Аул

Хадия

Ступала тихо, чувствовала каждую сосновую иголку и камешек под ногами, замирала. Пряталась за холмами, за деревьями, за плетнями. Но — все видела, все знала.

Видела, как он старался казаться уверенным, занятым, рукастым. Как заботливо оглядывал двор, чинил забор, складывал косы на арбу… А ведь поди и не знал, что такое летовка! Он был из тех, кто пашет, а не тех, кто пасет.

Видела, как он испугался ее в ночи. Не удивилась. Знала, другие чуют ее кровь.

Видела, как совсем потерялся во дворе у Миргали-агая на следующий день. Он не убивал! Он не про смерть! Нет, не умела сказать про это вслух.

Видела, как замер в летней кухне у старшины-зуратая. Поднимал голову, только когда по двору плыла Алтынай. Это знание приносило не тоску, а сладкую печаль. Совсем новое чувство. Вот бы поймать его в силки и сложить о нем песню, но куда ей.

Она не вскрикнула, даже когда его поволокли в медресе. Когда не верили его словам. Когда бросили на пыльной дороге.

Она бы помогла. Но Сашка ушел с охотником и его хмурой дочкой в лес. Все. Туда ей хода не было.

Стояла, всматривалась, но одна не зашла. Чуяла кожей: ее видят.

Чувствовала под ногами каждую сосновую иголку, каждый камешек. Вспоминала слыханную на ауллак-аш песенку:

Бродила вблизи леса до самых звезд.

Иногда Хадия думала, что у нее тоже есть близнец. Где-то там, в лесу, бродила девочка, похожая на нее, как Танхылу на Кюнхылу, как Кюнхылу на Танхылу.

Там точно был кто-то живой: глядел на нее зеленеющими глазами, тянул длиннющие руки. Стоило закрыть глаза, и она видела то, что видела ее сестра: плотно растущие деревья, полумрак, россыпь мелкой земляники под березами. Чувствовала колкую траву под ногами, стоя на протоптанной дороге. Чувствовала в себе силы, которым не давала выхода. Так хотелось иногда взобраться на дерево и ощутить крепость рук. Так хотелось спрыгнуть с дерева и ощутить крепость ног. Так хотелось грызть дикие горькие яблоки.

Глядела на Танхылу и Кюнхылу и думала, что они, наверное, все про это знают.

…Только тот, кто рос рядом, видел, сколько в близнецах отличий. Глаза Танхылу полнились добротой, глаза Кюнхылу — лукавством. Танхылу улыбалась, показывая верхние зубы. Кюнхылу поднимала только уголки губ. У Танхылу коса была всегда на спине, у Кюнхылу — на груди. У Танхылу были брови чуточку сведены, у Кюнхылу — вразлет.

При этом все в ауле восхищались воспитаньем сестер. Особенно вздыхала Рабига-абыстай, глядя на скромных и толковых дочек ровесницы Тансулпан. Миловидные, дружные, без споров берущиеся за любую работу, они наткали и нашили себе такое приданое, которое и дочери старшины было бы непросто собрать. Куда ее Зайнаб, лишний раз не берущий в руку иголку! А еще у Танхылу и Кюнхылу было больше всего подруг в ауле, и даже Хадия не заробела поговорить с ними.

— Близнецы — это проклятие, — сказала Танхылу.

— Когда мы родились, бабки говорили нашей матери: выбери одну, вторая точно умрет… Она отказалась, но семья все равно стала меньше… Знаешь же про нашего отца…

— Правду про него говорят?

— А то! Зимогор! Пропал где-то в Уфе… Мулла-хазрат встречал его там, так тот даже не поздоровался …

— Какой стыд!

— Мы виноваты, обе выжили.

— Мама так решила, полдуши у каждой в долг.

— Помнишь, в детстве все шутили, что мы должны выйти замуж за Ахата и Ахмета? И где теперь наши женихи?

— Наверное, танцуют с пери на лесных полянах.

— Безбожница! В раю они, в раю…

— Ну, вот такие у нас женихи!

Кюнхылу и Танхылу не боялись леса и часто гуляли там. Может быть, вправду родились, чтобы стать женами охотников. Но когда Ахат и Ахмет погибли, Кюнхылу перестала заходить в урман. Даже в самый солнечный день, даже ради самой крупной смородины. Собиралась — и не ступала.

Такой маленький изъян, но сколького он лишал. За дровами, ягодами, травами теперь могла ходить только Танхылу. Брови ее были сведены все чаще, сестры ссорились. Тансулпан-апай, которую когда-то научила Алтынсэс-иней, лила олово, пыталась разобраться в страхе дочери. Иногда у нее получался горбатый медведь, иногда пес или волк.

У Хадии разрывалось сердце. «Лесные» сестры были отважнее, у них были крепче сердца, не так легко рвалась душа, а они с Кюнхылу всегда будут стоять перед чащей, никогда не войдут. Дух Кюнхылу, наверное, и сейчас стоит перед лесом и смотрит, как Ахат и Ахмет танцуют с ее сестрой.

Сколько Хадия себя помнила, отец любил только летовки. Гнать стада старшины на луга с густой травой, на закате пить кумыс и обсуждать с другими пастухами прошедший день, слушать протяжные, томящие душу песни, видеть макушку дочери на арбе и иногда дергать ее за косу.

А стоило им вернуться в аул, он проваливался в спячку. Иногда просыпался, навещал коней на тебеневке, утыкался Йондоз в морду — и опять на кашму.

