Argumentum ad hominem

Глава 13. Не я пролил первую кровь…

В мой список тихих мест для интимных встреч станции монорельса никогда не входили, а зря. Когда из всего поезда на платформу сошла только я, да ещё оглянулась по сторонам, выбор Рейнолдса стал очень даже понятен. По одну сторону путей – дорога и лента реки, по другую – дорога и акры бесконечных складских сооружений. Если здесь и бывают люди, то наверное, только между рабочими сменами. И ближайшая, похоже, должна была начаться нескоро, потому что, проводив поезд, информационное табло остановочного павильона выплюнуло сухое: «Перерыв в транспортном сообщении до 22 часов».

Так что, если бы старикан из Коллегии чуть припозднился, я бы его не дождалась. Но он уже был тут, сидел под навесом, ссутулившись и зябко подняв воротник пальто, расцветкой напомнившего мне горчицу, ту, которая с разноцветными зернышками и так забавно хрустит на зубах… Вот что значит, вовремя не пообедать. Теперь везде мерещится что-то съестное. Ну ничего, Лео меня накормит. Сразу после того, как заберет отсюда и отшлепает, как следует.

Никакого приветствия или другого обращения ко мне не последовало: Рейнолдс лишь качнул головой, отмечая моё появление, и приложился к фляжке, серебряно поблескивающей в его руке.

Старческий алкоголизм – довольно распространенное явление, но заподозрить в нем консультанта квалификационной комиссии было равнозначно тому, чтобы признать его вообще живым человеком, а не унылым сводом писаных и неписаных законов. Однако настоящее удивление посетило меня, когда он, вполне дружеским жестом, пригласил присесть рядом и пояснил:

– Отсюда вид лучше.

Как сказать. Пейзаж хоть и речной, но все равно промышленный. Да и не за видами я сюда пришла.

– Вы грозились со мной поговорить. Помните?

Помолчал, поглаживая фляжку пальцами.

– На самом деле меня не должно было здесь быть.

Интересный поворот. И означает он, что…

– Вы просто должны были приехать. И вы приехали.

– А ещё я могу уйти. Прямо сейчас. Сомневаюсь, что у вас хватит сил меня остановить.

Рейнолдс посмотрел на меня, снова перевел взгляд на реку и глупо хихикнул:

– Останавливать вас следовало сразу, ещё в самый первый момент. Но кто знал, кто знал… Бережливость же обычно считается добродетелью? Вот и добереглись… Так что, скупому снова придется заплатить дважды.

Конечно, он навеселе. Жаль, не настолько, чтобы его слова выглядели пьяным бредом.

– А я предупреждал. Учитывая ваш послужной список и дурной характер. Что ничего хорошего не получится. С другой стороны, и не должно было вообще получаться. Вам была отведена роль ещё одной ступеньки, только и всего. Ступеньки для очередного шага не более. Но вы сделали самое худшее из невозможного. Заставили его остановиться.

И я, кажется, знаю, о ком идет речь.

– А как все хорошо начиналось! Бодро, с огоньком. Фактически, до пропасти оставалось всего ничего, и тут – вы. Потасканная, склочная, невыносимая. Что вообще могло его зацепить в вас?

Может быть, то, что я обращалась с Петером по-человечески? Ну, в силу своих взглядов и заскоков, конечно. Увидела, что ему нужна помощь, и попробовала помочь. А он, как полагается хорошему мальчику, оказался благодарным.

– Было бы проще, если бы он вас сломал. Всем нам, да и вам тоже. Познали бы райское блаженство перед смертью.

