Аул

Иргиз

Мальчишка долго не поднимался с травы. Сразу было видно, хилый совсем.

— Вставай, малай, — подал ему руку отец. — Я охотник Якуп. Мы в лес старшинскую дочку искать пойдем. Правильно хазрат сказал, больше в нашем ауле дети пропадать не должны.

Пестрая толпа сельчан уже шла от мечети к дому старшины, превращалась в темные тени. Горой — сам Муффазар, тонкими ясенями — мулла и Закир, лисой — эта быстрая болтливая Зайнаб. Сама Шаура пряталась за отцовой спиной (хоть кто-то в ауле был пока крупнее нее!).

Мальчишка глядел недоуменно. Не понимал? Вроде давно в ауле, должен был что-то разбирать. Тем более в богатых домах в батраках ходил, Шаура видала его то у муллы, то у Миргали-агая. Интересно тогда было, откуда взялся такой светлый и веснушчатый, что твой гриб. В ауле-то народ чаще углем нарисован. Но она б нипочем не спросила! Да и отец был не из тех, кто задавал вопросы.

В итоге все-таки столковались, парнишка засеменил за ними. А Шаура уж давно не отставала от отца. Она была сильная, как лошадка. И так же опускала голову, о том ей мама всегда говорила.

Шли, понятно, в самую гущу леса. В урман. В царство теней, мхов и комаров. Кто, если не они, охотники, должны были там искать Алтынай? Нежный аульский люд знал только ягодные поляны да хоженые тропы. Туда, где можно встретить медведя или отвратительно хихикающего, быстрого артака, их нога не ступала.

Лесные люди видели все. Больше отец, конечно, но и Шауру он уже не первый год брал с собой. С той клятой зимы и брал… Мать тогда только реветь могла, а он глянул на дочку, кинул снегоступы и лук Ахата (или Ахмета?) и, значит, в лес, на охоту.

Шаура была рада. С двенадцати лет знала: нормальной девчонкой ей не быть, приданое не шить-вышивать, замуж не пойти, детей не растить. Пока малая была, не понимала, но потом аульские девчата ей растолковали. С таким ростом, с такими ручищами, с такими ножищами — кому она пара? Алпамыше?

Муллинская Зайнаб, которая родилась с тьмой сказок в голове, как-то глянула на нее и шепнула: Барсынбика. Это девушка-батыр, значит. Девушка-парень. Вот девчонки и стали ее звать Ир-кыз, а за несколько лет в Иргиз обгладалось. Отец и братья не знали, что так ее кличут. Убили бы аульских. Вот еще! Стала бы Шаура носить им свои девчачьи бедки… И плакать она почти не плакала. Только разок, когда искала сбежавшую корову за болотом.

Сейчас больше хмурилась. Со злым лицом пошла и на ауллак-аш — маму уболтала бабка Салима, или как там эту ведьму звали. Бабка Шауре не нравилась. Вот такие, как она, взрастили этих девчонок. Рядились в яркое да мягкое, в лицо улыбались да нахваливали, а за глаза хаяли лесных за грубость и неотесанность. А то и жалели, это было еще гаже.

На ауллак-аш той, двенадцатилетней Шауре было бы из-за чего разреветься. Видела: нипочем ей не догнать ровесниц. Мать натянула на нее свое лучшее, чуть не с никаха платье, так оно выглядело, как заляпанная в крови коровья шкура, рядом с нарядами девчонок. Вышивка, кораллы, мониста… Как разобраться в таком? Где добыть?

А как ловко они готовили! Какая сладкая и разваренная получилась каша! В доме охотника чаще ели мясо, драли зубами… Как нежно пели! Шаура запомнила пару строк песенки бабки Салимы, которую все подхватили, и потом катала слова в голове, как головку курута… Как много смеялись, аж голова начала болеть, и не стыдились…

И самое главное — как были красивы. Шаура незаметно смотрела на свое запястье, широченное, в бесконечных родинках, и хмурилась еще больше. И это еще не лодыжки… С них тогда, в двенадцать, все и началось. Кто-то сказал, что они у нее толстые, как стволы деревьев, у девушки де не такие должны быть, и началось обсуждение.

И вот же штука — как не отставать от отца, как загонять лося, как бежать от медведицы, ноги Шауры были хороши. А здесь, среди этих вроде как милых, славных девушек — плохи. Из-за них плохи. Нет, всего тут Шаура понять не могла, чай не Зайнаб, но держаться от этого смеха, этой каши, этих монист лучше было подальше.

Отец заговорил, только когда вышли из аула:

— Кызым, все эти дни не допытывался, что там у вас на ауллак-аш стряслось. Думал, важное что — сама скажет. Но тут беда за бедой… Так что не молчи. О чем вы там толковали? Что тебе не по сердцу пришлось?

Что тут было сказать? «Все»? Склонила голову, тяжело задышала.

— Поругались мы, — выдохнула, наконец. — Девочки дразнили пастухову Хадию. Муллинская Зайнаб заступилась, значит. И все, кто был согласен с Зайнаб, ушли домой. Под звездами ушли.

— Убиты те, кто дразнил Хадию? — нахмурился охотник.

Пришлый этот, Сашка, уставился на него, будто понял что-то. Но Шаура уже не могла молчать.

— Еще было! Еще, атай! Ведьма эта… Ой, Салима-енге спела песню… Я спеть не смогу, наговорю.

Шаура почувствовала, как полыхнули щеки, затараторила:

Отец хмурился.

— А Алтынай? Как с Хадией держалась Алтынай?

