Баловень судьбы

13 Тренировка-тренировочка, свиная дудочка, картишки…

После поединка потекли будничные, безопасные для моей жизни дни. Я начал потихоньку осваиваться в новом мире, перестав вспоминать старый.

Травмированный в голову барон смиренно попросил у короля убежища до полного выздоровления и все дни безвылазно проводил в южной части замка, отведенной для него и его слуг. Ходили слухи, что он очень сильно хворает, совсем не встает с постели и почти ничего не ест. Оутли-Шумахер клялся, что видел огромные, заваленные едой подносы, относимые в покои барона и возвращаемые пустыми. Я тоже считал, что барон не умрет, а, скорее, поправится.

Ко мне прилепилась кличка — Баловень Судьбы. Что ж — я не стал спорить, почему бы и нет? События, наконец-то, стали развиваться в мою пользу. Только после поединка, когда выветрился из головы весь хмель, я понял, в какие играл игры. С судьбою шутки плохи, я ведь действительно мог погибнуть и быть неоплаканным в свои столь юные и прекрасные годы. Но мы всегда умные задним числом. Судьба меня действительно балует и лучше было бы как можно дольше оставаться среди ее избранников.

Баловень Судьбы! Как звучит! Нет, мне определенно нравится.

Однажды уяснив для себя, что здесь лучше не жить без достаточной физической подготовки, я стал ежедневно, по несколько часов в день заниматься с Оутли-Шумахером на нашем потайном местечке. Он давал мне уроки фехтования и верховой езды, принцесса подарила мне Элегию. Бедная лошадь поначалу относилась ко мне с явной опаской и, я бы сказал, с некоторой брезгливостью, но потом привыкла. После щедрых взяток хлебом дней через пять я держался в седле пусть не как ковбой, а как захмелевший гусар, но главное — начало. Наука махать мечом с пользой для своей жизни доставалась тяжелее, особенно после того, как Оутли-Шумахер поранил мне плечо. Я тогда поклялся, что больше никогда не возьму в руки оружие и оставшуюся жизнь посвящу делу борьбы за мир и защите животных. Тем не менее, рука рубить и колоть привыкала. Иногда я начинал задумываться, а что если действительно наступит такая крайняя ситуация, когда придется драться с оружием в руках готов ли я убить человека? Я — дитя века гуманизма и расцвета всеобщей любви. Когда я служил в армии, то думал, что с легкостью нажму на курок автомата, защищая себя и родину, а здесь — всего лишь рубануть с плеча и я уже теряюсь. Что легче?

Я не циник, но это циничные вопросы, нет ничего легкого и в том и в другом случае, всегда наступает (если попадешь, куда надо) летальный исход. В последнем случае крови будет больше. Терпеть не могу кровь. В больнице я мог потерять сознание, если у меня брали кровь из вены. Я просто решил для себя, что больше в глупые королевские авантюры постараюсь не играть. Роль Защитника я с честью выполнил и готовился уйти на заслуженный покой.

Когда я расспрашивал рыцаря Оутли-Шумахера о боевых операциях, пытаясь выяснить психологию рубки своего соперника, тот снисходительно пожимал плечами:

— Если не ты его, то он тебя.

— А многих ты уже, того…?

— Чего?

— Убил.

Оутли мрачнел:

— Война, есть война.

— С десяток отправил на тот свет?

— Больше.

— И как тебе спится?

— Нормально… — капитан мрачнел еще больше и отходил в сторону, что-то бормоча себе под нос и воинственно покручивая усы.

Во время тренировок после таких расспросов он еще яростнее бросался на меня с криком «Защищайся!» Иногда он откровенничал и начинал просвещать меня насчет военных компаний, в которых успел побывать. Воевать он начал с 12 лет, участвовал в первом походе против герцогства Распутина. Оказывается, наш старикашка-король раньше был довольно воинственным. Лет десять назад он жестоко подавил восстание вассальных баронов и понастроил виселицы вдоль рек Вонга и Донга. А до этого была междусобица — герцог Распутин пытался пропихнуть на королевский престол дядю короля. Разыгралось три крупных сражения, последнее завершилось разгромом вольного герцогства, а мятежного дядю живьем сварили в кипящем масле. Герцог Распутин целовал грамоту на верность королю.