Хадия и в этот раз думала увидеть отца дремлющим, но он ждал ее. Когда забралась в их кибитку на колесах, будто просветлел лицом.

— Живая, — выдохнул. — Не уходи никуда, не уходи, слышишь? Я понимаю, кровь твоя тебя зовет. Она такая же была. Я страшное сейчас скажу. Говорят, дочь муллы растерзали в лесу. Не думай, это не они… Вернее, мы не знаем… Но ты-то тут причем? Не бойся и будь здесь.

Что значит — Зайнаб растерзали в лесу? Зачем она туда пошла вообще? Она же была умнее их всех.

Хадия уткнулась лицом в стертый войлок, тихонько завыла. Где-то рядом такие, как она, убивали тех, кто ей так нравился.

Столько сказок, сколько песен, сколько мудреных слов ушло вместе с Зайнаб, столько смелости… Та сказка про чертовку, та сказка про дочь тархана… Как можно было все это украсть у аула? Отдать сырой земле, травам и цветам? Не оставить ничего взамен?

Засыпала под нашептывания отца:

— Все пройдет, кызым, все пройдет… Поедем на летовку, будем гнать овец и лошадей до самых звезд, забудем о нашем горе…

Наутро он проснулся раньше Хадии и опять много говорил. Духи подменили его что ли?

— Что я толковал старшине-зуратаю? Надо сниматься и ехать на яйляу. Засиделись мы в ауле, засиделись. Не наше это — вгрызаться в землю, купим хлеб у татар и русских, а сами будем жить, как отцы и деды. А он: пахать, пахать… Пойду к нему, скажу: пора. Старшина уважает Хариса, сколько его коней я выходил, сколько жеребят принял, сколько овец сберег от волков… А ты сиди, ни ногой из кибитки. Не боишься здесь одна остаться? Может отвести в аул к какой бабке?

— Я здесь ничего не боюсь.

Отец облегченно вздохнул.

Будто не понимал, что она лгала.

Леса она не переставала бояться ни на миг.

Леса в себе.

В день ауллак-аш Хадия получила три подарка.

Первый — от Салимы-енге. Та принесла ей алое платье и скромные серьги — наверняка своей внучки Камили — и позвала на ауллак. Как обычную девочку, не шуралиху, не сироту… Хадия впитывала каждый миг праздника и заранее знала, что это будет ее сокровище, возможность вспоминать и вспоминать.

Второй подарок — от Нэркэс. Это она придумала ворожить! Получается, это она указала ей на Сашку! Потом обсмеяла, потом заставила убежать, но сперва одарила. Через ее двор к Хадие шел худенький мальчик и будто светился. Сразу видно, легкий, славный, чем-то похожий на Миргали-агая.

Все знали, что Миргали-агай ходил на каждую «помочь» в ауле. Когда сгорела Лесная улица, помогал отстраивать все дома, откладываю собственные дела. Как никто заботился о своих лошадях и коровах. Не забывал имена всех соседских ребятишек. Вот в Сашке тоже было что-то такое… Не зря же его приняли именно в этом доме?

А третий подарок был от Зайнаб. Под звездами она догнала ее, взволнованная и возмущенная. Следом за ней шла слишком красивая, слишком нарядная Алтынай.

— Прости нас, Хадия!

— Вас-то за что?!

— Они — наши подруги.

Девочки пошли проводить Хадию, которая жила в самом дальнем краю аула. Все молчали, Хадия мучительно думала, о чем можно заговорить, но в голову шли только сказки Зайнаб. Она их обожала, не было ничего более утешительного на свете. Как-то — им тогда было не больше двенадцати — Нэркэс начала дразнить Шауру за высокий рост и крепкие ноги, и Зайнаб вспомнила про богатыршу Барсынхылу из легенд. Сегодня Алтынай грустила, и Зайнаб рассказала про счастливую судьбу дочери тархана. Вот бы набраться смелости и попросить сказку для себя.

— Зайнаб, расскажи нам что-нибудь, — слова сами сорвались с губ.

Зайнаб с интересом посмотрела на Хадию, а Алтынай, напротив, опустила взгляд, сделала шаг назад.

И вот тогда-то Хадия услышала про девочку, которую при рождении выкрали черти и воспитали как свою, но она не пропала, выбралась к людям, стала ловкой невесткой, а потом и настоящей остабикой. Да еще во время своих приключений нашла своих настоящих родителей.

Той теплой летней ночью Зайнаб будто пообещала ей тоже счастья.

Может быть, они могли бы даже дружить.

Не верилось, что больше ее нет в мире.

— Хадия! Хадия! — услышала сквозь дрему.

Голос был масло и мед: в кибитку поднималась Салима-енге.

— С ума сошла, девка? Совсем одна в такой день? Отец где? Хоть бы ко мне привел… Почему такая пылища у вас? Ела сегодня? — старушка сыпала вопросами, ответы ей были не нужны.

Хадия и правда забыла, ела ли, после долгой весны голод — привычная штука.

— Пойдем кислицы и щавеля соберем, все еда, — Салима-енге глядела темными теплыми глазами, выманивала из кибитки.

Хадия спрыгнула на землю. С Салимой-енге она бы хоть куда. Голод был не страшен, а вот голод по песням и сказкам… И еще очень хотелось спросить, кто убивал девочек в ауле, но как такое произнести… Салима-енга могла знать. Она называла всю нечисть по именам, видела добрые и дурные знамения, помнила истории о прежнем зле. Авось, и сама поделится, вон как много говорила.

