и всех к обеду зовёт! — топнула ножкой Амалия, закусив хорошенькую губку.

А выглядит девица, чёрт побери, отменно! Разглядываю её, будто впервые вижу. И на миг забываю даже про своё недавнее намерение разорвать сию непорочную, к моему сожалению, связь.

Юна — лет девятнадцать, ну двадцать два от силы… Хотя, признаться, я так и не узнал точно, сколько ей. Лицо — свежее, будто только что с прогулки на утреннем воздухе. Кожа белая, гладкая, словно тонкий фарфор. Волосы — густые, прибраны в высокую причёску в духе ампир: гладко зачёсаны по вискам, сзади собраны в пучок, лишь пара локонов кокетливо обрамляет лицо. Мне такие причёски по душе — не то что пудреные башни и уродливые парики, как у моей… хм… «дамы сердца». Тьфу, даже сравнивать их — кощунственно.

В косу барышни вплетена розовая ленточка — в тон платью. А платье! Тончайший нежно-розовый шёлк с перламутровым отливом. Крой подчёркивает и тонкую талию, и соблазнительный изгиб бедра, и всё, что, по-хорошему, должно быть скрыто. Лиф узкий, но с приличным вырезом. Рукава — с небольшими буфами. При каждом шаге ткань платья будто играет, приоткрывая остроносые туфельки из розового атласа, с крошечными бантиками.

Ничего не скажешь, одета девица со вкусом — ни аляповатости, ни излишеств. Всё в тон. Довершает образ простенькая, но изящная золотая цепочка с миниатюрным медальоном на шее.

Чёрт возьми… может, и впрямь жениться?.. А рога? А возможное дитя, которое не от меня?

Давлю в себе разыгравшиеся гормоны и, уже включив разум взрослого, пожившего человека, который повидал в жизни и не таких красавиц, произношу степенно:

— Я, собственно, проститься зашёл — уезжаю в деревню… Урожай, знаете ли, собирать пора, а за мужичьем, сами понимаете, глаз да глаз нужен… Вот, тортик вам принёс. Надеюсь, свидимся. К коронации вернусь непременно, пропустить такое событие не могу. А как вернусь, так с визитом первым делом — к вам! Вы уж извините… дела-с…

В комнате повисла неловкая пауза. Видно, никто тут не ждал такого поворота. Папаня, впрочем, вскоре оживился — ус, вижу, задёргался, глазки хитро заблестели. У Амалий глазки тоже блеснули, но не хитростью, а слезой. Выдавила из себя, или в самом деле расстроена — не важно. Главное — слова:

— Как же так?.. Вы ведь обещали просить моей руки! Я уж и маменьку уговорила, и папеньку…

— Чего⁈ Да папенька твой меня, дворянина, за прислугу держит! Ты ж слышала, как он со мной говорил! — вскипел я.

Тут я уже сдержаться не мог, ибо Амалия, плутовка эдакая, нечаянно проговорилась, что уговорила отца заранее. Сучка крашеная! Хотя почему крашенная? Это наверняка её естественный цвет волос… Красивый, зараза!

— Недоразумение вышло… — бормочет папаша, но его уже никто не слушает.

— Я… я отдала вам всю себя! Чувства, надежды, мечты! А вы? Поиграли и забыли? Как вы могли⁈ Я считала вас человеком тонким, душевным… а вы! — Тут голос девушки сорвался. — Ой… душно мне…

А дальше в ход пошла тяжёлая артиллерия: Амалия ловко ослабила лиф платья, и передо мной предстали куда более откровенные очертания её прелестей, чем принято демонстрировать в приличном обществе. Две упругие, полные девичьи груди — аргумент более чем весомый.

«Они наверняка стоят… Интересно, соски в разные стороны смотрят или нет? Чёрт! Семнадцать умножить на девять, минус сорок… Сорок тысяч обезьян в жопу сунули банан… Не то! Ваза в углу неправильной формы, не цилиндр. Тот, кто лепил, законы геометрии явно не знает… Законы? Третий закон Ньютона? Любое действие вызывает равное противодействие», — пронеслась стайка мыслей в голове, но в итоге правильно решение нашлось. Так-с. Буду на её ложь отвечать равной — притворюсь дурнем. План с якобы влюбленностью в Софию меняем.

— Амалия, свет очей моих! Разве я, провинциальный дворянин, мог осмелиться надеяться на столь блистательный союз? Мы ведь едва пару раз пересекались — и всё в обществе, не наедине… Откуда ж мне было знать о чувствах ваших? А ежели бы и знал… что я, скромный юноша, могу противопоставить вашему блеску? Я, сирота, из глуши костромской, с сомнительным приданым и ещё более сомнительным будущим. Что я из себя представляю? Ни чина, ни славы. Не служил, как батюшка ваш верно заметил, кровь не проливал, знамен не целовал… В деревне своей хвосты коровам крутил да бражничал!

— Не служил, так и что? Где родился, там и сгодился, — проворчал батюшка, на удивление ловко прикрывая брешь в обороне дочери.

— Да что вы такое говорите! — вспыхнула Амалия. — Вы — статный, красивый, умный, вон как складно говорите! А насчёт денег… так папенька за мной даёт двадцать пять тысяч приданого. И жить можем в нашем доме в столице! Столовый сервиз на двенадцать персон, экипаж с гербом, шуба лисья… — Она уже почти пела, перечисляя свои достоинства.