Это он выражается фигурально или буквально? Про блаженство я уже знаю, ученая. Но смерть? Если только имеется в виду та самая пропасть. А я почти ничего о ней не помню. Мгновения полета, устремленного вниз, не более. И поток воздуха, бьющий в лицо так сильно, что вполне мог бы… Да, пожалуй, вышибить мозги напрочь. Ещё бы чуть-чуть, и…

– Ступенька взбрыкнула и превратилась в стену, поломав планы. А планы нельзя нарушать. Ни-ни. Нарушителей ждет кара. Но даже так. Даже так вы заслужили то, о чем я не могу просить после стольких лет верной службы. Не смею. Потому что мне снова скажут, как и тогда, полвека назад: «Вы слишком полезны на своем нынешнем месте, Джошуа…»

Пожалуй, на сегодня хватит с меня чужих воспоминаний. Тем более, пьяных откровений.

– Да-да, вы можете уйти, - прокомментировал Рейнолдс мои телодвижения. - Попробовать. Только вас не отпустят.

– Кто? И почему?

– Ещё не догадались? – он разразился целым приступом смеха. Или кашля.

И как-то не жажду. Потому что объяснение происходящего уже вовсю вертится рядом, достаточно поманить, само пойдет в руки. Но выглядит уж слишком острым: наверняка изрежет все пальцы в кровь.

– Предпочитаю обратиться к первоисточнику. Если он, конечно, в состоянии вещать.

– О, вы об этом? – помахал фляжкой. – Это сердечное. Коренья, ягоды, травы… Да, чуточку алкоголя присутствует, но для того, чтобы напиться, проще раздобыть обычное спиртное.

Значит, всю эту пургу он гонит в трезвом уме? Как-то мне тоже вдруг стало слишком зябко.

– Так я получу ответы?

– На некоторые вопросы – определенно. Но о многом придется умолчать. И потому, что не положено распространяться, и… Просто не смогу рассказать. Не велено.

– То есть, запрещено?

Поежился.

– Запреты, ограничения… Да, со стороны видится именно так.

– А изнутри?

Он убрал фляжку в карман и поднялся со скамейки.

– Моя семья всегда служила Ордену. С незапамятных времен. А кое-кто из родственников даже попадал в свиту гроссмейстера, да… Я тоже был полон юношеских надежд. И к первой песне готовился, как к встрече с господом. Причин сомневаться в успехе не было, но в самый последний момент… Меня попросили на выход.

В свете фонарей профиль Рейнлодса напоминал что-то птичье. Но не гордо-хищное, а скорее, стервятническое.

– По их мнению, я оказался настолько талантлив, что должен был остаться в миру. А печать рыцаря – во мне. Нет, она ничем меня не ограничивает. Среди обычных людей и песенниц. Но стоит любому мейстеру хотя бы приблизиться… С этим ничего нельзя сделать. Это не связь и не зависимость. Просто часть тебя, которая оживает лишь в присутствии рыцаря. Главное, оживляет. Наполняет всеми оттенками существования. Так полно и так глубоко, что…

Смешно, но я вполне его понимаю. И наверное, раз за разом неизбежно оживать и умирать – не самое приятное времяпровождение.

– Все остальное время я не живу. Всего лишь исполняю функции и приказы. И так будет продолжаться, пока моё тело не износится вконец и не рассыплется прахом. Пылью, которую никто даже не заметит. Но вам… Вам даровано право умереть с почестями.

А право ли? Кажется, отказаться я попросту не смогу.

– Конечно, это не будет рыцарь… Они давно уже не утруждают себя кровопролитием. Слишком низко. Слишком грязно. Для таких целей есть гончие.

Ну ещё бы. Простого слова «убийцы» недостаточно. Больше пафоса богу пафоса.

– Они получаются из тех, кто не справился с восхождением. Из тех, кто сорвался. Ваш подопечный должен был закончить именно так. Без надлежащего ведения, без управления и контроля доз… Да, он должен был сорваться совсем-совсем скоро. Вы, конечно, не знаете, насколько это тонкий процесс. Каждая песня должна подаваться к столу строго по расписанию и заранее определенными порциями, иначе… Сами они не могут сдержаться. Когда восхождение начинается, вместе с ним приходит голод. Постоянный. Сжигающий изнутри. Восходящий рыцарь готов пожрать все на своем пути. И если рядом не окажется умелой сиделки, методично подкидывающей в топку дрова, он начнет искать пищу сам.