Степь и лес в ту пору нарядились, как на йыйын: солнце — монисто, цветы — кораллы и вышивка, зелень — добрый платок с ярмарки. А пахло, пахло! Слаще покупного мыла, слаще искупавшегося в меду чак-чака.

Салима-енга шла впереди, вела лугом, иногда обрывала незнакомые травы, складывала в подол, протягивала пожевать Хадие. Говорила и говорила, будто зашептывала:

— Ох, ягненочек мой, благодари Аллаха, что дал тебе пережить ту проклятую ночь. Надоумлю твоего папашу раздать хаир и сходить в мечеть, сам ведь не смекнет. Я сразу побежала, бог ведь и от нашей Камили отвел… А она хворает, мается какой день животом. Что съела, ума не приложу. Ну пусть так. Завариваю ей травы, обдуваю перед сном… Благодари, благодари Аллаха, говорю. Если он даст, все переживем, еще сватать тебя с хорошей семьей приду… Ииии, сколько невест мы потеряли в один год. Ведь Нэркес и Галия уже осенью должны были пойти замуж. Иии…

Иногда Хадия отставала, подол путался в траве. Смотрела на удаляющуюся фигуру Салимы-енге, тонкую, как у девушки, на полотно ее простого платка за спиной. Видела ее юной… Откуда-то знала: ею заслушивались, как Галией, ее уважали, как Зайнаб, ее рано позвали замуж, как Нэркэс.

Солнце припекало, цветы и травы пахли остро, как заваренные, кульдэк прилипал к спине, Хадия чаще оступалась, но шла на голос Салимы-енге.

— Знаешь легенду про эту гору? Говорят, в стародавние времена… Джигит и девушка… Бежит-бежит… Дракон Аджаха…

Хадия огляделась, а вокруг был лес. Лес! Лабиринт из деревьев: небо спряталось в кронах, ветки охотились на нее.

Салиму-енге еще было слышно, но Хадия не могла ее окликнуть. Почему, почему она была такая дурная — не могла попросить о помощи, признаться, что ненавидит лес, сказать, что ей здесь страшно?

Побежала за старушкой. Дышала так, будто шла в гору ни час и ни два. Переступила через себя, попробовала позвать, но звук не шел из горло. Когда пятнадцать лет стараешься пореже открывать рот — привыкаешь.

Остановилась, когда с глаз исчезла даже тень Салимы-енге. Ошалело поглядела на кусочек неба над головой: он был не больше платка, но самого лучшего. Такие носила жена старшины Алтынбика-апай.

А когда опустила глаза, вокруг нее был уже другой лес. Не яхонтовый и малахитовый, а коралловый и агатовый. Каждое дерево вокруг: сосны, лиственницы, березы, липы — были измазаны в густой алой краске. Запах тоже изменился, каждый в их ауле знал этот запах. Каждый видел, как забивают животных.

«Я в сказке», — поняла Хадия.

Домечталась, дослушалась, добоялась.

Долго шла одна.

Утешала себя: сказочный лес — это не настоящий лес. Здесь не было шурале, а если и были, то не ее плоть и кровь, не семья ее матери. Не те, кто хищными глазами глядел на нее с тех пор, когда она еще играла в тряпичные игрушки. Не те, кто отучил ее заглядывать в чащу даже в пору самых спелых ягод.

Но сказочный лес — это страшный лес. Здесь к ее ногам падали мертвые птицы с раскрытыми клювами, ветви деревьев били по лицу и цепляли платье, воздух звенел от чьих-то криков.

Хадия решила идти к реке, а уже от нее выбраться в аул. Отводила взгляд от ветвей в крови, сглатывала, терпела. Упорно шагала вперед и вперед. Но когда вместо родной Бурэлэ увидела кровавый поток, в котором плыли отрезанные лошадиные головы, упала на траву и накрыла голову руками.

Шумели алые деревья, звенели крики, ноги чувствовали склизкую густую кровь на земле.

А потом Хадие кто-то подал руку:

— Ну-ну, кызым, вставай. Я с тобой, я всегда с тобой.

Хадия открыла глаза: лес вокруг был просто темен. Уже не пугающе ал, еще не по-летнему зелен.

А существо перед Хадией было женщиной. Крупной, старой и согбенной, как старое дерево, но женщиной. Ее кожа тоже напоминала кору дерева, руки были слишком длинны.

— Лес никогда не обидит девочку, — говорило существо. — Девочка — дочь нашей дочери. Мы заботимся о ней. Каждый в роду в свой час приглядывает за девочкой. Когда уряк начал охотиться на девушек в ауле, мы не знали, что дочь нашей дочери тоже в беде. Надо, надо было знать… Теперь ничего не бойся. Уряк была другом шурале, но ты — дочь нашей дочери…

Существо было страшным, но спокойным и сильным.

Заговорить с ним Хадия не осмелилась, но пойти плечом к плечу смогла.

— Наша дочь была красивая, как ива, как камыш, как озерная чайка. А еще у нее было вольное сердце и бесхитростный ум. Уводила по ночам коней с человеческих пастбищ и каталась под звездами. Кто же ждал, что твой отец увидит и поймает ее. Кто же ждал, что она полюбит этого пастуха, согласиться срезать когти, пойти в ваши селенье, уехать от родного леса на яйляу. Мы плакали, когда поняли, что она не вернется в наш лес. Мы радовались, что она принесет в мир дитя. Мы были в гневе, когда узнали о ее смерти. Мать твоего отца не была добрым человеком, мы захотели крови людей, но мы не оставляли тебя… Ты наша. Мы твои. У тебя есть сильные братья и сильные сестры в лесах башкорт.