— Бэй, никак! И не замечала!

— А с Салимой-енге?

— Как все они, — Шаура хмурилась и знала, что выглядит сейчас точь-в-точь, как отец. — Любят эти девчонки сладкую кашу и сладкие слова.

— Ясно. Ищем!

И зашагал самой быстрой своей, не приноравливающейся ни к кому походкой. Шаура не отставала. Сашка трусил позади, но тоже проявлял завидное упорство.

Те девчонки были мало похожи на балованных аульских. Может быть, из общения с ними и вышел бы толк (слово «дружба» Шаура не произносила даже в голове). Тем более, они сами завели с ней разговор прошлым летом.

Шаура сразу приметила синяки на голенях смуглой Гайши. Может быть, оступилась, упала, а, может, и отходил какой славный человек. Шаура сразу приметила взгляд из-под бровей русой Марьям — мир не был ей другом, не подносил горячие, с пылу с жару баурсаки к обеду. Может быть, они — ее племя?

— Ты ж охотника дочка? Что не приходишь к нам на гулянья? — без экивоков начала Марьям, не отвлекаясь от сбора смородины.

— Больно надо, — огрызнулась Шаура.

— У, какие мы добрые! — усмехнулась Гайша.

— Жалко твоих братьев, — совсем уж на опасную дорожку ступила Марьям. — Батыры! Все девчонки заглыдывались!

— Тоже поди ночей не спала из-за них? — Гайша подтолкнула подругу.

— Ты при Мурате не ляпни! Так «приласкает»!

— Еще калыма не обсудили, а ты уже боишься… Тьфу! Хочешь всю жизнь собачится, как мои? Вон, спросим лучше у охотниковой дочки, как задать самому Мурату… Если она на медведя ходит, аульскому парню точно сможет показать.

— Ха-хах, славное приданное Мурата ждет, — засмеялась Марьям, будто они что-то совсем обыденное обсуждали.

— Так, поможешь, охотникова дочка? Как там тебя? Иргиз?

— Шаура!

— Как сбороть того, кто тебя сильнее, Шаура?

— Зачем вообще идти на того, на кого не умеешь охотиться? В лесу много дичи для каждого… Кому-то бить сохатого, а кому-то — тетерок… Не иди на того, кого боишься.

Почему-то глаза Марьям наполнились слезами.

— Вот дурная! — выругалась Гайша. — Что ты понимаешь в своей чаще… Сиди тут, кукуй с кукушками!

Девчонки подхватили свои туеса и пошли прочь. Напоследок Марьям обернулась и прокричала:

— Лучше бы умерла ты, а не твои братья!

Будто Шаура сама этого не знала.

Пройдено сквозь бурелом было немало, когда охотник Якуп отсыпал дочке и русскому мальчишке по горсти лещины и велел отдыхать. Сашка хотел устроиться под разлапистой лиственницей, но место было уже занято. Прямо под деревом, накрывшись знакомой овечьей шкурой, лежало необычное существо. Старичок с ноготок, по-другому не скажешь.

— Занге-бабай! — обрадовался Сашка.

— Саид! — уставился на него дух хлева и вдруг захныкал. — Как там все наши, Саид? Как чалая, как каурая, как жеребенок? Держатся без меня? Есть не перестали? Как Миргали-атай?.. Вон же как вышло, я и в лесу…

— Так ты почему ушел, бабай?

Старичок завертел головой:

— Нежити сейчас неспокойно, Саид. Всех наших из дома, двора и бани Миргали-атая погнали в один день.

— Так я почуял! Такая тишина была! Но кто, кто, кто?!

— Не такой ты пропащий, видать, коль чуешь. Может, и сможешь с нами жить… Если вернется все на круги своя, если мы вернемся… Если в лесу удастся продержаться…Страшная она, Саид, ой страшная…

— А что в лесу? — обеспокоенно прервал Якуп. — Что в лесу-то?

— Какой ты лесной человек, если не видишь? Зверье уходит, шурале спускаются с гор, кличут захматов, кличут артаков.

Якуп и Шаура переглянулись. Утром только обсуждали, что не ладится с охотой.

— Бабай, еще одна беда у нас…

— Неужто пегая потерялась? Так и знал, за ней глаз да глаз…

— Нет, аульская девушка пропала… Алтынай, дочь старшины, красивая… Не видал? Может, дружки твои лесные обсуждали? На арбе ее кто-то увез. Мы думали, Закир, сын муллы, но, похоже, нет.

Дух хлева завертел головой, начал почесываться, вздыхать, но ничего рассказать не успел. Раздался страшный звук — кто-то мчал через лес, ломая ветви, перекрикивались горловыми звуками.

— Шурале, — шепнул Якуп уже слыханное Сашкой, но не понятное слово. Все они как один перемахнули за холм, на котором росла лиственница, и упали в густую траву.

Мимо них промчались пять странных существ — в полтора раза выше людей, сутулые, длинношерстные. Сразу было видно, что они проводили свою жизнь в драках и битвах. Иначе для чего им были жесткие рога, крупные когти, мощные копыта?

— Они с охоты, — подтвердил Якуп. А дух хлева тихо заплакал, втянул плечи.

Сашка, будто какая-то дурная сила его вела, вскочил и побежал туда, откуда примчались шурале. Трава была сильно примята, заметными были следы копыт… Увидел капли крови и почти не испугался: словно ягоды на еще не потемневшей, по-весеннему яркой зелени. А потом заметил тонкий девичий палец в траве. Палец, перепачканный в чернилах.