Пожалуй, после таких рассказов стоит частично принять точку зрения Лео. Только не в смысле чудовища. Тут скорее что-то бессознательное и животное. Но почти чудовищное, да.

– А найдя, сами понимаете: будет есть, пока не насытится. Но вся штука в том, что во время восхождения голод невозможно унять. Только пережить и перетерпеть. А каждая новая песня в нарушение диеты углубляет уже вырытые траншеи. Пока, в конце концов, не пробьет насквозь.

Неужели Петера и впрямь ожидало что-то подобное? Как-то не верится. Уж не знаю, что он чувствовал по отношению к тем двум несчастным, но со мной… Он же не взял ни капли лишнего. Удержался. Словно считал, что иначе поступит плохо и…

Ну да. Потому что его таким растили. Сначала в одной клетке, потом в другой. Да и последние годы, вся эта его служба и прочее… Только правила и ничего, кроме правил.

Конечно, он голоден. Но вовсе не по песням. И тут кто-то очень сильно просчитался.

– Гончий уже никогда не способен насытиться. Его можно держать на привязи, подпитывая время от времени, но такие подачки только ещё больше сводят с ума. Совсем свихнувшихся, разумеется, приходится уничтожать. Но в новых кандидатах недостатка не случается: каждый, кто почувствовал свое призвание, уже не может отступить. Только в самом начале, ещё до первых значимых симптомов можно остановить процесс. Даже не оперативно, а медикаментозно. А поскольку это обычно происходит в детском возрасте, никаких проблем с приемом разноцветных вкусных таблеточек не возникает. Потом, уже после совершеннолетия, кандидата могут посвятить в детали. И он даже получает шанс попробовать. Если захочет. Но с возрастом большинство обычно начинает соображать, что к чему.

Могу себе представить. Особенно если им посчастливится увидеть тех, кто не сообразил вовремя. Или, вернее, за кого не сообразили родные и близкие.

– Знаете, а я завидую даже им. Потому что как бы кровава и коротка ни была их служба, они всегда рядом со своими хозяевами. Даже умирают, чувствуя их присутствие до последнего мгновения.

После этой проникновенной эпитафии Рейнолдс нахохлился и ненадолго замолк, словно предоставляя мне время на размышление. Но в голову, как назло, не спешили приходить ни идеи, ни вообще хоть сколько-нибудь связные мысли.

– Он уже спущен с поводка, гончий для вас. И скоро учует вашу песню. Вы можете попробовать убежать, и даже бегать какое-то время, но петь… Прекратить петь вы не сможете, стало быть…

Старик посмотрел на меня мутным взглядом, а потом вдруг изобразил церемонный поклон:

– Моё восхищение, мисс Дью. Вы прожили свою жизнь не зря.

Поднял воротник ещё выше, повернулся и пошел прочь. К лестнице, ведущей с платформы. А мне, наверное, следовало со всех ног мчаться в противоположную сторону, вот только…

Осталось ли в этом мире хоть одно направление движения, чтобы без страха, угроз, жажды наживы? Без необходимости все время оглядываться по сторонам? Без ледяного холода, разливающегося в груди?

Главное, я не услышала ни слова о Лео. А ведь он стал бы лучшим поводом для запугивания и вообще. Но Рейнолдс даже не намекнул на эту сторону моей жизни, значит… Да, пока на этот счет можно ничего не опасаться. И если буду спокойной и рассудительной…

Ох.

Уж не знаю, нарочно или нет, но мне явно оставили время для того, чтобы попаниковала. Что мешало старикану прийти вместе с этим, как его, гончим? Да и вообще обойтись без разговоров? Все это неспроста. И прямо теперь я, испуганная и отчаявшаяся, должна, по их мнению… Ну конечно. Выдать сообщников. Потому что комм наверняка прослушивается. И как только наберу любой номер… Нет уж. Не на ту напали. Как бы мне ни хотелось услышать голос Лео в последний раз, ничего у них не выйдет.

