Argumentum ad hominem

Глава 16. А по утру они проснулись…

Дарли

– Ты ещё не поладила с Валентином?

А может, он со мной? Сам Лео, между прочим, выглянул из кухни с этим риторическим вопросом только после того, как за племянником захлопнулась входная дверь.

Дружба, приятельские отношения, да просто банальное добрососедство – процесс, в котором участники должны двигаться навстречу друг другу. Хотя бы меленькими шажочками. А как быть, если одна из сторон стоит, как вкопанная?

Правда, и я не особо рвусь сближаться с этим двухметровым столбом, перевернувшим мои представления о реальности с ног на голову. Во-первых, ужасающее несоответствие внешнего и внутреннего содержания. На моей памяти все рыжие люди, с которыми имела честь и совесть общаться, были личностями жизнерадостными. Конечно, кто больше, кто меньше, но в среднем по больнице температура выходила очень даже теплая. Поэтому в моем личном опыте рыжая шевелюра практически однозначно ассоциировалась если не с легкостью характера, то с легкостью общения. Но племянник Лео, фактически, с самого начала нашего знакомства был мрачен, как грозовая туча. А во-вторых…

Когда я проснулась, очнулась, пришла в себя, в общем, вернулась из того забытья, куда меня отправил рыцарь, несколько минут моё зрение не желало должным образом фокусироваться на окружающей действительности, и я привычно призвала на помощь песню. Чтобы быть уверенной хоть в чем-то. Потому что обстановка смутно напомнила уже знакомую мне гостиную, но фигура в кресле у окна по габаритам явно превышала параметры Леонарда Портера. Зато очень даже напоминала одну белобрысую личность. Я решила, что рыцарь сменил гнев на милость. И потянулась к нему. Чтобы удивиться и растеряться. Или, как говорят в народе, оторопеть.

Кем бы ни был тот человек, в песенном поле он проявлялся совершенно иначе, чем Петер. Не скрывался до полной неуловимости и не громоздился грозным утесом. Но любая попытка хоть чуточку зацепить его не давала ни малейшего результата. Песня словно скользила и скатывалась прочь, как капля масла по тефлоновой сковороде. Я потерялась в этих неожиданных ощущениях настолько, что молчаливо позволила этому верзиле и представиться, и вкратце рассказать, почему и как очутилась в доме Лео. А потом события завертелись уже сами по себе.

Впрочем, до моих ушей подробности происходящего дошли не сразу. Уж не знаю, о чем именно думали племянники Лео, оставляя меня в неведении как можно дольше. Есть вариант даже, что по-своему берегли мою нежную психику. Но о ранении, операции и прочем я получила отчет, только когда волноваться уже не требовалось. По крайней мере, за Лео.

Что же до второго непосредственного участника событий… Девять дней я раз за разом перетряхивала в памяти впечатления нескольких последних минут перед забвением, но никак не могла их понять.

Мне было хорошо. Даже очень. Радостно, яростно, зло. Я бурлила и пенилась. Клокотала, как вулкан, готовый залить своей лавой весь мир вокруг. Это были дивные ощущения. Диковинные. Дикие. Первозданные. И ни единого сомнения, ни единого вопроса. Если я могу вскипятить реальность, о чем ещё тут думать? Только действовать!

И когда на поле выигранного боя явился рыцарь, все внутри меня вспыхнуло ещё ярче. Чем ближе он подходил, тем жарче разгоралась эта убийственная эйфория. Мы вот-вот должны были стать едины в расплаве могущества, превращаясь во что-то гораздо большее, чем собственная сумма, но Петер лишь коротко качнул головой. Я успела прочитать в его обычно бесстрастном взгляде то ли осуждение, то ли сожаление с примесью какой-то странной тоски, а потом…

Райские врата закрылись передо мной, больно ударив створками. И как-то само собой стало понятно, что другого раза не будет. Что я упустила свой шанс встать у небесного престола. Что все оставшееся – это лишь дорога назад. Дорога… домой?