В словах существа была правда. Хадия знала, как люди из аула смотрели на нее, на Сашку, на семью Иргиз. Как они должны были смотреть на женщину, которая вышла из леса и была другой крови?

Мать ее матери вела ее через бурелом, подхватывала, когда она оступалась о массивные корни, отводила злые ветви от ее лица.

Мать ее матери пела, это было горловое пение древнего народа. Оно волновало сердце Хадии, давало сил, позволяло идти бодрее.

Мать ее матери протягивала ей травы — они питали ее тело.

Мать ее матери указала ей на светлую поляну впереди и сказала:

— Девочка может отдохнуть здесь.

В этому году Хадия впервые спала под звездами не на яйляу.

Боялась, что закроет глаза и опять увидит бесконечный алый лес, а увидела бесконечную дорогу. В ее сне двое, юная женщина и юный мужчина, ехали верхами через луга, поросшие иван-чаем и клевером, колокольчиками и васильками. Она не знала, кто это был. Ее родители? Она сама с неизвестным спутником?..

Проснулась от тихого шепота «Иди к горам», но на поляне была уже одна. Умылась, напилась воды из родника, а вот есть ничего не стало. Не было у нее больше веры свербиге и щавелю, которые вчера протягивала Салима-енге.

По утренней прохладе поспешила к горам, вместе с ней бежали ее мысли.

Случившееся вчера не могло быть сном, ее кульдэк до сих пор был в запекшейся крови.

Случившееся вчера перевернуло ее мир с ног на голову: не бояться шурале? бояться подлой человеческой крови? До вчерашнего дня Хадия и думать не думала о своих бабке и деде по отцу. Для нее его родителями всегда были степь и небо-жеребец, как рассказывают в легендах.

Случившееся вчера превратило ее в призрака-уряк для жителей аула. Что творилось сейчас там? Что творилось с отцом? Рыдал ли он, уткнувшись в шею любимой лошади Йолдоз, или искал ее по всем окрестным лесам? Думал о ее смерти или верил, что вернется?

Хадия перешла вброд речку, пошла вдоль каменистого бока горы. Чувствовала холод воды и камня, прикасалась рукой к деревьям, чтобы согреться. Когда добралась до расщелины в горе, замерла.

«Обойди», — сказала бы ее бабка по отцу.

«Заходи», — сказала бы ее отважная мама.

Хадия пробиралась внутрь, уговаривая себя на каждый шаг. Кажется, она даже догадывалась, что увидит. Внутри пещеры ее ждала Алтынай — с серым лицом, запавшими глазами и седыми прядями в волосах. Присыпанная землей и камнями.

Потом ревела и тащила тело самой красивой из аульских девочек на божий свет. Сил не хватало, но оставить там Алтынай было нельзя.

Когда выбралась, осмотрела окрестности и остановила взгляд на высокой липе. Да, пусть будет так. Достойная соседка девушке, которая была вся свет и мед.

Засыпала землей, напевая только что сложенные строки:

Наверное, нужно было читать молитвы, но ее сердце хотело иного.

Когда очередная горсть земли упала на тело Алтынай, почувствовала шаги за спиной.

Обернулась: прямо за ней стоял Сашка с косой в руке.

Сзади тенями — Иргиз и Закир.

Все они смотрели на нее, как на уряка, как на убыра, как на албасты.

— Второй день ищем тебя, Хадия, — сказала Иргиз. — Думали, уже и не найдем.

— Почему ты ушла в лес? Что видела? Кто напал на тебя? Это твоя кровь на одежде? — Закир сыпал вопросами и был мучительно похож на свою сестру Зайнаб.

Сашка смотрел внимательно и, кажется, виновато.

Хадия хлебала горячую воду, перебирала внутри себя слова, не поднимала глаз от уютно дымящего костра. Потом начала потихоньку говорить, слезы подступали к глазам, но она вспоминала о матери и сдерживалась… Пускай у Хадии не было медных когтей, но у нее должно быть такое же крепкое сердце.

Но не успела она в своем рассказе добраться до бабушки-шурале, как ее прервал шепот Иргиз:

— Тихо! Кто-то крадется! — показала глазами на расщелину в горе и первая скрылась внутри.

Закир был почти таким же быстрым, а вот Сашка и Хадия растерялись. Начали оглядываться во все стороны, не сразу побежали, а, добравшись до пещеры, чуть не столкнулись друг с другом.

— Кто это? — спросил Сашка.

— Похож на наших утренних знакомцев, — ответила Иргиз.

— И одновременно не похож, — добавил Закир.

К могиле Алтынай кралось одно из лесных существ из рода шурале, разве что более крупное и стоящее на всех четырех лапах. Его шерсть была не такой густой, а сверху ее покрывала изодранная темная одежда. Страшно, по-звериному принюхиваясь, существо начало выкапывать Алтынай.

— Ну уж нет! — закричала Иргиз и, почти не размышляя, бросилась вперед с топором в руках.

Закир и Сашка переглянулись и поспешили за ней. Хадия замерла на выходе из пещеры… Вот бы ей медные когти ее матери сейчас!

Существо было много крупнее Иргиз, нависало над ней, но девчонка была не из пугливых и смело замахивалась на него. Пока не доставала: существо ярилось, отпрыгивало… А потом этот недозверь-недочеловек что было сил отбросил Иргиз в сторону камней.