Аул нарядился в последние лучи заката, как в свадебный елян. Будто здесь не хоронили и поминали, а пели и праздновали.

Шаура шла и не чувствовала сердца внутри себя. На его месте образовалась дыра: ничто не замирало, не стучало, не подпрыгивало. На отца не смотрела, специально отводила взгляд. Там, на поляне, Якуп снял свой чекмень и сложил туда все, что осталось от Зайнаб. Нельзя, нельзя было возвращаться к мысли об этом.

Сашка тоже вел себя чудно. Останавливался чуть ли не перед каждым домом, стоял подле, потом бегом их догонял. Будь это другой день, Шаура решила бы, что он любуется аульскими хибарами и лачугами.

Но воистину это был день шайтана. Навстречу им из дома Салимы-енге вышел Миргали-агай, отец Нэркэс. Его темные глаза превратились в два колодца со стоялой водой.

— Якуп, сверстник… Еще беда у нас, наш младший брат Касим уже не вернется в аул. Парни искали Алтынай, нашли его тело… Зверь какой напал, иначе не скажешь. Он бежал, отбивался, там и нечеловеческая кровь пролита… А Алтынай нет нигде, не сыскали… С вами, смотрю, тоже нет.

— Миргали, брат, где мулла? И в его семью беда пришла.

Шаура не выдержала и разревелась. Позорно, по-девчоночьи, как не рыдала, когда Ахмет и Ахат не вернулись с охоты. Тогда ходила плакать в баню. Доставлять лишние горести отцу и матери считала за грех. А тут будто надорвалась, будто у ее шестнадцатилетней душеньки сил не осталось.

— Малай, веди ее к нам. Мы сами с Миргали-агаем тут.

Сашка кивнул. На его щеках тоже были грязные подтеки от слез, но уже подсохшие.

Зашагали с Шаурой к их дому на самом краю аула. Только раз Сашка обернулся — взглянуть на спину Миргали-агая.

Короткая, в несколько изб, улица показалась Шауре бесконечной. Слезы ушли, но в горле стоял дурной ком, обещавший новые рыдания. Сашка шел всегда чуть позади, будто прикрывал спину. Не решался пойти рядом, она чувствовала.

Шаура иногда оглядывалась на него. Им обоим просто нужно было дойти до дома… Уж его-то она доведет, хватит смертей, хватит жертв в ауле… Только не когда девушка из леса, сильная Ир-кыз, рядом. В первый раз с гордостью подумала про свое прозвище.

А потом они оба обернулись, потому что услышали крик. Не лесной горловой клич, а человеческий, истошный, гадкий. Через плетень одного из домов лез Мурат. Тот самый парень, который волок Сашку со двора Миргали-агая и стерег в летней кухне старшины. Тот самый, кого Марьям считала женихом. Тот, кто, кажется, мог ударить ее.

Налысо стриженный, мелкоглазый, состоящий из одних мышц. Он быстро перескочил через забор и бросился к ним. Неожиданно для Шауры Сашка встал перед ней, но она, само собой, вышла вперед:

— Что тебе нужно, Мурат?

— От тебя ничего, лесная девка! — Мурат шел на Сашку. — Пускай этот неверный расскажет, что сделал с нашим девочками. Чем отравил их, каких шайтанов созвал.

— Ошалел, Мурат! Не при чем он! Я сама там была!

Но кто стал ее слушать? Через миг Шаура увидела парней уже на земле — Мурат колотил Сашку так, будто хотел убить. Ну уж нет! Шаура вырвала с корнем стебель крапивы и начала охаживать им самого Мурата, а когда он в гневе обернулся — не выдержала и выбросила вперед крупный кулак.

Мурат вскочил, но сзади его толкнул Сашка и он полетел на пыльную дорогу.

— Успокойся, Мурат! Не до тебя сейчас! — закричала Шаура. — Знаешь, что случилось с Зайнаб? Знаешь, что с Касимом?

Мурат ударил кулаком по сухой земле, опять вскочил и пошел уже на Шауру.

— Защищаешь его, лесная девка? Снюхалась с пришлым? А как мы тебе самой можем верить! Носа не кажешь к людям, а как явилась, как явилась… наши девочки… Марьям…

Мурат толкнул Шауру в плечо, но она не оступилась и не упала. Толкнул еще раз — сильнее. Тогда она сама ударила его — тоже в плечо.

— Бьешь девчонок, Мурат! Тьфу! Да Ахат и Ахмет руки бы тебе не подали! Помнишь, помнишь, насколько мои братья были сильнее и ловчее тебя? Помнишь? Так вот, они всему меня научили! — Шаура глядела на Мурата своими карими глазами, которые вдруг из мягких и теплых стали каменными. — Как же можно быть таким бестолковым! На нас тратить свою силу! Иди в лес, ищи Алтынай, будь батыром… Там нужны твои кулаки, там шурале и злые духи… Там ты можешь хоть немного отомстить… Хотя лучше вел бы себя по-человечески с Марьям при жизни.

Успокаивающийся, было, Мурат на последних словах занес руку, чтобы ее ударить, но сзади в него вцепился Сашка.

— Бежим, малай! Шайтан с ним! — закричала Шаура.

И они бросились вдвоем по темной улице, а Мурат кричал им вслед грязные ругательства, которые так любили Марьям и Гайша.

Идти домой совсем не хотелось. Там, за крепкой, обитой войлоком дверью нужно будет рассказать маме про день в лесу, про одинокого духа хлева, про охоту шурале и про смерть Зайнаб и Касима… Разве Шаура сможет? Она за сегодняшний день и без того потратила годовой запас слов.