Не то, чтобы возвращаться не хотелось. Потому что было, куда и к кому. И даже – зачем. Потому что ощущалось вполне естественным и приятным. Но ко всему этому прикладывалось и кое-что другое. То, что бесило, крутило и резало.

Рыцарь снова решил все сам и за всех. Только я никак не могла понять причину такого его решения.

Все то время, с момента, как только он попросил передавать песню, мы оставались связаны друг с другом. Сначала еле заметно, но с каждой новой волной связь крепла, становясь из ниточек канатами, а потом и вовсе ажуром стальных тросов, вроде тех, что держат мосты. И я могла чувствовать… Нет, я чувствовала.

В нем не было настоящей уверенности. Чего-то непоколебимого типа «только так, а не иначе». Он двигался наощупь. Вперед, назад, боком, кругом. Пробовал по-всякому. Без особой осторожности и пиетета, но все же аккуратно, словно боялся причинить вред. И только в самом конце, в последнем ударе уже не было даже призраков проб и ошибок. Как будто рыцарь долго искал и, наконец, нашел путь. Прямой, короткий, эффективный. Но именно тогда на свет божий явилась тень сожаления.

Это выглядело нелепым, если не глупым, и все же создавалось впечатление, что Петеру чертовски жаль лишать мир даже того уродливого и смертоносного создания, которое было послано убить меня. Нет, он не сомневался в выбранном способе действий, не собирался отступать. И все же, словно одновременно скорбел о том, что сбирался сделать.

Эта горьковатая приправа, портящая вкус победы, эта крохотная игла меня тоже царапнула. Не слишком больно, скорее досадливо. И тогда я вышла за пределы.

Мне хотелось многое ему сказать. И показать. Разверзнуть объятия, в которых он мог бы найти утешение. Объяснить, что оплакивать стоит лишь тех, кто по-настоящему дорог. Поделиться всем тем, что смогла узнать и накопить за прошедшую жизнь. В конце концов, разделить его одиночество… А взамен получила от ворот поворот.

– Дарли?

Что он там спрашивал-то? А, насчет племянника и моих с ним. Или его со мной. О том, чего нет, в общем.

– Ещё нет. Даже не пробовала. А что? Тебя это сильно напрягает?

– То, как вы постоянно расходитесь по углам ринга? Да, есть такое. Совсем чуть-чуть.

Даже показал пальцами. Левой руки, висящей на перевязи.

Больше это было уже никакой не мерой предосторожности, а чистой перестраховкой, но мы решили… Я решила. Не колыхать больные места так долго, как это возможно. Заодно чуть отсрочить тот прекрасный день, когда…

– Ну, если чуть-чуть, трогать и не стоит. Само рассосется. Со временем.

– Дарли.

Вот чем хороши и одновременно плохи семейные люди? Правильно, наличием этой самой семьи. Добрая, злая, степенная, сумасшедшая – неважно. Правила приличия, насаждаемые обществом, неумолимы: если ты на свете не один, как перст, изволь следовать тексту роли. А писан начисто этот текст был… Ух, наверное, ещё в далеко допотопные времена.

Конечно, есть нюансы. Разный почерк, наклон букв, причуды каллиграфии, наконец. Но в целом, если обременен родственниками, постоянно имеешь их в виду. Даже если это тебя это убивает. Причем, иногда вполне буквально.

А самое мерзкое, что привыкаешь к такому положению вещей. И все разговоры о свободе воли, о праве на самоопределение вплоть до отделения, о том, что птенцы должны вылететь из гнезда… Все это, в сущности, просто разговоры. Для личного успокоения. Или попытка оправдать и оправдаться. Но в глубине души все равно остаются пресловутые угрызения. Насчет того, что где-то когда-то и в чем-то оказался не настолько хорош, насколько хотелось и следовало.

Мои родители давно уже сгинули где-то за Стиксом. Оставив о себе смутные и отрывочные воспоминания, больше по части обид и взаимных претензий. Расставались мы так, что похороны лишь поставили точку в давно опостылевшей пьесе. И все равно, каждый раз, когда во сне или наяву мне видится кто-то из них, я чувствую себя виноватой. Нет, не за то, что чего-то не успела или не сделала: мы никогда не знаем, на что по-настоящему способны. Я украдкой касаюсь уголка глаза именно потому, что все закончилось. И другого шанса уже не будет.