Закир и Сашка встали ей на замену: Сашка с косой, выставленной, как пика, Закир — с горящей веткой. Вместе они старались отогнать человекозверя от могилы Алтынай, но безуспешно. Бок Сашки и руку Закира уже порезали его когти.

Тут воздух прорезала стрела и впилась в плечо чудовищу.

Потом еще одна.

Это Иргиз смогла подняться после удара и доползти до своего лука.

Смотреть на то, как с чудовищем сражаются другие, было уже невозможно. Что-то странное наполняло Хадию изнутри. Будто по жилам потекла другая — более плотная и тяжелая кровь. Кажется, она даже была не алой, во всяком случае вытянутая вперед рука стала бледнее… В зелень? В синь? А потом и вовсе случилось странное: рука начала расти, вытягиваться, как ветка на дереве, а ногти обратились в темные когти. С ногами тоже что-то происходило — Хадия почувствовал их силу и прыгучесть.

Но долго прислушиваться к себе не стала — эти новые ноги сами понесли к чудовищу, а руки почти без ее воли обмотали его за шею. Краем глаза она видела тень Сашки: он не растерялся и ударил зверя своей пикой-косой. На Хадию полилась темная кровь, а руки — опять-таки сами — ослабили хватку. Она опять стала собой, только на одежде было еще больше крови.

Хадия в страхе замотала головой. Как это все выглядело в глазах других? Не убьют ли они ее следом? Но Иргиз только шепнула: «Ну, девка». Сашка лишь раз бросил на нее взгляд, а потом затаился. Закир не побоялся и проверил, дышит ди существо, не бьется ли его сердце. Даже раскрыл веки и заглянул в его черные глаза. С удивлением пощупал разодранную ткань рубахи, приложил лоскут к себе. Говорить ничего было не нужно.

Закир и Иргиз всегда шли первыми, всегда вдвоем. В Сашке Хадия чувствовала много всего: гнев, надежду, страх, а у этих было только упорство. Шагай, шагай и шагай.

Закира Хадия всегда робела. Зайнаб восхищалась, а его робела. Из Зайнаб все выливалось, она будто не могла сдержать в себе мысли, знания, истории, а у Закира все было внутри. Запечатанный сосуд. Там было много всего, чуяла Хадия, но узнают что-то разве его ученики. И то исподволь — через пересказы старинных книг. Никто живущий рядом не дождется простых и прямых слов! Пожалуй, даже Нэркэс бы не дождалась, даже Зайнаб, даже мулла.

«Не больно ли ему? — думала Хадия. — Можно ли так прожить свой век?»

О, если бы у нее была Зайнаб в сестрах и ученые друзья! Если бы у нее были толковые мысли в голове! Как бы она мечтала говорить и говорить! Хадия представляла рай как разговор с друзьями.

Хадия смотрела на Иргиз и Закира с завистью. Они будто назначили друг друга братом и сестрой: помогали, делились едой, что-то обсуждали. Тоненькая разговорчивая Зайнаб и крепкая сдержанная Иргиз были похожи меньше, чем день и ночь. Простые и добрые Ахат и Ахмет не имели ничего общего с ученым Закира, но вот же… Будто у этих двоих была дыра вместо важных людей. Или просто они умели быть братом и сестрой и жить именно так?

Хадия вот не умела, даже представить себе не могла. Но глядела и понимала, как такое братство дает доверие к миру. Когда рядом с тобой Закир, который, не задумываясь, уступит место у огня, протянет более широкий ломоть хлеба, скажет самое важное.

Случайно она услышала, как Закир рассказывал Иргиз о Нэркэс.

— Вот если бы у нее было бы оружие в ту ночь…

— Не сдалась бы?

— Нет, цеплялась бы жизнь, как волчица… В ней столько было силы… — в голосе Закира прозвучало такое восхищение, что у Иргиз, кажется чуть расправились плечи.

Хадия шла следом за Иргиз и Загиром, шла и прислушивалась к себе. Сможет ли она вновь обратиться в свою лесную сестру? Не захватит ли та ее изнутри? Не лишит ли воли… Сегодня сестра помогла, но одновременно отделила Хадию от аула, сделал ее частью урмана.

Может быть, когда-нибудь она даже сможет стать отважной и веселой, как ее мама. Не побоится распустить косы, кататься по ночам на быстрой лошади, полюбить кого-то, кто не похож на нее.

Думала про Сашку — и из ладони вырастала пышная купальница с солнечными лепестками. Начинала волноваться — и цветок высыхал до углей. Думала о чудовищах — рука зеленела, и на ней проступали мышцы.

Сашка шел последним, и оглянуться на него пока не хватало смелости.

Устроили привал и обсудили события последних дней, только когда ушли достаточно далеко от пещеры с убитым чудовищем. Было еще достаточно рано, летняя жара не догнала их, и Иргиз развела костер.

Хадие казалось, что Закир рассказывал страшную сказку. Совсем как ту про болото Малики, про пропавшую девочку. Странно было слушать про уряка, про многолетнюю месть, про нападения банников. А потом заговорила она сама, и тоже получилась страшная сказка. Во всяком случае слушали ее так, словно она вернулась из земли дэвов.

— Надо искать шурале, — сказал потом Сашка. — Если уж Хадия такое умеет, то что может ее бабушка.

Хадия прислушалась к себе: ей нужно было войти в лес — и она могла войти в лес.

«Отец точит когти», — сказал Чукай перед смертью.

Каким бы дураком Ишай не был, эти слова он хорошенько запомнил. В урман ему хода не было: он отбился от стаи, он украл и потерял дичь, он дал убить брата. Какой он артак! Позор племени!