Поглядела на Сашку, щеку которого украшал знатный кровоподтек. Ну, Мурат!

Пробурчала: «Давай немного здесь посидим» и уставилась на краешек небес. Серое полотно было с тоненькой, в нитку алой вышивкой по краю. Сашка суетился где-то рядом: нашел сваленное ветром старое дерево, устроился на нем, аккуратно трогал щеку, прислушивался к себе. Явно был не из тех, кто много дерется.

— Что, малай, красиво?

Сашка уставился на Шауру непонимающе.

— Есть у вас в ауле такие горы, такие сосны, такая река, говорю?

— В ауле? Ааа, в Некрасовке? У нас лес осиновый, пореже…

— Скучаешь поди?

Сашка сглотнул, кивнул.

— Я нигде, кроме нашего аула, не была и не хочу. У меня здесь все есть.

— Моя мама тоже так говорила, но в дороге столько всего увидишь… Вот Волга — в тысячу раз шире Бурэлэ… А какие по ней суда идут! Не поверишь! Везут леса — на село, на город!

— На наших реках сплавщики тоже есть, — обиделась Шаура. — Захочешь — покажу.

— Как думаешь, что с Алтынай? — вдруг спросил Сашка.

— Главное, чтобы не пошла в лес… Зайнаб, Касим там… Понимаешь?

Сашка быстро отвел глаза. Шауре показалась, что они блеснули в потемках.

— Так, пойдем домой. Даже если к нам скачут шурале из всех лесов от Волги до Бурэлэ, от еды я не откажусь… Почти день на пригоршне лещины — виданное ли дело! Такой здоровенной девке, как я, подавай полбарашка, ведро айрана, гору баурсаков… С тобой тоже поделюсь, так и быть… А аул у нас самый красивый! И сосны! Особенно эти, — указала на два самых любимых дерева за домом.

Шаура не верила происходящему — она стрекотала, как Зайнаб! Но искоса поглядела на Сашку и не стала останавливаться.

В последний раз Шаура возвращалась так же поздно после ауллак-аш у Нэркэс. Думала тогда еще, что ей, самой сильной, надо бы проводить других девчонок: холеную Алтынай, болтливую Зайнаб и глазастую Хадию. Но характер она себе тоже воспитала ого-го и не стала кланяться аульским.

К дому пришла под яркими звездами, однако сразу дверь не открыла. Сперва нужно было очистить голову от шума и гвалта, от сплетен и дрязг… Постояла на любимой опушке за избой. Две большущие сосны на ней Шаура звала Ахатом и Ахметом, но никому в этом не признавалась.

Думалось о странном. Может быть, правда, нужно было тогда научить Марьям и Гайшу обходиться с оружием? Но зачем? Им нужны были кулаки… А драться Шаура при всей силе никогда не приходилось. Даже представить не могла, что встанет против человека. Братья были хороши в курэш, но она-то только глядела со стороны.

А еще многое в работе тела она понимала не умом, а душой. Слышала свои мышцы. Знала, когда нужно быстро наклониться, когда подскочить. Когда взяться за лук, когда выхватить нож. Не все тут можно было рассказать словами. Что-то дал ей Аллах, что-то — ее кровь, что-то — жизнь в лесу.

Лес, между тем, глядел на Шауру неспокойно. Звезды над ним и только над ним закрыли плотные облака. Не было слышно ни пенья соловья, ни щелканья камышовки, ничего летне-праздничного. А деревья шумели — будто духи переговаривались между собой. Сердце громко забилось: урман ее! Только ее! Оставьте его ей!

За девчонками не пошла, а в лес пошла, причем в самую чащу. Там подтянула дурацкое алое платье и начала взбираться на дуб пораскидестее. На урман надо было взглянуть сверху!

Ох, не зря! На соседней березе сидело сразу несколько темных птиц — будто неясыти собрались на сход. Потом заметила, как аккуратный быстрый еж засеменил прочь из леса, потом еще один, и другой. Множество ежей! Но ежи не живут стаями, это Шаура знала. Куда они спешили все вместе?

Но это было не самое странное! Следом за ними поскакали лесные мыши. Будь у Шауры не такое острое зрение, она бы и не углядела их. Просто темный ковер под деревьями начал двигаться, зашевелился волнами, распался на тьму частиц.

А потом случилось самое страшное — прямо под ее дубом пробежало больше десятка волков. Матерые животные и молодняк. Следом за ними летели серебристые ночные бабочки.

Когда все они скрылись с глаз, Шаура бросилась домой. Скорее на родной урындык, под плотное одеяло. Завтра расскажет отцу. Когда закрыла глаза, все еще видела бабочек в темном небе. Зато в голове не осталось ни одной мысли о девчонках с ауллак-аш.

Дом Шауры стоял между двумя мирами: с одной стороны аул, с другой урман.

Отец его строил с оглядкой на соседей, чтобы был дом как дом, чтобы жена не чувствовала себя дикаркой. Но его лес был всегда с ним: сруб тесно обступали березы, на крытую дранкой крышу клали мощные лапы сосны.

Род отца всегда был лесным: еще в бунташный осьмнадцатый век прадеды ушли в чащу. Охотились, собирали мед дикой пчелы, учили сыновей не бояться когтя и жала. Шли к людям, только чтобы сменять шкуры куниц и белок на хлеб и железо, чтобы сосватать крепких и рукастых девок в жены.

Якуп собирался прожить свой век по примеру дедов. Бирюк был еще тот: ни с одной живой душой не сдружился к тридцати годам. Когда шел по аулу со скатанной медвежьей шкурой, дети в страхе разбегались. Что такое улыбка, и не слыхал.