Хорошо, что приступы сентиментальности со мной случаются редко.

А стремление Лео к установлению порядка в наших общих отношениях… Похвально, да. Хотя и утомительно. Потому что дергает. Он. Меня.

– А сам как? Не хочешь попробовать потрясти авторитетом?

Вздохнул, отводя взгляд:

– Он меня не послушает.

– Есть ещё Кэтлин. В качестве рычага влияния.

Взгляд в сторону духовки стал ещё тоскливее:

– И её не послушает.

О чем я и говорю. Чисто по-семейному. И вместе хреново, и врозь никак.

– Ещё кто виднеется на горизонте? Старейшины? Мудрейшины? Если уж тебя так волнует наведение мостов, надо искать подходящего строителя.

– Искать, да…

Сжал пальцы в кулак. Недовольно, может, даже чуть злобно, и все-таки с правой стороны. Демонстративно, но бережно. За что и люблю.

Нет, правда. Спонтанные движения души, они, конечно, прекрасны, особенно если наблюдать со стороны, но в обыденной жизни к собственным силам стоит все же относиться расчетливо.

– Валентин изменит свое мнение. Обязательно.

– Думаешь, росписи в мэрии будет для этого достаточно?

– Это на многое повлияет. Ты станешь членом семьи и…

Положим, вовсе не членом. Ну да ладно, это нюансы.

– К тому же… - подошел и задышал в шею. – Всегда можно обратиться к специалисту. Исключительно для общего блага.

Подразумевается, конечно же, отнюдь не семейная психотерапия, а кое-что покрепче? Хотя…

Звучит разумно, даже целесообразно. Всего и делов-то, что чуть поправить ощущения. Привить рефлексы, так сказать. Звучит, конечно, не слишком человечно, но вреда не приносит, если не борзеть. А там, глядишь, к телесной приятности добавятся добрые воспоминания, и дальше процесс пойдет по накатанной. Это если думать, как Лео. Путешествовать по его карте. Вот только вся беда в том, что мою рисовал какой-то другой Птолемей. Под другими звездами. Которые казались мне единственно верными в своей значимости, пока рядом с ними не вспыхнуло что-то совсем новое.

Пока не взошло солнце.

И дело даже не в технике. Да, тревожно, что с Валентина мои песни скатываются, как по ледяной горке, что странно и пугающе, но проблема в другом.

Я теперь просто не могу решиться.

То, как рыцарь вышвырнул меня вон, заставило размышлять. Большей частью, о себе. О своих взглядах, принципах, поступках. О прожитой жизни. О том, что видела и чего не хотела замечать. А обрывки всех этих мыслей и ощущений неуклонно и неумолимо складывались в однозначный ответ.

Я оказалась недостойна.

Трудно предположить, отчего и почему. Но свою роль совершенно точно сыграл мой порыв. Моё желание излить объединенную мощь на мир с целью приведения его в порядок. Желание изменять все, до чего смогу дотянуться. По праву сильного, а главное, способного.

Это рыцарю не понравилось. Настолько, что он не стал меня вразумлять или воспитывать, а попросту прогнал прочь. Отправив блуждать в лесу догадок и обид.

Хотя, одну мысль он до меня все-таки донес. Что не надо лезть туда, куда не просят. Вернее, не попросили. С той стороны. И теперь я даже не хочу думать о том, чтобы вторгнуться в чью-то жизнь хоть с благими, хоть с любыми другими намерениями. Если, конечно, меня не позовут.

Но об этом я Лео не расскажу. Не сейчас. Может быть, вовсе никогда.

– Он довольно податлив. И уж точно ничего не заметит поначалу. А потом… Всегда можно извиниться.

Податлив? Ха! Однако в отношении племянника дядю ждут весьма интересные новости. И я даже не откажусь их сообщить лично.