К тому же, лучше сохранить все, как есть, на текущий момент. Мы расстались, полные надежд и предвкушений, вот они пусть и длятся. Хотя бы для него. Пока это возможно. Пусть в памяти останется самое хорошее, что только могло быть. Все главные слова уже сказаны, а просить прощения вроде не за что.

Да, не за что.

У Лео.

Но есть ещё один человек, перед которым… И который все ещё здесь, со мной. Я четко слышу его пульс в наушнике. А ещё помню, как продавец особенно напирал на то, что эти устройства гарантируют тайну переговоров.

Но ответят ли мне? С другой стороны, если парень не снял гарнитуру, может быть… Что ж, пока не попробую, не узнаю.

– Петер?

– Да, мэм.

Уф-ф-ф. Если и злится, то по голосу не понять: такой же ровный, как и раньше.

– Мне нужно кое-что тебе сказать. Нет, я должна. Очень-очень важное.

– Должны – говорите.

Вот и пойми, это разрешение, подколка или что-то ещё? Но хоть одна вещь в мире осталась неизменной, и я рада этому, как никогда.

– Главное, что тебе надо знать: ты замечательный. Плевать, что думают и говорят другие. Ты лучший. Понял?

– Да, мэм.

Он явно не вдумывается в то, что я сейчас говорю. Зато точно знаю: запомнит. И обязательно обдумает.

– И тебе нужно быть осторожным. Не доверять никому. Считай, что любой человек, который окажется рядом, твой враг. И я тоже.

– Вы не рядом. В данный момент.

Что ж ты со мной делаешь, зайчик…

– Лучше всего, наверное, убежать и спрятаться. Ты это сумеешь. Если хорошо постараешься, тебя никто не сможет найти.

– Меня ищут?

– Да. Нехорошие… люди. Которым не нравится, какой ты есть. Они собираются тебя…

– Убить?

Если бы. Нет, им ты нужнее искалеченный и послушный.

– Причинить тебе вред. А я этого не хочу. Надеюсь, ты тоже.

Промолчал. Наверное, у меня слишком сложно получилось со словами.

– Будь осторожен. Обещаешь?

– Да, мэм.

– И ещё… Я знаю, ты не жалуешь Лео… Мистера Портера. Но ему тоже нужно кое-что знать. Пожалуйста, передай ему, что мы ошибались. Что все, о чем мы с ним говорили сегодня, давно уже существует и здравствует. Рейнолдс, который из Коллегии, точно работает на рыцарей. Возможно, и сама Коллегия…

Нет, лучше о таком не думать. Чтобы не терять остатки веры в людей. Даже за считанные минуты до смерти хочется надеяться. Да, что в конечном итоге все будет хорошо.

– Мэм?

– Передай ему мои слова. Когда получится. И… прости, что взяла на себя больше, чем смогла вынести.

В наушнике повисла тишина. Я бы даже сказала, зловещая. А потом Петер спросил, уже не просто ровным, а каким-то вусмерть зашлифованным голосом:

– Где вы сейчас, мэм?

– Милый, я…

– Адрес.

Ну разумеется. Ничего другого он и не придумал бы. Но это все пустое. Все зря.

– Ты не успеешь.

– Адрес.

Прозвучало опять же, предельно ровно, но к уже знакомому тону явственно добавился ещё один. С легким эхом, напоминающим звон. И я выпалила, как по команде:

– Третье кольцо монорельса, остановка «Пятнадцатая миля».

А он одобрил мой порыв сдержанным:

– Хорошо.

Потом сказал кому-то за кадром:

– Мне надо идти.

И добавил:

– Очень быстро.