— Шуба? Мне шуба? — недоумённо спросил я.

— Почему вам? Шуба мне, но вам её не надо будет покупать, она уже есть! С моими капиталами вам и ваше хозяйство не нужно будет!

— Деньги не живые, а казенные облигации выкупные, — вставил слово папаня. — Но так даже лучше: четыре процента годовых, да и продать их можно.

«Именные, что ли?» — мелькнула догадка.Деньги нынче в облигациях либо на предъявителя, либо именные. Последние передаются только по официальной переуступке, с передаточной надписью и регистрацией в казённой палате или банке. А имя там, ясное дело, не моё. Следовательно, ничего я с этого не поимею.

Дом в столице? Может, и вовсе и не дом там, а халупа на задворках, в которую ещё вкладываться придётся. И потом — что мне в Петербурге делать? Моё имение не рядом, не присмотришь. Амалии, конечно, хорошо: балы, развлечения, светская суета. А потом, как у Пушкина, рога?

— Алексей! Да вы, похоже, торгуетесь! А вы точно дворянин? — всплеснула руками Амалия.

— Очень благоразумный молодой человек. Я, признаться, меняю своё мнение о нём в лучшую сторону, — гадский папа не затыкался и лез в нашу беседу.

— Амалия, вы ранили меня своими словами! — с демонстративной обидой произнёс я. — Мне нужно всё обдумать. Увидимся осенью… если ваше, столь лестное для меня, расположение сохранится.

— Вы обещали просить руки! — потеряла терпение девушка.

— Вам?

— Жозефине!

— Да с чего бы это? На кой-мне ваша гувернантка? Ну, стильная, не спорю, задница крепкая, но вы — во сто крат лучше! — дурачусь я, изображая невинную растерянность.

— Ха-ха, — заржал Лев Васильевич. — У нас в департаменте по переселению… кстати, я там ныне начальствую… был подобный случай — одному нашему чиновнику гувернантка его детей приглянулась…

— Папа! — рявкнула на родителя Амалия и процедила сквозь зубы уже мне: — Вы ей дали слово, что будете просить моей руки!

Ого. Похоже, припекло по-настоящему. Точно брюхатая. Да пусть своему Свиньину голову морочит!

— Нет, клянусь дворянской честью, такого не было! — произнёс я. — Да, обещал подумать… Впрочем, раз уж приехал, вы могли вообразить, будто бы я согласен.

— Подите вон! — взвизгнула вдруг Амалия, топнув ногой.

— А тортик? — глупо улыбаясь, спросил я и протянул коробку с кондитерским изделием разгневанной фурии.

Ой, зря я это сделал! Нет, конечно, слуги мне потом помогли и умыться, и одежду почистить, но всё равно обидно. Тортом — в морду, как в дешёвых американских комедиях! Вот никогда не считал это смешным. Глупо, пошло… Но, как говорил один известный юморист будущего: «Они ж туп-ы-ы-ые!»

— Что с тобой там делали? Ты что, плакал? — недоуменно смотрит на меня Тимоха.

— Иди к чёрту! Домой поехал, — отмахиваюсь я.

— Что, удалось сгладить ситуацию? — не унимается мой любопытный кореш.

— Куда там! Ещё хуже сделал. Сказала, что ненавидит и тортом в морду заехала.

Скрывать от ары правду нет никакого смысла — мы в одной лодке, товарищи по несчастью, так сказать. А вот мстить будут мне. А как умеют мстить обиженные женщины, я знаю не понаслышке. Хотя… выдадут девицу замуж за свина этого и увезут в столицу… Нормально.

Однако эмоциональная встряска получилась знатная. Надо срочно бухнуть.

— Двадцать пять тысяч дают облигациями. Экипаж, домик в столице… — пьяно делюсь подробностями с собутыльниками: Евстигнеем и Тимохой.

Тимоха, кстати, больше не напрягает Степу. Тот, видя, как я запросто обращаюсь со своим крепостным, тоже не дворянствует, даже ржёт над его тупыми шуточками.

— Серебром дают? — с любопытством спросил Евстигней.

— Да вряд ли… — сомневается Тимоха. — У него жалованье — от силы две тысячи в год, и то ассигнациями. Откуда ж такие деньги?

— Он директор департамента по переселению. Ты дом их видел? Живут на широкую ногу! Что, думаешь, на одно жалованье? — хохочет Степа и треплет за чуб якобы наивного конюха.

— Да не всё ли равно — серебром или ассигнациями, если я отказался! Не кажется она мне надёжной спутницей жизни, уж больно ветрена, — прерываю их споры я, подливая всем ещё вина.

— Да, кстати… не хотел тебе говорить раньше, чтобы сердце не разбить, но ты прав, — говорит Степа, он же Евстигней, он же Стеф, он же ненадёжный друг. — Мне поручик Марьин рассказывал, что его кузен имел с ней амур недавно. На балах встречались, но… потом расстались.

— Что ж ты молчал-то⁈ — вскипаю я.

— Не хотел такой красивый союз рушить, — оправдывается Стёпа.

Смотрим с Тимохой на убогого с жалостью.