А ещё не откажусь от чего-нибудь если не вкусного, то хотя бы съедобного. Эти двое на кухне торчали полдня, могли что-то и… Ну конечно. Готовка готовкой, а на разделочном столе среди посуды все-таки притаился «домик» планшета.

– Вы хоть что-нибудь накулинарили или все это время пялились в экран?

Лео виновато выдохнул мне в ключицу. Пришлось повернуться, чтобы иметь возможность контролировать дистанцию доступа. И вообще – контролировать.

– Только не говори, что вам понадобился видеорецепт или советы какого-нибудь шефа.

– Вообще-то…

Лицом к лицу увиливать всегда труднее. Особенно когда лишили опоры. Поэтому Лео подумал и благоразумно решил капитулировать:

– Прислали записи с камер наблюдения.

– Того вокзала?

– Да.

Я была против его скорого возвращения к работе. Врачи, как ни странно, тоже, хотя, по словам хирурга, почти ничего не пришлось делать, кроме как просто соединить порванное и нарушенное. Идеально стабилизированный пациент, вот как он выразился. Впервые за всю практику.

Но самым поразительным оказалось другое. Минимальный уровень психосоматических нарушений. Проще говоря, никаких проблем с песенным хозяйством. И это тянуло если не на полноценное чудо божье, то на что-то из деяний святых уж точно.

Песенницы, в массе своей, весьма боязливые создания, постоянно рискующие скатиться из простых страхов в маниакальные. Да, большей частью по поводу дара, но не только. Второй причиной водить близкое знакомство с Фобосом и Деймосом является угроза физических повреждений. Нарушение целостности тела.

Отчасти такой страх не лишен оснований. Поскольку в исполнении песни задействуется весь организм целиком, логично предполагать, что уменьшение его объема или разрыв каких-нибудь привычных связей, тем более, нервных, приведет к… Правильно. Профессиональной инвалидности.

Самое смешное, иногда приводит. Но чисто психологически. Потому что физически изменение характеристик резонансного контура не отменяет факта его существования. Проблема в самих изменениях.

В сущности, все обстоит ровно так же, как с потерей органов или конечностей для обычного человека. И принять это непросто, и привыкнуть… Скорее всего, невозможно. Разве что, смириться. А ещё надеяться на удобный протез, эффективные медикаменты или пересадку оттуда сюда. Но сначала…

Да, то самое слово – сначала. Первый раз в первый класс.

Там, где среднестатистический представитель человечества вздохнет и решит: «Ну ладно, я ведь уже все это проходил, как-нибудь осилю и во второй раз», песенница впадает в истерию. И чем больше возраст и выше статус, тем хуже. Как можно смириться с тем, что в одночасье лишился всех заслуг, выстраданных, вымоленных, натруженных и так далее? Тем более, первые опыты и первые попытки совладать с даром, обычно вызывают в памяти что угодно, только не гордость и самоуважение. Поэтому даже представить, что в случае тяжелой травмы придется возвращаться в песенное младенчество – пытка. Не говоря уже о суровой действительности, если таковая тебя настигнет. Тьфу-тьфу-тьфу, как говорится.

Сама не участвовала, бог миловал, но рассказы слышала. О том, как воспринимается и факт ранения, и все то, что его сопровождает. Как ни странно, боль в данном случае почти ни на что не влияет. И даже ощущается лишь отчасти. Потому что на неё нет времени и сил. Потому что все внимание направлено в одну-единственную сторону.

Как сбивчиво и неохотно признаются в задушевных беседах сами пострадавшие, при любом повреждении песня тут же начинает словно вытекать из тела. То есть, рабочий контур начинает спонтанно фонтанировать. Что вполне объяснимо: нервной системе обязательно требуется время на коррекцию ситуации. Иногда, увы, довольно длительное. Но когда все, что тебя составляет на данный момент – это острейшее чувство потери, разумные доводы не котируются. И можно быть хоть тысячу раз мысленно готовым к происходящему, животный страх оказывается сильнее.

Поэтому подготовка к плановым хирургическим вмешательствам, не предполагающим отрезания и усекновения, иногда напоминает настоящие танцы с бубном вокруг психики. Самый оптимальный вариант – брать врасплох. С применением седации разного уровня тяжести. Чтобы ни в коем случае не успеть раскинуть мозгами.