Походы с бароном Ворлоком были позднее, вдвоем они уничтожили банды грабителей с Тянь-Шуаньских хребтов и разбили пиратское войско Рабасского короля.

Оутли-Шумахер советовал больше не пытаться шутить с королем, шутки могут стоить головы. Король пощадил меня ради дочери и случившегося чуда, предупреждения больше не будет. До меня всегда с трудом доходило, что шутки — шутками, но нельзя забывать, что это совсем иной мир, к которому мне надо привыкнуть. Вероятность того, что здесь вы быстрее лишитесь головы, чем где-то там, в моем мире попадете под автомобиль, очень большая. Я тяжело воспринимал и привыкал к окружающей меня действительности. Иногда мне просто казалось, что у меня поехала крыша и я на «девятом километре», или я вот-вот проснусь и окажусь у себя в постели после тяжелого перепоя. Благо, у человека есть отличительная и сильная черта характера, он ко всему привыкает, а чем быстрее происходит акклиматизация, тем больше шансов выжить, тем более, что я здесь был уже не первым.

Я старался как можно реже попадаться на глаза королю, за обеденным столом молчал и облизывался на малиновое вино, король под страхом смерти запретил мне пить. И здесь идет борьба с пьянством. Изредка под покровом темноты и в строжайшей тайне ко мне в комнату забегал с кувшинчиком вина капитан.

Вдобавок ко всему кто-то выкрал из моей спальни сигареты, это было хуже всего, в тот вечер я поверил, что не сплю и не в психушке, в моем бы мире мне не дали бы так мучаться. Я обыскал весь замок, расспрашивал всех и каждого о своих волшебных и ароматных палочках, но никто ничего не знал. Допустим, я догадывался, но принцесса отказалась со мной говорить и вообще избегала меня.

Я обратился к Звездочету, пытаясь выяснить, может, у них растет дикий табак или есть какой-нибудь его заменитель. Все тщетно. О, юный и не отравленный запахами цивилизации мир!

Звездочет не давал мне скучать. Он постоянно ходил за мной с чернилами и свитками, пытаясь взять у меня показания о моем мире. Его интересовало все — от женской косметики до звездных программ. Я как мог и что помнил, говорил ему о законах физики, химии, теоремах Пифагора и Архимеда, читал ему вводный курс истории своего мира, говорил о звездах и о первом полете к ним. Этого ему было мало, он требовал и требовал информации, просил, чтобы я только сидел и вспоминал, и вспоминал. Дошло до того, что я стал, завидев его, убегать и прятаться.

Мне нравится мой меч, я часто чищу его, играю им. Рукоять удобно лежит в руке, сливается с ней и становится ее продолжением. Две змеи переплетались по рукоятке, внизу змеиные головы смотрели в разные стороны, прикрывая ладонь, в каждой пасти торчало по крупному изумруду. Хвосты плели вверху сложный узор гарды, надежно защищая пальцы и кисть. Длинная, похожая на застывшую молнию сталь на солнце и в тени отливала голубым. Заточенное с двух сторон лезвие пряталось в золотых (подарок короля) ножнах, на которых чеканщики сделали памятную надпись: «Защитник Принцессы, милостью небес и Баловень Судьбы по воле злого рока».

После поединка, принцесса стала избегать меня, словно я, как барон Ворлок, заявил на нее свои права. Я тоже не сгорал от любви, но, кто знает, что такое любовь и где ее начало. Если разобраться, мы могли бы быть прекрасной парой. Меня успели полюбить горожане — несколько раз я выезжал в город и они мне приветственно кричали, легко узнавая, как победителя Ворлока и защитника принцессы. Никто до сих пор не знал, что же произошло во время поединка. Мнение было такое, что я применил ловкий, заморский финт, что это мой стиль боя, так что я стал законодателем нового стиля, на рыцарских турнирах. Ходили слухи о том, что маршал Грюндик собирается устроить турнир года (это все равно, что у нас мужчина года и мисс Вселенная). Мне пророчили новый титул и новые победы, я не пробовал никого разубеждать в обратном, мне хотелось верить, что к этому времени я буду далеко-далеко отсюда.