Отделившись от семьи, жил в небольшой землянке. Обустроил ее так, чтобы ни человек, ни зверь не могли найти. Звал про себя берлогой и под страхом смерти не признался бы, где рыл. Кто же знал, что именно в его уголок леса однажды забредут Гаухар и Гульсина. Тихая тетушка и ее еще более тихая дочка.

…В тот день он проснулся от необычных звуков над головой. Сквозь сон показалось, что гигантская птица вьет гнездо прямо над его землянкой. Стаскивала ветви со всего леса и складывала кругом. Потом птица завела разговор со своим птенцом:

— Вот так, дочка, вот так. Кто собирал шалаш на кочевке, вовек не забудет…

— Хорошее место…

— А то! В такую глубь леса ушли, а солнце пробивается!

— Прости меня, эсэй.

— Скажешь тоже! Пойду с тобой хоть на край света.

Якуп ошалел: кто-то ставил рядом шалаш! Здесь собрались жить люди! И не спрячешься от них, разве что ночью, как вору, выбираться. Но трусить он не привык и выполз при свете дня.

Крытый корой шалаш стоял тут как тут, рядом уже был сложен очаг, кипела вода. Тетушка, сухонькая невеличка, увидав Якупа, только всплеснула руками. А девчонка, вполне статная, испуганно забилась в шалаш. За шурале, наверное, приняла или еще какого лесного духа.

— А мы и не знали, что у кого-то в гостях, — тетушка разулыбалась (неужто ее не напугали борода лопатой и хмурые лохматые брови?). — Выпей с нами чая, добрый человек. Настоящий, с ярмарки, для особого случая берегли.

Якуп неловко присел у огня:

— За ягодами поди?

— И ягоды соберем… Поживем мы тут немного, если не погонишь.

— Аульские?

— Оттуда. Меня Гаухар-апай кличут, а дочку — Гульсина. Да ты пей, пей…

— Не боитесь дождей? Я к себе позвать не могу, там тесно.

— Нет, дождей мы не боимся, — как-то отчаянно сказала тетушка, и Якуп поднял глаза на шалаш. Оттуда не было слышно ни звука.

Делить один лесной угол с соседками в первое время было неловко. Нес убоину, а они отводили глаза. Ложился спать в ненастный день, накрывшись медвежьей шкурой, а они мерзли в своем шалашике. Хотел затеять баню, да как при женщинах? Подолгу бродил по лесу, чтобы пореже видать мать и дочку.

С мамашей, правда, они стали неплохо ладить. Он ей то мяса, то меда передаст, она сготовит что да угостит. Как-то оставил им шкуру лося-трехлетки, сложил у шалаша. На следующий день нашел у своей землянки тустак с малиной. Удивился.

А девчонка была чудная! Поглядишь — крепкая, загорелая, никакой работы не боится, леса не робеет. Подойдешь поближе — слова не скажет, прячется за мамкину спину, как малолетняя. Как-то Якуп увидал, как она гладила по морде его коня. Сразу было ясно — чует животину, знает к ней подход.

— Хорьком его зову, — неловко усмехнулся. — Из-за масти, понимаешь?

Кивнула.

— Ты бери его, катайся. Умеешь поди.

Кивнула, потом замотала головой, потом разревелась. Просто вмиг глаза наполнились слезами и полились. Прямо весенняя гроза! Якуп испугался, а она чесала гриву Хорька, потихоньку успокаивалась.

На следующий день взял несколько шкур горностая и поехал в аул. Берег эти шкуры на черный день, и вот он настал. В ауле пошел в самый богатый дом, хозяйку там Алтынсэс-апай звали, всегда нарядная и бойкая была. Увидав Якуповых горностаев, разулыбалась:

— Как не купить, у меня дочка невеста, приданое собираем.

— Так возьми.

— Что это?

— Расскажи только… Знаешь Гаухар-апай и ее дочку?

— Как не знать.

— Что с ними сталось? Почему ушли из аула?

— Видел их? Здоровы они? — хозяйка заволновалась, будто говорили о кровной родне.

— Здоровы! А где — не пытай, вовек не признаюсь.

Алтынсэс-апай пристально посмотрела на Якупа, потом едва заметно улыбнулась и заговорила:

— Хорошо! Защитник им нужен! Обидели нашу Гульсину, крепко обидели… Праздник у нас был по весне, с кыз-куу, конечно, а Гульсина в ауле — первая наездница… Парни из нескольких деревень не могли ее догнать. Так и вижу ее на высоком аргамаке, коса неохватная, румянец во всю щеку, монисто во всю грудь… Счастливая! А вечером парни из Улянли подстерегли ее… Уж не знаю, что там творилось, но больше верхом наша Гульсина не ездила. Потом и людям на глаза перестала показываться, а потом они с матерью ушли из аула… Дружили мы с Гаухар в юности, сердце за них болит…

— Из Улянли, значит? — Якуп пошел со двора.

— Эй, егет, ты куда? Погоди, заплачу за горностаев!

Якуп никогда не признался Гаухар-апай и Гульсине, что ездил в их родной аул. Про день в Улянли молчал и подавно. Старался быть другом и братом: помог утеплить шалаш к холодам, делился дичью, вырезал всем новенькие ложки. Учился не робеть и выходить к вечерней еде. Как-то привез в подарок ветку калины: другие девчонки могли любить всякую нежнятину, а Гульсина должна была оценить густую, осеннюю красоту. Хорек тоже ходил рядом, подставлял гриву… Якуп усмехался, когда видел в ней заплетенные пряди.