С экстренными мерами все сложнее и печальнее. Ну, на то они и экстренные. Поэтому если бы мне сообщили о ранении Лео сразу, как только он попал в хирургию, наверное, к концу операции я бы устала считать седые волосы на своей голове. Не говоря уже о том, что счастливая совместная жизнь при таких обстоятельствах отменилась бы, не начавшись. Даже подумать о том, чтобы…

Правда, добрые известия благополучно ввели в не меньший ступор, причем, не меня одну. Коллегия даже командировала лучших специалистов для изучения обстоятельств и всего прочего. Уж не знаю, чем и как Лео отбрехивался от них, в ответ на свой вопрос я лично услышала только что-то вроде «не могу об этом говорить». С очень своеобразным ударением на «не могу». И вот этот нюанс совершенно точно имел психосоматическую природу, потому что одновременно взгляд мистера Портера ощутимо остекленел.

Я посмотрела, подумала и решила не давить на эту мозоль. Какой смысл? Жив, здоров, готов к труду и обороне. Чего ещё можно пожелать?

Так что, благодаря интересу со стороны врачей и Коллегии, несколько дней после реанимации Лео не мог достать вообще никто, кроме меня, на правах невесты. И племянников. Хотя последние посещали дядю с визитами, больше похожими на деловые, а не родственные. И если в отношении Кэтлин, как семейного юриста, это было понятно: приходилось оформлять кучу всяческих документов, то Валентин…

Создавалось впечатление, что он винит Лео во всех смертных грехах. По крайней мере, в том, что вообще произошло.

Наверное, какая-то толика правды здесь присутствует. По уклончивым рассказам самого пострадавшего выходило так, что визит к мистеру Рейнолдсу он осуществил исключительно по собственной инициативе. Да ещё потащил с собой Петера. И вот тут бы неплохо попробовать разобраться, участие белобрысого во всей этой чехарде усугубило ситуацию, или наоборот, свело количество жертв и разрушений к минимуму. Лео мужественно отмалчивался на сей счет, а значит… Ну да. Чего-то откровенно стыдился, к гадалке не ходи.

Другой вопрос: а хочу ли я знать правду? При наличии самоубийцы и раненого жениха – как-то не очень. А если ко всему этому приложить историю следующего по порядку утра, то необходимость оценки морального облика Леонарда Портера и вовсе счастливо уплывает в туман. Потому что не до неё, право слово.

Официальные новости объяснили переполох на станции Маунт-Перри чем-то вроде утечки газа: универсальный способ спрятать любые косяки, сопряженные с причинением легкого вреда здоровью. Если бы, не дай бог, кто-то из посетителей этого муравейника пострадал серьезно или, что совсем нехорошо, помер бы, мнимую коммунальную аварию не потащили бы из закромов. Потому что жертвы, ущерб, все дела. А так большинство отделались испугом, кто-то – затянувшимся головокружением, ещё меньшее количество рассталось с содержимым желудка. То, что из памяти у всех выпало некоторое время жизни, никого особо не взволновало. Тем более, каждому «потерпевшему» незамедлительно вручили от Департамента транспорта комплемент. То есть, абонемент. Проездной. На месяц или около того. Часть которого транспортники благополучно избегали исполнения своих обязательств. Потому что городские службы были поставлены на уши, и с неделю повсюду шли ожесточенные проверки состояния газового хозяйства, готовности, оснащенности, квалификации и всего остального, что полагается указывать в отчетах. Есть подозрение, кстати, что только по отчетам и проверяли.

В документах, которыми с Лео поделились его знакомые в Управлении, про газ, конечно же, не было сказано ни слова. Ни от криминалистов, ни от медиков. Что подводило следствие к версии, скажем так, не приветствующейся на всех этажах обществах. Да, именно той. Песенной. Но поскольку ни от кого из очевидцев, участников и пострадавших не удалось добиться дельного рассказа о пережитом, последняя надежда возлагалась на средства наблюдения. Которые, что любопытно, хандрили в тот день не меньше, чем люди.