Особенно жгло внутри из-за смерти Чукая.

Когда-то их у отца было трое: умный Мекей, сильный Чукай и быстрый Ишай. Когда Мекея задрали на охоте волки, Чукаю пришлось стать и умным, и сильным. Чукай справился: отец гордился им, десятник Тюляй — слушал, Ишай — равнялся. Не признавался, правда, но равнялся. Сам так чесать языком никогда не умел. Мыслишки в голову тоже медленней бежали. Вот кто придумал заменить одну девчонку на другую и отдать ей? Чукай! Кто нашел дом охотника? Чукай! Кто не дал убить его, дурака Ишая? Тоже Чукай!

И это что же получалось? Теперь Ишаю нужно быть и умным, и сильным, и быстрым? Ладно, положим, унести ноги от проклятой лучницы он смог, выдрать стрелы из спины — тоже. Но что делать дальше? Хорониться в кустах до конца времен? Явно, умный придумал бы что-то получше.

Чукай придумал пойти за реку и отсидеться там, пока не схлынет гнев отца и подлеца Илькея. Про нее было лучше вообще не думать, слишком страшно.

Через лес пробирался как тать — прятался чуть ли не от червей в земле, чуть ли не от мух в воздухе. Перед адской рекой замер: вода жгла шкуру артаков хлеще огня, надо было набраться сил. Прежде чем пойти вброд, закусил палку, чтобы не разораться на весь урман и на весь аул. Положим, это было неглупо. Шел через поток и поминал все грязные слова, которые слыхал с рожденья. Добравшись на другую сторону, буквально рухнул на гальку и дал обсохнуть шкуре от жгучей воды.

А там его ждал подарок, и неплохой — небольшой грот или пещерка. Вот где он переживет дурные времена, а, захочет, устроит себе берлогу для зимней спячки. Интересно, что сказал бы Чукай про его пещеру? Оценил бы?.. Так вот что было еще не так — не с кем перемолвиться словом. Ишай с малолетства бегал в стае и один жить не умел. Но если ты позор племени, привыкай.

Пещерка была узковатая для артака, но он попробовал пройти вглубь. Сверху сыпались земля, камушки — невезучий, невезучий Ишай, жить тебе, как кроту. А потом он наступил на что-то неприятное и мягкое. На что-то из плоти. На труп. Тут уж заорал, как должно главному дураку в семье!

— Ох, любезный, что ж ты так голосишь? — послышался откуда-то знакомый голос.

Из-под слоя земли, камней, какой-то травяной трухи вылез Кулкан. На его животе красовалась громадная рана в едва запекшейся крови, но он был вполне жив-здоров. Не зря говорили, что албасты с убырами в родстве.

Ишай боялся Кулкана больше, чем отца, покойного Тюляя и здравствующего Илькея вместе взятых, но постарался не подать вида.

— Так, мальчик мой, ты, мнится мне, из славного клана артаков. Кто у тебя отец? Десятник? Ну-ка, ну-ка, помоги мне, пропусти к свету…

Кулкан не особенно ловко протиснулся мимо Ишая и практически выполз из пещеры. Раздраженно ощупал свою морду, осмотрел странные темные лохмотья на своем теле, цыкнул.

— Так, кажется, мне пока придется остаться в моем великолепном первозданном обличье.

Глянул на ошарашенного Ишая, который тоже выбрался из тьмы:

— Хорош! Как здесь у вас говорят? Батыр? Так вот, мой храбрый батыр, я тебя призываю на охоту. Не посрами своего гордого племени. Справишься — братья станцуют в твою честь танец воинов, уж я прослежу.

— Что нужно делать? За кем идем? — сердце Ишая радостно забилось: больше не нужно быть умным, умный у него опять был.

— Драгоценный мой, глядишь в самую суть. Нас с тобой интересуют две юные девы, а вернее, две их прекрасных головы.

— Ты? Ты тоже?! — Ишай ошарашенно глядел на Кулкана.

— Я — что? — не понял его новый вожак.

— Охотишься для нее?

— Так, кажется, наша дорога будет не такой скучной, как я сперва предполагал. Мальчик мой, начни-ка с начала. Как там твое роскошное имя? Кто твой достопочтимый отец? И как ты провел последние пару дней? — на морде Кулкана появился то ли оскал, то ли улыбка.

А Ишай был готов пуститься в пляс: союз с могучим Кулканом и две, целых две головы вернут его в племя.

Охота началась не больно-то радостно: опять лезь в воду, опять хоронись в кустах, настоящим загоном и не пахнет, кровавой дракой — тоже. Но Ишай при Кулкане не смел пикнуть: это был не брат и даже не десятник. Как понимал Ишай, Кулкан стоил всех артаков в урмане. Во всяком случае, она заключила союз с ним одним, никакого воинства у Кулкана не было, вся сила была только в нем.

Но за терпение и за поджаренную в речке шкуру воздалось. Как оказалось, они с Кулканом шли за весьма примечательными людишками. Проклятая охотница, которая продырявила Ишаеву спину в паре мест, — это раз. Парень с топором, из-за которого Чукай выскочил его спасать, — это два. Девчонка-шурале, которая знается с аульскими, — это три. Мальчишка-хиляк, которого вряд ли стоит бояться, — это четыре. Им с Кулканом на два клыка, скоро будут праздновать в урмане.