Однажды ночью, после некоторой подготовки, узнав, куда выходят окна принцессы, я устроился под ними в центре цветочной клумбы с инструментом некоторым подобием шотландской волынки и гуслей. Без музыки жить невозможно, я не представляю себя без нее. В этом мире еще не изобрели даже балалайку, но этот инструмент, называемый почему-то «свиная дудочка», мне больше всего понравился за нежные спазматические всхлипывания, неожиданный стон струны и ласковый, берущий за душу посвист пяти трубок. Свиная дудочка обошлась мне сравнительно дешево — коробок ненужных спичек и завалявшийся государственный казначейский билет — три рубля 1961 года выпуска (я убедил королевского дирижера, что это большие деньги). Он потратил на меня весь вечер и часть ночи, давая уроки таинства владения свиной дудочки. После часа моей игры караул, стоящий на первом этаже возле военной палаты, как раз под моей комнатой, оставил свой пост и больше не появлялся, а королевские обеды на следующий день обошлись без музыкантов — говорили, что у главного королевского дирижера временная амнезия памяти. Но тот вечер для меня не прошел даром, я чему-то научился.

Все было, как по заказу — на небе улыбался золотой рог месяца, стрекотали цикады и одуряюще пахли цветы — кажется, я зря выбрал клумбу. Свиная дудочка — не гитара, но в умелых руках она может классно заиграть, к ней было довольно легко подбирать мелодии. Я был уверен, что смогу покорить принцессу современной музыкой, здесь такие мелодии еще никто не слышал, я произведу настоящий фурор в мире здешней эстрады. «Главное неожиданность», — говорил в таких случаях Александр Македонский.

— Очи черные! Очи страстные! Очи жгучие и прекрасные! Как люблю я вас, как боюсь я вас, знать увидел вас я в недобрый час!!!

Играть и петь на свиной дудочке — очень сложный и трудоемкий процесс, я не мог взглянуть наверх, но услышал, как распахнулось окно принцессы. «Клюнула», — решил я про себя.

И тогда я выдал ей то, что у нас любят девушки. «Миллион алых роз» Пугачевой. «Поворот» «Машины Времени». «Маки» Антонова и даже «Естудей» Пола Маккартни. И многое другое — меня было не удержать, я никогда еще так не импровизировал на незнакомых инструментах.

Когда я закончил и поднял голову, меня встретил шквал аплодисментов на маленьком балкончике под окном принцессы тесно столпились благодарные слушатели, во всех окнах, выходящих на злополучный газон, торчали головы в ночных колпаках, такого поворота событий я не ожидал. Громче всех высказывал свой восторг король — он кричал «Браво! Бис!». А принцессы я нигде не видел, что было самым прискорбным.

В расстроенных чувствах я покинул цветочную поляну, сопровождаемый шумом неожиданно приобретенных фанатов.

На следующий день король, как тонкий ценитель музыки, присвоил мне звание первого законодателя моды в королевстве, потому что звание первого менестреля уже было у первого королевского дирижера. Жаль, что принцесса к музыке оказалась полностью равнодушна. Зато король оказался большим меломаном — больше всего ему нравился репертуар Высоцкого.

Я опять выиграл расположение короля, мне разрешили пить малиновое вино и даже вернули несколько сигарет. А по вечерам я, как заправский Орфей, расположившись в спальне короля, распевал ему и особо приближенным песни своего мира. Принцесса ни разу не заглянула на наш огонек.

Баловень судьбы, королевский законодатель моды, граф зеленого парка и чертова колеса, я умудрился еще стать и изобретателем карт. Если меня и запомнят в этом мире, то не как героя и победителя великанов и драконов, а как первооткрывателя карточных игр.