Сначала и вовсе посчитали, что записей нет. Потому что на сервер трансляция не передавалась. Видимо, по той же причине, по которой в границах станции не работала связь. Потом все же обнаружились несколько камер из числа недозамененных во время последней модернизации оборудования, зато сохраняющих информацию прямо по месту своего нахождения. Как водится, часть оказалась отключена, часть смотрела не туда, куда надо, а в остальных карты памяти, можно сказать, доживали свой срок.

В общем, шансов на успех было мало. Но, судя по всему, они сработали.

– Можно глянуть?

Лео повернул планшет в мою сторону. И предупредил:

– Тебе это не понравится.

– А я вообще документалки не люблю, если что.

Он вздохнул, запуская воспроизведение.

Ракурс съемки был, мягко говоря, не очень. Кривой, да с подвывертом. Позволял рассмотреть только часть зала, даже не до середины. И ничего занимательного в этом видео не углядывалось. На первый взгляд.

Люди, снующие туда-сюда. Пересадочная станция же, по-другому и быть не может. Много-много однообразных минут, которые Лео услужливо промотал. До того момента, как общий характер движения начал нарушаться.

Сначала островки хаоса выглядели случайными, тем более, что возникали в разных местах, ничуть не одновременно, а потом как бы рассасывались. Но скорость их появления постепенно нарастала, а исчезновение, наоборот, стало запаздывать. Пока весь видимый нам кусок зала не превратился в типовую иллюстрацию броуновского движения.

По хронометражу процесс хаотизации занял минут пять-семь, что для естественного происхождения, прямо скажем, мало реально. Главное, что фактор газа можно было отбросить сразу же. Если только он не бил фонтанчиками из-под пола, причем так же заковыристо, как это любят устраивать на детских аттракционах.

– Что скажешь? – поинтересовался Лео.

– Работа по площади. Возможно, из середины зала. Но тут ещё нужно прикинуть акустику.

– Смотри дальше.

Ещё с минуту или две ничего не происходило. В том смысле, что хаос оставался хаосом, вязким и тягучим. А вот потом…

– Серьезно?

Я даже повернулась, чтобы получить как можно более полный ответ. Но наткнулась примерно на то же недоумение во взгляде, которое испытывала сама.

– Там недолго осталось, - зачем-то подсказал Лео.

Да и здесь уже не особенно. Потому что я могла предположить, что происходит за пределами кадра, но найти объяснение видимой картине не получалось.

От нижней границы, судя по всему, от края зала, наискосок через толпу пробиралась знакомая фигура. Пошатываясь, натыкаясь на людей, отталкиваясь от них, чуть ли не падая, но не меняя курса «строго на центр». А уже почти на самой последней видимой точке дернулась, споткнулась и рухнула, безнадежно утопая в живом море. Потом ещё какое-то время нам показывали уже приевшееся бултыхание толпы, и на этом запись закончилась.

– Что он там делал?

– Не ко мне вопрос.

– Нет, именно к тебе. Ты же его припахал к работе.

Лео по-детски обиженно втянул-выпятил губу:

– Формально…

– Аномально! Лучше скажи, как есть. И без догадок тошно.

Он вдохнул и выдохнул, чуть сморщившись от ощущений в груди:

– Мы закрыли контракт ещё накануне.

Так вот почему мне не удалось найти белобрысого в том недострое и около. Мавр сделал свое дело, мавр ушел.

– До того, как… - Лео помялся в попытке подобрать слова, плюнул на это гиблое дело и резюмировал просто: - В общем, до. И его появление на станции никак не связано со мной.

– А с кем тогда? Вряд ли он по собственной инициативе туда поперся, ещё и с утра пораньше.

– Знаешь, история несколько странная. Утром семнадцатого в Управление поступил сигнал о готовящемся теракте. Такой себе сигнал, можно сказать, привычный. Его поставили на экспресс-анализ, как полагается, но кто-то зачем-то параллельно передал информацию прямо наверх. Начальству соответствующего департамента. И начальство решило себя проявить.