Поженились они только через три года и тогда же стали выбираться в люди. Впервые увидев их вместе в ауле, байская жена Алтынсэс бросилась к Якупу и при всем честном народе обняла бирюка из чащи.

Дом Якупа должен был показаться Сашке домом великана. Высокие потолки, широченный урындык, медвежьи шкуры вместо паласов. Еды мать тоже вынесла гору — знала, чем утешить дочь.

Отец вернулся, когда они уже облизывали пальцы после жирного казы.

Оглядел дом, почесал бороду, позвал:

— Мать, иди тоже послушай.

Та вышла с женской половины, глаз не поднимала.

— Плохо все в ауле, утром будем уходить. И не в лес пойдем, а к людям, в Аксаит. Не пугайся, мать. То, что поселилось в ауле, страшней. Я еще одного ребенка хоронить не собираюсь.

Зыркнул на Сашку:

— Малай, давай тоже с нами.

Шаура видела, что внутри матери поселился ужас, и, не задумываясь, погладила ее по плечу. Мать вздрогнула, сбросила ее руку. Шаура всхлипнула.

— Сходи умойся, баня истоплена, — велел отец, посмотрев на ее грязное лицо, на грязное платье.

— Так поздно, — в ужасе шепнула мать.

— Я не боюсь! — Шаура вскочила, как ошпаренная.

Пока собиралась, отец рассказывал про охоту шурале.

— И Алла, видела, видела я однажды шурале, Якуп, — сказала вдруг мама.

— В лесу никак?

— Какой, в ауле… Хадича-иней приволокла на майдан… Умирающую приволокла… Баба это была из рода шурале, Харисова баба…

— А я где был?

— Забыл? За диким медом ходил.

— Так Харисова жена была из рода шурале?

— Все знают! Сжила ее со свету свекровка, но было, было…

— И Хадия его, значит, шуралиха?

— Не без того, кровь не водица.

Сашка вскинул глаза, Шаура ему кивнула.

Все было ясно: зло в этом ауле звали Хадией.

Нет, нипочем бы Шаура не пошла в баню с матерью. Даже перед ней раздеться, показать себя… Высоченную, с этими широкими плечами, с этими ногами, как стволы деревьев… Нет, невозможно.

В бане опять рыдала — и откуда слезы нашлись?

За всех, за всех обревелась. За двенадцатилетнюю девчушку, у которой подруги отобрали красоту. За четырнадцатилетнюю, у которой лес отобрал братьев. За шестнадцатилетнюю, у которой иблис отбирал родной дом.

А потом слезы закончились.

И баня, которую она никогда не любила, их старенькая баня вдруг обернулась… другом? ласковой бабушкой? Так сладко было омыть лицо прохладной, пахнущей березовым листом водой. Согреть большое белое тело на ляука. Закрыть глаза, не думать. Долго расчесывать волосы и вдруг с удивлением посмотреть на свою широкую руку. На несколько родинок у локтя, на россыпь веснушек ближе к ладони. На прилипший березовый лист на бедре. На широкие голени с заметной линией мускулов. На ступни, которые было не отмыть вовек — каждое лето ходила босая. Будто не видела никогда. Будто не ненавидела.

Банный жар усыплял. Хотелось навсегда остаться здесь, где нет смертей, диких шурале и дороги из аула.

Очнулось от того, что кто-то коснулся ее бедра. Показалось — жесткая рука, измазанная в жидкой грязи. Вскочила от омерзения: всю баню заполнял плотный темный дым. Какая-то сила попробовал сбить Шауру с ног, но она быстро взобралась на ляука, крепкой ногой пнула нечисть. А та хваталась за нее, тянула за собой.

Слышался плеск воды, неприятное мелкое дыхание. Подлый дым разъедал глаза, лез в глотку. Спину Шаура разодрала в кровь, отбиваясь ногами. Сил становилась все меньше. Липкие морщинистые руки с обломанными грязными ногтями хватали и тянули ее за голени, хватали и тянули за бедра. Одна пара рук, другая, третья… Шаура пинала, стаскивала их с себя, а они лезли из дыма, из печи, из ада вновь и вновь.

Но Шаура не сдалась, пока не услышала скрип банной двери, пока не увидела их лица. Сперва — встревоженное старческое. Собранные на лбу морщины, поджатый рот, слежавшиеся подушки щек. Потом — удивительное молодое. Вспыхнувшие стыдом и яростью глаза, взлетевшие брови, расширенные ноздри.

В тот же миг во все стороны полилась холодная вода, мучившие ее руки растворились в едком и темном дыме, и Шауре стало легче. Лицо и грудь горели от пара, но она попробовала встать с ляука, отереть щеки… Огляделась и почти без удивления поняла, что на нее обнаженную, мокрую, покрытую ссадинами смотрит мужчина.

Брат той лисицы Зайнаб.

Закир.

Потом почувствовала, как на нее натягивают кульдэк. Плотная, быстро намокшая ткань цеплялась за плечи, Шаура почему-то ничем не могла помочь, только смотрела и слушала.

— Ну, дурная, давай руку. Сюда-сюда… А ты отвернись, улым… Дело сделано, успели… Тут успели, — говорило мягкое пожилое лицо.

Салима-енге.

Странное дело, мир за пределами бани остался на месте. Небо все так же было прибито новенькими гвоздями, брат-лес стоял частоколом, воздух пах мхом, зверем, дождем. Но Шаура больше не шагала упрямо вперед. Ей помогал идти этот чудной парень Закир. И откуда в нем силы взялись? Разве в семье муллы что-то тяжелее Корана поднимают?