Вышло все совершенно случайно. Однажды мне не повезло и Звездочет, поймав меня, затащил в библиотеку для дачи показаний о моем прошлом мире иногда, нет-нет, но я напоминал, что не плохо было бы вернуть меня обратно. Мне не хватало здесь шума бестолкового радио, тесной дружеской давки в автобусах, веселых уличных толп, телевизора. О-о-о! Хоть это кажется глупым, но иногда я с тоской вспоминал про цветной домашний и родной ящик. Бог создал первыми три вещи, это знает каждый школьник — землю, человека и телевизор. И еще моя гитара, висящая на стене в квартире и медленно покрывающаяся облаком пыли. На свиных дудочках совсем по-другому звучали песни «Битлз» и «Воскресенья». Как все это от меня далеко — в прошлом!

Так вот, когда я, скучая, сидел возле цветного окошка, застекленного здешним феноменом вроде нашего горного хрусталя и устало давал свидетельские показания по веку номер двадцать нашего безумного мира, в голове вертелись сплетни придворных дам о путешествующем инкогнито принце Вареников, писаном красавце, новом любовнике графини Соли, тети короля, древней старухи с подвалами, набитыми сокровищами, страшилки про Аврода Драное ухо, среди этой чепухи пришли мысли о суетливости мира. В памяти всплыл Льюис Кэррол и его девочка Алиса. Ей повезло почти так же как и мне, когда она попала в иной мир карточных королей, валетов и дам, косоглазого зайца и улыбок вечно исчезающего чеширского кота. Я невольно рассмеялся, а Звездочет поинтересовался, в чем дело? Я объяснил. Звездочет не понял, ему показалось кощунством мысль о карточном короле. Пришлось объяснять ему суть простой, самой распространенной и самой народной игры в дурака. Не выдержав, Звездочет приволок плотные листы какого-то обработанного растения, здесь иная технология изготовления бумаги. Я, как мог, изобразил тридцать шесть карт. Умница Звездочет быстро ухватил суть игры и очень скоро даже стал пробовать передергивать карты и обманывать на сдаче. Карты покорили Звездочета, всю неделю он надоедал мне с объяснениями к новым играм. Я научил его игре в тысячу, он записал правила игры в Кинга, очко, покер. Утром, после разминки с капитаном и поздним вечером после благотворительных концертов в спальне короля мы, как тайные заговорщики, запирались в библиотеке и ночь напролет дули в карты, затем обязательно просыпая завтраки. Мы часто играли на деньги. Проигрывая, Звездочет бросал карты, пробовал лезть драться и обвинял меня в шулерстве.

На следующей неделе в нашу компанию при моем содействии попал рыцарь Оутли-Шумахер. Он оказался великолепным игроком в тысячу — с его невозмутимостью, не лицо, а маска Фемиды, лучше играть в бридж. К сожалению, я не знал этой игры.

Это случилось на восьмой день карточной эпопеи. С вечера мы заперлись в библиотеке, прихватив с собой пару кувшинов малинового. Звездочет, как всегда, горячился — он только что поднял неудачный прикуп и теперь в отчаянии кусал губы. Еще бы — почти на голой «сороковухе» надо было набрать все сто двадцать (мы играли в распространенную версию тысячи). Оутли-Шумахер незаметно подмигнул мне, давая понять, что Звездочет в пролете.

— Может сбросишь карты? — миролюбиво предложил я.

— Фиг тебе! — буркнул Звездочет, лексикон они заимствовали у меня.

Звездочет скинул нам по карте.

— Хвалю, — он громко, с досадой шлепнул картой по столу. — Сорок!

Я скинул ему пикового валета, капитан — ненужную пиковую девятку.

— Еще по пикам? — продолжал наступление Звездочет.

Наконец его пики иссякли.

— Что дальше? — спросил Оутли-Шумахер.

Звездочет промолчал, обдумывая следующий ход, но здесь уже нечего было думать.

— Тебе грозит большая жо… — подвел итог капитан, — скидывай карты.

Звездочет выкинул в сторону капитана кривой палец:

— Это ты во всем виноват, мент поганый!

Еще одно словечко, позаимствованное у меня.

— Ты поднял прикуп по двадцати, сто десять я беру легко! — продолжал кричать. Звездочет.