– Пока ничего странного не слышу.

– Тот капитан… - Лео кашлянул, явно подразумевая какое-то нехорошее слово. – Он активный. Иногда чересчур, но обычно в пределах своих полномочий. А тут разошелся во все стороны. Буквально начал привлекать к оперативным действиям любого, кого встретит в коридоре. Даже курьеров из кондитерской. Ничего не напоминает?

Как же, как же. Знакомая штука. Это из индифферентной психики создать что-то возбудимое – задачка. А богатое воображение подтолкнуть к новым свершениям гораздо легче. И мозг в данном случае просто исполнитель команд совсем других органов. Которые только и надо, что там простимулировать, тут затормозить. Раз-два и готово.

– А Петер в это время как раз в коридоре и ошивался?

– Вообще-то, его должны были отправить домой вскоре после полуночи. После снятия показаний. Но неожиданно возник представитель от федералов со своими вопросами.

– Это странно?

– Скажем так, чрезмерно оперативно. Обычно в Бюро принимают решения не раньше утреннего кофе. А исполняют ещё ленивее.

– Значит, таким способом его задержали в Управлении для того, чтобы…

– Да. Очень похоже, - признал Лео.

– Не слишком ли сложная конструкция получается? И все ради…

С другой стороны, если местные исследователи носились с рыцарем, как с писаной торбой, не меньший интерес мог возникнуть и у кого-то ещё. Кого-то, возможно, куда более осведомленного в сути происходящего.

– Его тела не нашли.

Так себе радость. Дает надежду, конечно, и на том спасибо. Но если все настолько четко продумано и сыграно, как кажется на первый взгляд… Нет, уже далеко не на первый. Правда, и беспокоиться теперь уже нет смысла. Кто не успел, то опоздал.

– Значит, рыцари?

– По всей видимости.

– А камеры снаружи? Неужели ничего подозрительного или хотя бы приметного?

Лео покачал головой:

– Представляешь, какой там поток? А исчезнуть они могли очень просто. Вышли на платформу, сели в поезд, и все. Там камеры тоже сбоили, так что…

– А проверить на других станциях? Где-то они же должны были сойти?

Он хохотнул, правда, совсем не весело:

– Для такого массированного поиска нужно указание сверху. И согласование судейских. А главное, чтобы нашлась весомая причина.

– Считаешь, её нет?

– Дарли, милая… - провел пальцами по моей щеке. – Я могу считать что угодно и как угодно. Но факт остается фактом: Тауба не должно было там быть с самого начала, и его там не было, когда все закончилось. В глазах Управления равновесие не нарушено.

– Но он же…

– То, что он не явился подписывать документы и оформлять допуск, это, конечно, проступок. Мог бы стать таковым. Но с другой стороны, официальное уведомление о закрытии дела ещё гуляет по инстанциям, поэтому…

– А просто объявить в розыск? Как пропавшего? Сколько надо, чтобы прошло времени? Три дня? Пять?

– Дарли…

– Но можно же что-нибудь сделать? Хотя бы для очистки совести?

Я-то выражалась фигурально, в том смысле, чтобы потом перед собой не было стыдно, но Лео конкретно задержал дыхание. И это было вовсе не одним из рекомендованных врачами упражнений.

Значит, все-таки виноват. Или чувствует себя таковым. И похоже, племянник был совершенно прав, сверля дядю, а заодно и меня мрачными взглядами.

Наладить отношения? Да ни в жизнь. Не знаю, что именно парней связывало, вроде, даже дружбы не было, просто служили вместе, но здесь и сейчас приоритеты расставлены явно не в нашу с Лео пользу.

И пока меня не настигла эпидемия самобичевания, самое время проветриться.

– Ты… Уходишь?

– Даже не надейся. Поброжу чуток по свежему воздуху. Ходьба, знаешь ли, чудно утрамбовывает в голове любую информацию. Заодно и аппетит нагуляю.

– Не опаздывай к ужину. Пожалуйста.

– А то что случится?

– Один очень расстроенный мужчина.

– Приму это к сведению.

– Дарли…

– Сказала же: не надейся.