Потом то ли вспомнила, то ли сочинила. Это же он додумался залить ядовитый дым и шайтановы руки холодной водой. Хватал кадки и плескал во все стороны. Самую большую, с двухсотлетний дуб шириной толкнул плечом, залил печь. Сила у него шла в помощь уму.

Чувствовать чужое тело близко было совсем не страшно. Шаура помнила про стыд, при приличье, про то, какая она коровища и громадина, а ее руки почему-то не помнили. Тянулись к Закиру.

— Тепло — тебе, здоровье — мне, — вдруг произнес он известную банную присказку. — Это были банники. Слышите, Салима-иней? Банники тоже ей служат.

— Кому «ей»? — превращаться в трусиху и молчать Шаура не собиралась.

— Расскажем, расскажем, девушка-батыр, — пообещал Закир и подхватил ее покрепче.

Хорошо, по-доброму сказал. Так только братья с ней разговаривали.

А потом был дом: ярость в глазах отца, рука матери на ее колене, затаившийся Сашка в углу.

И разговоры, разговоры двух старших.

— Мы знаем все, иней, — ярился Якуп. — Это Харисово отродье натравило нечистую силу, это Хадия. Сперва удавила девочек на ауллак-аш, потом…

— Да какой! Куда ей! С чего ей? Хуже все, дети, хуже… И вина на нас. На твоей матери, Гульсина. На твоей бабке, Закир. На мне. На многих.

— На кайнэ? Да кого она обидеть могла?

— Знаю, сынок, знаю… Все мы невольно… Полвека тому… Поверите ли?

— Не тяни, Салима-иней. Чем быстрее запряжем коней, тем быстрее уедем.

— Не торопи, послушай… Все, все, слушайте… Вот в такое же лето в пору моей юности собрались мы с аульскими девушками на ауллак-аш. Несли угощение, чтобы сварить кашу. Плели косы, наряжались в материны украшения. Хотели попеть и поплясать. Как красива была Алтынсэс, как умела в готовке Зухра, да я уже тогда могла порадовать подруг песней и сказкой… И были при нас два добрых сердца, Гаухар и Мадина, мать Миргали. Они позвали на ауллак-аш одну девочку, Амину, которую мы никогда не брали на игры. Дочь конокрада Атангула. Отец ее не первый год был на каторге, растила ее бабка… А во время ауллак-аш мы обидели ее, она побежала из дома и упала с крыльца… Больше всех шумела Хадича. Она языкастая, злая, бойкая была… Иии, дурное дело вышло…

— Расшиблась?

— Упала на наточенные косы, там все было сготовлено к яйляу. Кровь залила землю вокруг… Столько было крови… Мы спорили с девушками: звать помощь, перевязать ее… или… или спрятать, сказать, что и не видели никогда, не звали с собой… Хадича твердила, что угодим в Сибирь, что пропадем все… Сгубим себя… И мы отнесли несчастную в лес, накрыли травой, цветами, ветками. Пообещали никогда не вспоминать и не вспоминали… Жили свою жизнь…

— Померла она?

— Хуже, обратилась в уряк.

— Ох, шайтан! Откуда знаешь?

— Явилась она ко мне, Якуп.

— Выла? В белом была? Ну и крепка ты духом, мать.

— Кабы так! Сейчас скажу кое-что, прибьешь на месте. Ведь это я по ее приказу собирала наших девочек на ауллак-аш в дом Миргали. Самолично за твоей Шаурой пришла. Помогла невестке Гульсине уговорить ее, нарядить…

— Что ты говоришь, мать? Ведь ты нам как родная, на всех праздниках, на всех поминках с нами…

— Слаба старуха, испугалась, пошла на сговор… Говорит, сберегу твою Камилю, если поможешь. Приведи по внучке от каждой, кто был на ауллак-аш… Даже без моей Камили выходило одиннадцать, у дочери Сарбиямал двойня — Танхылу и Кюнхылу… Знала, знала, что творю, но как было не уберечь родную кровь? Выросшую на твоих руках малышку? Лакомку и шутницу, смотрящую на тебя глазами твоего отца и твоего сына?

— А наши дети, выходит, не дороги нам?

— Знаю все про свой грех, уже приняла наказание… Слышали про Касима? Обманула меня Амина, вместо внучки забрала внука. Сероглазого, своевольного, насмешника, острослова… Никого она не пожалеет… Всем отомстит. Когда в аул принесли Зайнаб, сомнений у меня не осталось.

— Уедем мы, не доберется.

— Добралась уже…

— Шауру смогли отбить — значит, не все может.

— Вот, верно толкуешь.

— Спасибо тебе за нее, иней. И тебе, Закир, кустым, спасибо.

— Не уезжай, Якуп.

— Безумный я что ли? У меня единственная дочь. Ты вон что ради своей Камили творила.

— Не уезжай, Якуп, говорю.

— Так растолкуй почему!

— Она теперь идет за Хадией.

Шауре выпало сторожить дом почти на заре. Мать пробовала, было, возражать, но отец понял, позволил. Как будто она смогла бы отлеживаться, когда аул заливают кровью! Как будто она не привыкла быстро вставать на ноги!