Он что, не один? Похоже на то. И хотя это кажется странным, почему бы и да? Лео же вроде отправлял к нему племянника, присматривать. Стоп. Нет. Тот звонил, как раз перед Рейнолдсом, собирался о чем-то поговорить с дядей. Значит… А может, он вообще – с девушкой? Если вспомнить отдельные нюансы прошедших часов, вполне возможно. И тут вдруг – я, со своими проблемами.

– Зайчик, тебе не нужно отвлекаться от…

– Мы закончили.

Да с таким выражением, точнее, без всякого выражения вовсе, нельзя разговаривать с людьми! Они же живые.

Ещё одна пауза. Довольно долгая и пронзительно тихая. Закончившаяся новым приказом:

– Спойте для меня, мэм. Что-нибудь, придающее сил. И смысла.

О, я знаю такую песню. О героях, которые однажды в жизни могут понадобится каждому. Особенно женщинам.

Надеюсь, ты сможешь её запомнить, чтобы потом, когда-нибудь…

Они до тебя не доберутся. А если и доберутся, то очень сильно об этом пожалеют. Если успеют, конечно. Если вообще поймут, что наделали.

Ты сильнее них. И хорошо, что сам этого не понимаешь. А ещё лучше, что этого не понимают они. Я бы хотела дожить до той грандиозной битвы, которую ты им устроишь однажды. Хотя, может статься, что армия врага будет повержена одним мановением твоей руки. Ведь им всем ещё нужно суметь справиться со своими демонами, тогда как ты уже давным-давно и крепко-накрепко…

– Достаточно, благодарю вас.

Эй, я же, считай, только начала. Не нужно меня щадить. Да я могу выложиться сейчас хоть вся и разом!

– Уверен?

– Да, мэм.

И его ведь уже никто и никогда не отучит от этих дурацких односложий. Наверное, и у меня бы не получилось. Но пробовать было так… весело. И вроде бы, ему тоже нравилось. Внимательно слушать, ни черта не понимая, только для того, чтобы… Чтобы я продолжала говорить.

– Мне нужна вводная, мэм.

– Ввод… Что?

Кажется, вздохнул. Или выдохнул. Надеюсь, не ругательство.

– Опишите предполагаемую угрозу.

– Я… С чего ты это взял? Про угрозу?

– Я не хочу быть настойчивым, мэм.

Он так это называет? Сталь в своем голосе, которая режет собеседника по живому?

– Зайчик…

– Опишите угрозу. А лучше… покажите её мне.

– Показать?

– Просканируйте периметр и перешлите мне… ваши впечатления.

Что ж, это можно. Немного нелепо, но чисто технически – вполне. Только что это ему даст? Он же не песенник, для него эти волны будут просто…

– Пожалуйста, мэм.

Уже-уже. Стараюсь изо всех сил. Последняя гастроль же. Последний прибой, по кромке которого я смогу прогуляться.

Искусственные объекты всегда фонят схожими голосами. Структурированными, скучными и монотонными. С живой природой интереснее: она текуча. Даже дерево, за счет движения внутренних соков, рисует в вернувшейся волне свои очертания не ровно, а смазанно. Словно пальцы невидимого художника мелко-мелко дрожали, когда он пытался запечатлеть увиденное. Но самое занимательное, это, конечно, люди. Потому что они упруги и одновременно вязки, даже можно чуточку запутаться прежде, чем хорошенько их разглядишь. Правда, Рейнолдс сказал, что гончие…

– Спасибо, вижу. Прямо по курсу.

Где? Кого? Я же ещё сама не…

А я бы, наверное, и не увидела. Если бы мне не подсказали.

Пробитый насквозь? Да, пожалуй, очень точное определение. Дырявый, почище любого решета. И песне во всем его теле просто не за что зацепиться – протекает, не останавливаясь. Только если очень-очень внимательно присматриваться и прислушиваться, можно ощутить. Какую-то зыбкую неправильность пространства.

– Вы знаете, что это такое, мэм?