— Кто я — поганый мент?! — взревел, перекрывая писк Звездочета, рыцарь Оутли-Шумахер, он потянулся к кривой ручке кинжала. — Зарежу, на кого батон крошишь (это выражение он украл у меня с тренировок)?!

Я стал смеяться и кататься по полу — на этот спектакль стоило посмотреть.

Звездочет, как перчатки, швырнул в лицо капитану карты.

— Умри противный! — прорычал Оутли-Шумахер и потянулся к горлу Звездоета, но успел только схватить за край балахона, расшитого звездами.

Ткань с треском разорвалась и оба с проклятиями разлетелись в разные стороны комнат.

— Будь у тебя бубновый король, ты, может быть, и смог набрать свои очки!

— К черту твоего короля! — проорал в ответ капитану Звездочет.

В этот момент раздался стук в дверь и строгий голос произнес:

— Именем короля — откройте!

Мы затаились, как мыши — кто-то нас вычислил. Звездочет трясущейся рукой пытался натянуть остатки своего балахона на толстый, оголившийся живот. Усы капитана хищно вытянулись параллельно полу, сам он напрягся, словно кошка, схватился за эфес кинжала. А мой смех после секундной паузы превратился в неудержимую икоту, я пробовал заткнуть рот рукавом, но ничего не получалось.

— Вли-ик, пли-ик! — сказал я.

— Запасной выход есть? — прошептал капитан Звездочету.

Тот замотал головой:

— Лучше открыть.

— Именем короля! — повторили за дверью и она заходила ходуном под ударами.

Мы услышали торжествующий голос короля:

— Я так и знал. Я сомневался, но вы оказались правы, граф, благодарю вас. Это заговор — да это заговор! Пригласите сюда палача!

Оутли-Шумахер, мой храбрый капитан, бросился открывать двери. Двери с треском распахнулись — король, трое вооруженных гвардейцев и граф Василиск с обнаженным мечом (это он наябедничал королю) влетели в библиотеку.

— Это заговор?! — то ли спросил, то ли утвердил король.

Он внимательно осмотрел каждого своими красными после сна королевскими глазами, не сулящими ничего хорошего.

— Смотрите, мой король! — воскликнул Василиск, поднимая с пола карту бубнового короля.

По иронии судьбы этот бубновый король, был вылитым Дерибасом 7 — те же оттопыренные под короной уши и орлиный гордый нос.

— Они издеваются над вами, сир! Здесь пахнет колдовством! — Василиск грудью заслонил короля, выставив на меня свой меч. — Ага, подлые негодяи, наконец-то вы попались! Я предупреждал, ваше величество, что он, — Василиск кивнул на меня и недобро улыбнулся, — собирается женить на себе вашу единственную дочь…

— Этого все желают, — буркнул король, разглядывая меня.

— А вас свергнуть с престола и запретить лов рыбы?!!

— Что-оо-ооо?! — взревел король. Где палач?!

— Он специально очаровывает вас колдовской музыкой, чтобы потом плести без помех свой заговор с этими предателями!

Гвардейцы наставили на нас свои алебарды и скривили зверские рожи. Василиск продолжал докладывать:

— Я слышал, ваше величество, их разговоры о карте — они уже разделили между собой все ваше королевство, которое вы с таким трудом создали. О! Злобные и черные сердца, пригретые на доброй груди самого справедливого монарха из всех!

Василиск быстро тараторил, не давая нам и рта раскрыть в свое оправдание. Король нервно и грозно ходил по комнате в развевающемся ночном халате, временами поправляя съезжающую на лоб корону, в руке он держал своего бубнового собрата и, разглядывая, хмурился. Где-то внизу, на лестнице, послышался грузный топот тяжеловеса-палача. Звездочет и капитан гвардейцев, раскрыв рот, слушали белиберду Василиска. На пороге комнаты появился массивный силуэт палача, видимо его только разбудили — бандитская небритая рожа распухла от сна. Он был обнажен по пояс, в красных шароварах и босиком, по груди бегали волны мускулов, как по разволновавшейся поверхности моря. Увидев палача, Василиск торжествующе потер руки и зловеще улыбнулся мне.