Но вожак почему-то не разделял радости:

— Я погляжу, воспоминания не больно-то обременяют твою голову, мой мальчик. А вот я еще какое-то время не забуду ласковые руки вон той девы на своей шее. Мое брюхо также припоминает весьма чувствительный удар от парнишки со светлыми кудрями.

Уф, толковал Кулкан так, что его только ведуны могли понять. Простому охотнику с ним было тяжко. Вот когда опять затоскуешь по Чукаю…

— Лежи, лежи тихо. Намерения у нас чуть менее жестокие, чем ждет твоя натура воина. Пока — никакого кровопролития, никакого шума. Аккуратная, выверенная, почти нежная кража. Начнем, я думаю, с девицы с лесными корнями. Во-первых, любопытно поглазеть на нее вблизи. Во-вторых, вторая особа, судя по твоим рассказам, вполне в силах самостоятельно лишить жизни нашего брата-лесовика.

— Это мы шуралиху схватим, выходит?

— О да.

С последним вот какое неудобство вышло. Шагали людишки по лесу так: лучница, парень с топором, шуралиха, мальчишка с косой. То есть в дороге без потасовки никак девчонку не вырвать было, только на привале. Вот и ползи за ними, вот и прячься, вот и жди нужного часа.

Повезло у лесного ручья: шуралихе нужно было почистить испачканное в крови платье. Парни отошли в сторону, и девчонка с луком тоже не стала с ней оставаться. Не любила мытье, как артаки, что ли?

Вот тогда-то Ишай выскочил из своих извечных кустов, подхватил пигалицу и побежал что было сил. Девочка, понятно, заголосила, да еще начала цепляться своими длинющими руками за деревья, мешать. Но быстрые лапы у Ишая были всегда, а сил ему, кажется, Чукай, умирая, оставил.

Лучница и парни бежали следом, а вот Кулкан куда-то пропал. Так и сидел в кустах за ручьем? Неужто Ишай его облапошил и один принесет голову девчонки в урман? От этой надежды мощи в лапах еще прибавилось, стрелам лучницы было его уже не догнать.

Позволил себе остановиться, когда добежал чуть ли до конца света. Ну, так Ишаю показалось. Девчонка к тому времени прекратила цепляться за деревья и больше покалачивала его. Смешная, явно у нее братьев не было: и не знает, что такое добрая оплеуха.

Остановиться-то Ишай остановился, а, что делать с девчонкой, не знал. Отпустишь — убежит, а вечно на руках тоже не удержишь. Тогда-то рядом и появилась та рысь. Красивая, вот бы ручную такую… У некоторых артаков были свои звери. Но рысь как-то странно распрямилась, поднялась на задние лапы и начала расти. Ишай не успел опомниться, а перед ним стоял Кулкан. Вот же! Ведьмак, иначе не скажешь!

— Как же я горжусь тобой, мой мальчик! — разошелся вожак. — Прямо-таки любовался твоим хитроумными и выверенными действиями, твоим грациозным и быстрым движением, твоей заботой о нашей прекрасной пленнице. Я же не ошибаюсь, даже крови не пролил? Дорогая гостья, позвольте вам представить самого быстрого и сильного артака по эту и по ту сторону Бурэлэ — Ишая, сына Тавная Однорукого.

Ишай настолько опешил от таких слов, что выпустил девчонку. А она не будь дура обернулась в настоящую шурале, а не человечиху с длинными крепкими руками. Рог, оскал, шерсть, ноги с копытами — все было при ней. Пожалуй, и ускакала бы, но тут уже Кулкан ее поймал.

Дурак Ишай надавал сам себе оплеух по морде, нужно было привести себя в чувство. Девчонки-шурале не больно-то знались с артаками, воротили нос, но, кажется, эта была красивая. Сложно, почти невозможно было отвести от нее глаза. Тьфу! Вот бы высмеял его сейчас Чукай!

Вот почему люди боялись лесных, вот почему никогда их не принимали.

Этот громадный неуклюжий Ишай поймал птицу и с довольным видом ел ее прямо на ходу. Даже его спутнику, умеющему превращаться в рысь, было неприятно это видеть.

— А что с лучницей, Кулкан? Помнишь про две головы? — радостно спрашивало лесное чудище, сплевывая перья.

— Хотел бы я сказать, что лучше синица в руке, но глядя на тебя сейчас… В общем, давай не торопиться, друг мой. Отведем нашу юную гостью в сердце леса, а там решим, возвращаться ли за ее подругой.

— Да мы сможем! Ты засомневался что ли?

— Эээ… Вспомни свою предыдущую охоту с соплеменниками, с братом. Да, и будем честны, у меня тоже были некоторые неудачи.

— Так поэтому и нужна лучница! Лучший подарок отцу!

— Вы разве не к уряк меня ведете? — не сдержалась Хадия, руки которой были накрепко затянуты лыком.

— О, я смотрю, прекрасная дева знает все про свою судьбу.

— Не надо к уряк! Моя бабушка — из рода шурале, она тоже сильная, отдаст за меня что захотите.

— Хочешь навестить бабушку? Как славно! Будь мы твои друзья, с радостью бы проводили. Но, видишь ли, так сложилось, что мы не совсем друзья… Моя шея до сих пор помнить твои нежные ручки.

— Я бы вернулся за лучницей, — бурчал Ишай. Вся его морда была в темных перьях. Но, как оказалось, есть хотел не только он…

— Остановимся-ка под этой лиственницей, друг мой. Я сейчас удалюсь на охоту, совсем ненадолго, а ты посторожи нашу гостью. Верю в твой верный глаз и крепкие лапы, — Кулкан обернулся в рысь и исчез.