– Рейнолдс… Человек, на встречу с которым я сюда пришла, назвал его гончим.

Ну да, можно подумать, стало понятнее. Хотя, кто его знает, моего рыцаря? В прибое он освоился на удивление ловко, и гораздо быстрее меня обнаружил убийцу. Как, скажите на милость? Если даже мне трудно было разобраться во всех оттенках отклика. А у него словно имелся наготове фильтр, который сразу отсек лишнее и…

Вот о чем я точно буду жалеть, перебравшись на тот свет. О чудесах, которые ещё ждут своего часа в рукавах белобрысого фокусника.

– Это человек, такой же, как ты, в смысле того, что с тобой происходит, только… Невоспитанный и несдержанный. Ему нужно было кушать песни по чуть-чуть, а он глотал, не жуя. В итоге случилось своего рода несварение. И теперь он…

– Полый.

То есть, пустой. И это тоже, конечно, но главное другое:

– Песня проходит через него без остановок.

– Это нехорошо.

Да я уж в курсе. Будь ситуация хоть чуточку лучше, наверное, рискнула бы ударить. Ну хоть чтобы хлопнуть дверью напоследок. Чисто для себя. Но что делать с пустым местом?

Которое, кстати, медленно, но верно приближается. А в наушнике – тишина.

– Зайчик?

– Я думаю.

Думать – дело хорошее. Полезное для развития и вообще. Правда, есть у него одна малоприятная особенность, иной раз сводящая на нет всю пользу.

– У меня очень мало времени, Петер. Давай, пока ещё можно, попрощаемся и…

– Это лишнее.

Ну, в каком-то смысле, наверное, да. Мы не были настолько близки, чтобы сейчас сентиментальничать и утирать слезы. Но все-таки, прозвучало грубовато. Без малейшей скидки на ситуацию, возраст и душевное состояние. Сказать ему, чтобы больше так не делал? Не со мной, конечно, и не сейчас, а потом, с другими людьми.

– Вы видите его, мэм? Обычным зрением?

Да какая разница? Хотя…

– Вижу. Он только что поднялся на платформу.

– Хорошо.

А вот мне примерно через пару минут станет и не хорошо, и не плохо. Сугубо параллельно.

– Пустите в него песню. Сфокусированную.

– Зачем? Она ещё легче пройдет насквозь.

– Мэм. Просто делайте то, что я говорю.

И звона снова добавил. Чтобы я уж наверняка не своевольничала. А я и не собираюсь. С того момента, как услышала его голос, все волнения как-то сами собой начали утихать. Внутри меня. Так что сейчас я, пожалуй, могла бы поучить искусству обретения дзена любого буддийского монаха. Даже самого матерого.

Тем более, песня. Это совсем нетрудно. Бесполезно, но раз уж просят…

Да, как и предполагалось: пролетела со свистом.

– Хорошо.

Кому?

– А теперь остановите её, когда она дойдет до места назначения.

– Остановить?

– Да. В пределах тела этого человека. Вы же можете контролировать дистанцию визуально?

Конечно. Для этого вообще задумываться не нужно. Да толку-то? Ну, остановила. Правда, убийца тоже вдруг как-то ощутимо замедлился.

А, старикан же что-то говорил. О подпитывании, что ли. То есть, эти гончие все же способны воспринимать песни. Вероятно, именно в такой подаче. Но как это поможет мне? Оттянет наступление финала, разве что. И ещё вернее укрепит между нами ниточку, по которой…

– Хорошо.

Такое впечатление, что он буквально видит происходящее моими глазами и ощущает, хм, всем телом. Личное пространство, говорите? Ха!

– Все, что вам нужно, это держать песню. Так, как сейчас. Остальное я сделаю сам.

Звучит-то как успокаивающе. Даже хочется верить. А ещё у меня есть ещё чуточку времени на надежду, пока гончий, уже шагнувший под навес павильона, преодолеет разделяющее нас расстояние.