Уловив эту неожиданно возникшую паузу, я бухнулся в ноги королю — тот испуганно отскочил к палачу.

— Ваше величество, не вели казнить, а вели слово молвить! — я простер руки к королю. Король самодовольно улыбнулся, ему, мое падение понравилось.

— Слушаю тебя, презренный — говори, — надменно сказал король.

Через полчаса мы играли вчетвером, а посрамленный Василиск с обнаженным мечом стоял на страже у дверей. Время от времени, по приказу короля он бегал вниз в столовую за кувшинчиком доброго вина. Мы отчаянно подыгрывали королю после того, как он обиделся на полученного дурака — королю не пристало быть дурнем, он что-то буркнул насчет палача.

К обеду король состряпал новый указ о том, что люди благородных кровей обязаны играть в карты — знание игр считается признаком хорошего тона. Мне присвоили звание магистра карточных игр. Звездочет стал вторым магистром и с энтузиазмом принялся обучать всех желающих, а их было предостаточно.

Я перестал распевать по вечерам, мы теперь играли с королем в его королевской спальне в очко, я старался почти всегда проигрывать, зная, что в соседней комнате спит палач-телохранитель.

Принцесса прокомментировала эти нововведения примерно так:

— Дурак всегда найдет подходящую игру с подходящим названием.

Тем не менее, я частенько видел ее с Лили и Музой увлеченно хлопающими картами — природный художник создавал настоящие шедевры. Графине Соне и де Гали я показал парочку пасьянсов, маршал Грюндик оказался изобретателем и великим стратегом, предложив еще два. Только Василиск оказался полной бездарностью. Звездочет сообщил мне, что любая игра дается ему с великим трудом.

Постепенно королевство охватила карточная эпидемия. В городе играли в «дурака», уже через неделю королю пришлось специальным вердиктом разрешить простолюдинам игру в дурака и только. Для художников наступила эпоха ренессанса — никогда они еще не создавали столько портретов в миниатюре. Карточные колоды были уникальными и неподражаемыми, появилось несколько школ по росписи карт. Классическая — это утвержденная мной, эпическая изобретенная Звездочетом, баталическая — по заказу маршала Грюндика, универсальная — предложенная неким Леонардом Лепским и другие.

Мне не приходилось скучать, я привык, человек привыкает ко всему, а я не исключение, я привык думать о том, что я в длительной заграничной командировке.

Время бежит то быстро, то слишком медленно, так что начинаешь спотыкаться на извилистой тропинке своей судьбы и задумываться — а что случилось, зачем и почему??? В такие дни неожиданно, как ветер, налетает ностальгия и грусть. Они, как ветер, начинают стучаться в окошко вашей нераскрытой и темной души, выть и подвывать, словно собачонки, бередить тебя воспоминаниями — как правило, о самом лучшем и хорошем, что было и что могло бы быть. Все-таки большая разница — где и как жить. Где-то там, далеко-далеко, неизвестно где, продолжается освоение космоса, Лебедев и Комаров продолжают болтаться над землей и все еще несут свою космическую вахту. Сейчас лето — колхозы рапортуют о битве за урожай, телевизионные сводки пестрят репортажи с колхозных полей. Радио молотит день и ночь о проблемах молодежи, изобретении новой вакцины против страшной болезни (странно, в замке были страшные сквозняки, но никто не чихал и не сморкался). Улицы, залитые светом ночных фонарей и отблеском неоновых вывесок и магазинных витрин (здесь по ночам тьма египетская и вой бродячих собак, кошачьи концерты, а у нас вечерние дискотеки). Я вспомнил парк и наш пляц, как мы любили Пресли и Хендрикса, «Машину» и «Скоморохов». Воскресенье, танцующие пары, группки, мелькание разноцветных огней — синих, белых, красных и т. д. Гитара, словно женщина в твоих руках — нежная и отзывчивая, делай, что хочешь, смейся и плач, горящие глаза фанатов и горько-сладковатый, пропитавший танцплощадку запах сигаретного дыма. Проклятье!