Ишай толкнул Хадию под дерево, она с трудом удержалась от падения, села. Он устроился совсем близко и что было сил сжал лыко в своей лапище. Пахло от него грибами, шерстью и сырым мясом. Какое-то время они сидели в тишине, а потом Ишай начал что-то бубнить себе под нос. Хадия прислушалась.

— Кулкан струсил? Неужто Кулкан струсил? А почему нет? В пещеру его затолкали? Затолкали! Шуралиху Ишай поймал? Ишай! За лучницей он не идет? Не идет! Вот жеж! Струсил… Ишая ведет трус… Это что, опять умным быть? Нееет… Но Чукай только про лучницу говорил, она точно была нужна ей, а про эту Кулкан уже наплел… Может, правда, а может, и нет… Вернуться за лучницей? Вернуться за лучницей что ли?..

Вскочил на задние лапы:

— Вставай, шуралиха. Идем назад, к твоим. Ишай сам две головы принесет! За себя и за Чукая!

— Смотри! Задаст тебе Кулкан! — вдруг осмелела Хадия (или это ее лесная сестра?).

— Я лучше знаю! Шагай! — кажется, Ишай хотел ее пнуть, но в последний миг удержал лапу.

На самом деле внутри Хадия ликовала. Во-первых, Кулкана она боялась много больше — его странных речей, пристального взгляда, ведьмовских сил. Во-вторых, Ишая и его племя люди, кажется, уже били, с какой-то «охоты» он вернулся несолоно хлебавши. Может быть, так будет и впредь, при мысли об этом руки наливались силой и были готовы разорвать лыко.

Когда ушли подальше от лиственницы, Ишай совсем осмелел:

— Слышь, девчонка! Расскажи про себя! Кто там твоя бабка? Кто отец? Бывала на йыйынах в урмане? Видала боевые танцы артаков? Я пока не выходил в круг, а мой брат Чукай — да… Но теперь я и сам смогу, надо думать…

— Куда мне, я же полукровка, — опять заговорила хитрая и сильная лесная сестра. — Про йыйын только мечтаю, артаков до тебя и не видала. Вот если бы ты показал, как вы танцуете!

— Правда, не видала? — Ишай остановился. — Показать что ли? Хотя что это я? Пусть твоя бабка на йыйын тебя сведет…

— Какой йыйын, Ишай? Умру же я. Умру, так и не увидев танец артаков.

— Умрешь… Вот бы правда нам повстречаться на йыйыне, а не так. Скажи, помахала бы мне? Помахала? Ха-ха, Чукай и другие парни глазам бы не поверили! Девчонка-шурале машет артаку!

— Конечно, помахала бы, Ишай, — Хадия попробовала улыбнуться, в обличье лесной сестры получалось не слишком-то. Но Ишай уже раззодорился: оттолкнул ее в сторону и начал выдавать странные движения — прыжки, притоптывания, закидывание лап. Удивительным образом эти движения показывали его быстроту и силу. Наверное, для этого их и придумали. Хадия даже засомневалась, стоит ли разрывать лыко и пробовать убежать: это существо было много мощней.

Ох, зря! Уже через несколько мгновений ее надежда ускользнуть была разбита. На танцующего Ишая сзади набросился волк и вгрызься в шею. Артак с хрипом упал на колени. Хадия в ужасе поползла в сторону, но вскоре услышала знакомый голос:

— Дорогая моя, куда же ты? Мы же стараемся, развлекаем тебя, как умеем. Многоуважаемый Ишай, сын Тавная, показал танец своего народа, затем твой покорный слуга изобразил сцену убийства, достойную подмостков Александринки… Ах, ты, наверное, не в курсе театральной жизни… Ну, не торопись, не торопись… Сердце леса — в другой стороне, нам на запад, — морда Кулкана была в темной крови, громадное тело Ишая валуном лежало у его лап.

Тогда Хадия попробовала разорвать связывающие ее руки лыко, скинуть его. Перевязь было плотная, но в дороге поистерлась, разошлась и уже не так крепко держала. Она отступала и пыталась освободиться, а ведьмак в своем изначальном обличье шагал за ней. Он был уже близко, но вдруг неожиданно повалился перед Хадией, как будто кто-то его резко толкнул. Кулкан обернулся: это был Ишай, который не поднимаясь на ноги, боднул его рогами в спину. Почти сразу артак опять упал, кровь лилась по его шее и груди.

Этих нескольких мгновений хватило Хадие, чтобы бросить прочь. Лыко до конца так и не удалось сорвать, но прыгучим ногам шурале это не мешало. Мешало то, что деревья росли достаточно густо. Приходилось останавливать себя, чтобы не расшибить лоб. Приходилось глядеть во все глаза. Кулкан следовал за ней: иногда позади слышались странные восклицания — наверняка его ведьмовские ругательства.

А потом неожиданно деревья — и крупные, широкоствольные деревья — встали в ряд, как будто их кто-то выстроил для нее, как будто это была специально проложенная тропа через лес. Хадия сделала несколько шагов по открытому пространству и замерла, испугалась. Тогда деревья начали сходиться в круг, подталкивая ее в спину. Все быстрее, быстрее и быстрее. Сдержать деревья она, конечно, не могла, следовала за ними, уже не думая ни о каком Кулкане.

Кажется, деревья сходились с большой площади леса. Потому что когда круг замкнулся, когда деревья встали плотным частоколом, внутри оказалась не только Хадия.