– Будет немного неприятно.

Неприятно? О чем это он?

Ох.

Немного?! Да меня вздыбило и расплющило одновременно! Разорвало на ниточки, если верить ощущениям. Хотя, в моем случае, наверное, правильнее было бы называть это струнами, потому что… Да что он вообще творит? Я так не чувствую, не дышу и вообще! Это же…

Один раз оно уже случалось. Во время той демонстрации. Тень, прилетевшая ко мне с прибоем моей же песни. Но тогда она была мимолетна и, можно сказать, невесома, а теперь… Теперь она ткалась и наливалась тяжестью стали прямо во мне.

Такая странная и страшная, что к ней подошло бы только одно слово. Убийственная. Хотя, мы ведь собрались тут не чаи распивать. Отчаянные времена, отчаянные меры, как говорится.

Наверное, она могла уничтожить и меня, если бы задержалась внутри чуть дольше. Но роды состоялись вовремя.

Хорошо, что у нашего совместного творения не было видимых очертаний. То, что видишь глазами, обычно норовит загрузить копилку памяти по полной, и избавиться от таких воспоминаний бывает очень и очень трудно. Правда, и эха той звуковой тени, что метнулась от меня к гончему, было достаточно, чтобы взвыть самой. Только не от страха и боли, а словно предупреждая: не того зверя вы выбрали сегодня для травли.

Если бы дистанция между нами оказалась на пару шагов меньше, меня залило бы кровью, которая вдруг выплеснулась из его рта, а так долетели только мелкие брызги. Да и то уже потом, когда гончий повалился на бетонный пол, чтобы дернуться раз-другой и затихнуть окончательно.

Вот ведь как бывает, шел человек, шел, а потом вдруг упал и умер. Точнее, сначала вздрогнул всем телом, будто с чем-то столкнулся, а потом уже упал. А умирать начал, по всей видимости, ещё в падении. Может, тогда правильнее будет: умер и упал?

Да в сущности, все равно. Важно другое. Правдами или неправдами, чудесами, божественной волей или чем-то ещё, но у меня получилось. И я больше не буду слабой, ведь теперь… Теперь я владею миром и могу вот так, легко и непринужденно сжать его в пальцах, заставляя визжать и корчиться. А если не захочет угомониться, спою колыбельную. По новым нотам. И мне никто не сможет возразить. Никто, кроме…

– Оставайтесь на месте, мэм. И продолжайте сканировать.

Да, только он. Один на весь свет.

Но он, и в самом деле, всего один такой. Я это чувствую. Выносив его отражение, как дитя, в собственном теле, я могу только задыхаться от ужаса и восхищения перед тем, что однажды сошло с ума и создало этого рыцаря.

Должно быть, само мироздание, уставшее наблюдать, как его одушевленные частички ходят войной друг на друга, решило принять меры и соорудило… Меру всем проступкам и провинностям. Образец для сравнения. Шаблон, по которому следует сверять и сверяться. А тот, кто-то выходит за рамки и правила, будет незамедлительно и беспристрастно изъят из балагана существования. Потому что не выдержал сравнения.

Он ведь так и сделал, мой рыцарь. Всего лишь приложил свое отражение к дефектному фрагменту. И тот снова стал правильным. Да, одновременно – безусловно мертвым, но может, в этом и суть?

Оно не лишнее. Просто неуместное. Каждое существо, которое нарушает порядок жизни. А Петер лишь приводит все в норму. Рядом с ним мир всегда ощущался совсем иначе, только я не сразу это заметила. Зато теперь знаю наверняка. А ещё знаю, что могу быть его продолжением. Дланью господней. Если мне позволят.

К тому же, я больше не испугаюсь. Я…

Эти темно-красные пятна под ногами. Как пролитое вино. Аперитив перед основным блюдом. Бокал порто, который только поманил и раззадорил. К тому же, его было так мало…

Слишком мало.

Хочу ещё!