Ностальгия — это мороженое в вафельных стаканчиках, тетя Зоя, раздающая из бочки холодное пиво, дядя Гена, сосед по площадке, устраивающий в день получки грандиозное шоу, Светка и ее влажные губы. Ностальгия — ветер, внезапно налетевший и так же внезапно исчезнувший.

Принцесса продолжала меня избегать, а при встречах предпочитала отворачиваться в сторону и молчать. Меня это злило и по непонятной причине волновало. Я не считаю, что уже тогда был в нее влюблен. Эта любовь, построенная на подколках и неприязни, была медленной, я погружался в нее постепенно, как в зыбучие пески, из которых нет возврата. Только все время получалось, как в той песенке: «А, что она? А что она! Она по-прежнему не мной увлечена». Единственное, что на нее произвело впечатление — письмо Татьяны к Онегину. Да простит меня А. С. Пушкин, я сказал ей что это мои стихи. В награду я получил признательную улыбку и просьбу переписать эти стихи для нее и только — баба, она везде баба.

Принцесса — для меня это было что-то далекое из детских, будивших воображение сказок о драконах, злых волшебниках и смелых рыцарях. Времена рыцарства — я о них знал по «Айвенго» В.Скотта. Мой великий герой из детства и его друг Робин Гуд. Времена Рыцарства — это расцвет всего благородного, здесь ясно видно, где добро, а где зло, твое дело выбрать с кем будешь ты. Это в книгах, а в жизни получается гораздо сложнее и запутаннее. Времена рыцарства — расцвет благородства, отважные, прекрасные сердца и нежные, верные, прекрасные дамы. Жестокие битвы, горные, подпирающие небеса острыми шпилями башен замки, круглый стол Артура, тени рыцарей-паладинов и его вечного советника — Мерлина. Времена или тень рыцарства — как мы могли фантазировать в детстве и выдавать желаемое за действительное, нам все казалось ясным и понятным — это друг, а это враг.

Но это не пансион благородных девиц. Да здесь нужно доброе и отважное сердце Защитника, но нужны и зубы. Иногда все бывает настолько перемешанным, что трудно определить, где кончается благородство и начинается подлость.

Хорошо, что я романтик и был когда-то членом пионерской дружины. Невозможно и тяжело передать, свои новые ощущения чужого мира — это так же естественно, как смена кожи змеей, особенно когда исчезает грань между своим и чужим миром и время начинает стирать различия и преимущества одного мира перед другим, каждый имеет свою цену и каждый по своему дорог. И все-таки приходит такой миг, когда ты настолько привыкаешь к своей новой шкуре, что о старой забываешь, словно ее и не было, все новое превращается в естественное, а необычное — в обычное.

Пусть здесь нет покрытых асфальтом дорог, этот мир еще достаточно юн и потому счастлив, у него еще нет ностальгии и на него еще не давит бремя прожитых веков, в нем еще больше оптимизма, чем пессимизма и по молодости он был еще достаточно кровожаден и глуп, но с чувством благородства и, еще не затасканной, почти девственной красоты, избежавшей скрюченных артритом пыльных лап моей старой цивилизации.

В конце концов, этот мир тоже был моим, как говорил Звездочет, вмешались звезды и я попал не по назначению и, наконец, мой мир раскрыл для меня свои объятия. Звезды и судьбы — мы не верим, что все зависит от вас, мы слишком самоуверенны и верим только себе, а не друг дугу. Вы не можете переплестись между собой и, вдобавок, натянуть проводами между созвездиями звезд наши нити судьбы. Не верим, потому что так было бы слишком просто, атак уже не может быть. Мы и науку продумали лишь для того, чтобы не сойти с ума от простоты мира, мы привыкли копаться там, где все ясно и усложнять самые простые и проверенные вещи.

Законы природы — все гениальное просто и невозможно объять необъятное. Я пробовал объяснить этот мир, его существование и реальность, но, в конце концов, сам обломался. Он есть просто потому, что он есть и я здесь потому, что должен быть здесь и нигде больше.

Так, в спокойном ритме, без волнений за свое существование, прошло почти три недели — великолепное времечко великих реформ и мод, а потом события резко с места перешли в галоп и начались бурные скачки погонь и преследований.