Сменить ей предстояло Закира, которому досталась самое сердце ночи. Чудной был парень, но Шаура глядела на него с почтением. Грамотный, мягкий, а не растерялся против банной нечисти. Самая темень вон тоже не испугала. Что-то они тут, в лесу, не знали, не понимали про книжников…

Увидев Шауру в потемках, Закир приложила палец ко рту, указал глазами на лес. Она все поняла: там есть кто-то, нужно не шуметь и поглядывать. Закивала, указала на дверь. Мол, иди отдохни. Он замотал головой, остался с ней. Вдвоем притаились за соснами, которые она звала Ахатом и Ахметом.

В лесу и правда засел кто-то крупный и неуклюжий: то на ветку наступит, то на прошлогоднюю листву. Таких Шаура не боялась. Показала Закиру: притаись, прикрой, а сама скользнула в лесную тьму. Шла от дерева к дереву: делала быстрый шаг, прижималась к стволу, слушала тьму, опять шагала. Обошла их шумных соглядатаев со спины, залегла под кустом, начала присматриваться и прислушиваться.

Кажется, их было двое. Кажется, похожи на шурале или другой лесной народ.

— Сколько мы будем еще ждать, брат? — прошипел один.

— Сколько нужно, столько и будем, — Шауре показалось, что шурале обменялись оплеухами. Не смогла сдержать улыбки: точно братья.

— Скоро рассвет! Сколько можно! Нужно просто вломиться в дом и поубивать всех… Кто против нас устоит?

— Сил моих нет на тебя, Ишай. Как тебе втолковать? Нельзя нам еще раз сплоховать! Одну девчонку упустили, так хоть эту… Думаешь, Илькей нас назад просто так назад примет? Думаешь, не захочет разорвать на тысячу частей?

— Отец помирает со стыда поди…

— Отец тоже точит когти! Нет нам дороги в урман без этой девчонки! Повезло хоть старик Мунаш и его банники сплоховали…

— Ты знал! Ты знал, брат!

— А рассвет и правда близко… Нельзя нам сплоховать… Помнишь, да? Охотникова дочка, высокая такая? В лесу ее видали…

— Да, славная дичь.

— Ишай! — еще одна оплеуха.

Так они охотились на нее! Шаура сглотнула: существа были шумные, бестолковые, но крупные. Если и правда шурале, то и быстрые. Ей одной от них не отбиться, книжник Закир, неизвестно, каков против грубой силы… А отец еще спал. Что же делать? Начала вспоминать, нет ли поблизости подходящих ловушек, куда их можно загнать.

Но долго думать не пришлось: с топором прямо на прячущихся шурале шел Закир. Что это за безумие? Почему он не сидел в засаде? Почему все испортил? Вроде же башковитый парень! Шаура заволновалась, но пока не двинулась с места.

Против Закира выскочил лесной человек с серой шерстью — как раз такие пробежали мимо них с отцом и Сашкой вчера в лесу. Лесной человек — то ли шурале, то ли артак — был безоружен, но направлял вперед шестипалые лапы с крупными когтями. Интересно, Ишай или его брат? Почему-то брат казался Шауре опаснее.

Закир и человекозверь кружили друг против другом, никто не нападал первым. Было уже достаточно светло, и Шаура видела, насколько Закир тоньше и ниже. Она подтянула к себе лук, пора было помогать книжнику, но тут ее саму кто-то свалил с ног. Шаура уткнулась носом в землю, почувствовала на спине копыто… Вмиг смекнула: Ишай там, перед Закиром.

— Давай скорее, брат! — выкрикнул поймавший ее шурале, и вот тогда-то Ишай и Закир вправду сцепились. Шаура ничего не видела, только напитанную дождями землю, только молодую траву. Но она слышала громкое дыхание человекозверей, прыжки Ишая, довольные выкрики его брата. Кажется, Закир отступал.

Но потом что-то изменилось: копыто шурале уже не прижимало Шауру так плотно к земле, человекозверь будто приготовился к прыжку.

— Чукааай! — услышала то ли имя, то ли клич Шаура.

Шурале — или кто это был? — подхватил ее лук и бросился на помощь брату.

Шаура вскочила на землю и увидела, что Закир прижимает топор к горлу Ишая, что второй человекозверь летит к ним, что лук в дороге он отбросил в сторону.

Девчонка выхватила стрелу и бросилась к луку. Вжжж! Наконечник впился в шею Чукая, он закинул голову назад, повалился на колени. Шаура не пожалела еще одной стрелы — она полетела в плечо шурале. Потом она его догнала и добила ножом.

Закир глядел на нее во все глаза и все еще крепко держал Ишая.

— Ты чего вышел?! — не сдержала гнева Шаура. — Я уже думала про охотничью ловушку для них, а тут ты… Чуть ведь не погибли… Эти твари охотились на Алтынай или Зайнаб, они опасные…

— Как «почему»?! Тебя долго не было, что я должен был делать? Сидеть и ждать, пока тебя убьют… Я испугался за тебя…

Шаура растерялась и опустила глаза. Про такое она и не подумала.

— Что с этим делать будем?

— Если он охотился на Алтынай или Зайнаб, надо убить.

— Я не смогу.

— Я вот так, топором, тоже, но есть один способ… Ишай, слышишь меня? Слышишь, проклятый? Мы сейчас тебя выпустим. Так вот, беги со всех ног, потому что я буду стрелять в тебя из лука, а я хороша в этом, очень хороша… Все понял?

Ишай кивнул, напоследок бросил взгляд на тело брата и поскакал. Скачки у него были быстрые и мощные, несся он не по прямой и, хотя стрелы в него попадали, на ногах стоял крепко. Когда он исчез с глаз, Шаура разочарованно опустила лук:

— Мы не зря его отпустили?

— Не знаю, не знаю, Шаура.