Argumentum ad hominem

Глава 15. В семье не без… неожиданностей.

– Вашей руке стало лучше?

Вряд ли следователь федерального агентства, аббревиатуру которого трудно было запомнить с первого раза, интересовался состоянием моего здоровья по доброте душевной. Скорее, жаждал получить автографы на протоколах. А то и рукописное изложение событий. Но старался выглядеть исключительно участливо. Правда, внешность стареющего налогового инспектора этому не особо способствовала.

– Немного, сэр. Вашими молитвами.

– Вот что значит, любовь к ближнему своему… Как часто она приносит нам одни только неприятности.

Что конкретно имелось в виду: его тщетные усилия наладить контакт или моё спонтанное самаритянство, угадать было невозможно. Вероятнее всего, и то, и другое. Но пожалуй, готов был согласиться с произнесенными словами.

Рука занемела конкретно. Благо, медики списали это на спазмы и все такое, попутно выдав мне этим временную индульгенцию. Даже что-то вкололи, как водится. С другой стороны, хорошо, что меня осматривал травматолог общего профиля, а не чистый хирург, и все обошлось щадящими методами. Правда, медикаменты ситуацию изменили не особенно. Разве что дополнительно расслабили мои и без того не сильно собранные мышцы.

Наверняка все можно было поправить песнями, но практиковать свое корявое исполнение в присутственном месте я не рискнул. Потому что не было случая проверить, слышно ли при этом что-то снаружи. Поскольку внятных инструкций мне никто до сих пор не выдал, разве что, только намекнул, в каком направлении рыть, с самодеятельностью явно стоило притормозить.

В чем я мог быть точно уверен, так это в том, что когда скорая забирала дядю Портера, тот был в ясном сознании и стабильном состоянии. Парамедик даже слегка усомнился, что прошло больше четверти часа от выстрела. Но заострять внимание не стал, тем более, по приезду полиции начался обычный бедлам, официально именуемый строгим словом «процедура».

На вызов в центр города, да ещё в такое загадочное место, как Песенная коллегия, слетелись все патрули периметра, и какое-то время кабинет мистера Рейнолдса был похож на галдящий улей. Пока криминалисты не разогнали лишних зевак. А как только отсняли и наскоблили все, что положено, завернули и уволокли меня с собой. Подарив долгую и тихую паузу. Между собой они, конечно, переговаривались в процессе, но меня просто вертели из стороны в сторону, как куклу. Единственным печальным обстоятельством стало то, что всю одежду изъяли, как вещдоки, и заполучить её обратно выглядело совершенно невыполнимым квестом. А взамен выдали тренировочный костюм. Из залежалых запасов, судя по наклейкам. Сидящий на мне примерно так же, как благотворительное шмотье Консуэлы, и очень похоже пахнущий дезинфектантами.

Что любопытно, наша местная полиция обстоятельствами огнестрела интересовалась несильно: отсмотрела, опросила и почти разрешила мне гулять. Зато невовремя возникший агент, с банальной и явно не настоящей фамилией Смит, вцепился в меня, как клещ. Видимо, потому что с верхних этажей инцидент виделся иначе, чем с земли.

– Бригада скорой, приехавшей на вызов, описала ваше состояние, как в целом нормальное. Если не считать проблемы с рукой.

– Да, сэр.

– Не наблюдалось ни малейшего нервного напряжения. И это учитывая, что четверть часа вы, фактически, находились под дулом пистолета.

Нужно было изобразить потрясение? Возьму на заметку. Хотя, биться в истерике и заламывать руки как-то странновато. Учитывая моё досье.

– Сэр, я не в первый раз оказываюсь рядом с вооруженным преступником.

– Разумеется, мистер Тауб, разумеется. Но ваши навыки и опыт, наверное, должны были привести к иному развитию событий?

Это он к тому, что надо было сначала вырубить старика, а потом уже спасать ближних? Да, промашка налицо. Но врать… Фу. У меня же есть правда. Прямиком для агента Смита.

– Когда я вошел в кабинет, тот человек не выглядел опасным, сэр. Он явно был в замешательстве. Даже в ступоре. Наверное, потому что осознал, что сделал. А мистер Портер нуждался в немедленной помощи.

– Настолько немедленной, чтобы отказаться от мысли хотя бы разоружить преступника?

– Виноват, сэр.

– Видимо, ваше состояние и впрямь… - агент задумчиво провел кончиками пальцев по краю залысины на правом виске. Так медленно, словно считал поредевшие волоски.

– Так точно, сэр.

– Он что-нибудь говорил? Вряд ли все это время прошло в полном молчании. Должно же было что-то подвести мистера Рейнолдса к такому печальному финалу. Может быть, вы сказали ему нечто… э… наводящее?

– Никак нет, сэр.

И это почти правда.

– Значит, молчали оба?

Я сделал вид, что замешкался и задумался: надо же было хоть чем-то ободрить федерального служащего в его изысканиях.

– Этот мистер…

– Рейнолдс.

– Да, сэр. Он бормотал.

– Вы что-нибудь расслышали?

– Немного, сэр.

– Поделитесь?

Настолько щедро, насколько смогу.

– Он что-то говорил о своей службе. О том, как старался. А его начальство вроде как было им недовольно. И отличало других вместо него.

– А его это расстраивало?

– Наверное, сэр.

– И в мистера Портера он выстрелил именно поэтому? Профессиональная ревность?

– Не могу знать, сэр.

– Но вы же пришли с ним, верно?

– Да, сэр.

О чем отчасти сожалею.

– Я, признаться, подумал, что все вы трое работали вместе, по какому-то вопросу. Это не так?

– Я не вел дел с тем человеком из Коллегии, сэр.

– А с Леонардом Портером дела у вас были?

К счастью, да. Даже официально оформленные.

– Мы взаимодействовали в рамках заключенного соглашения.

– О, любопытно. Расскажете подробнее?

– Никак нет, сэр.

– Уклонение от дачи показаний, мистер Тауб, карается законом.

– Это конфиденциальное соглашение, сэр. Я не имею права разглашать его условия без согласия второй стороны.

– А если вторая сторона не может дать такого согласия?

Зря он это сказал. Для себя зря. Потому что теперь понятно, что состояние дяди Портера вполне стабильное. Просто либо он ещё не отошел от наркоза, либо к нему не пускают посетителей, либо просто не желает общаться с такими вот агентами. А поскольку, в отличие от меня, явно имеет должностное право их посылать…

Так что, волноваться пока не о чем. Тем более, о времени. Но это с моей стороны. Зато агент Смит, похоже, скоро перейдет в цейтнот.

– В подобных делах малейшее промедление может быть чрезвычайно…

Что именно он собирался мне внушить, осталось неизвестным, потому что дверь комнаты для переговоров распахнулась вместе с оглушающим:

– Вот же! Вот! Прекрасное помещение для брифинга! Что вы мне голову морочили? Занято, занято… Теперь свободно!

Человек, ворвавшийся к нам во главе небольшого отряда, уж точно медлить не собирался. Да и в принципе не умел.

Капитан Джеймс «Торнадо» Льюис, заместитель директора Департамента противодействия терроризму. Как рассказывают, прозвали его ураганом ещё в учебке. Только не за эффективное поведение в боевой обстановке или общую энергичность, а за способность молниеносным смерчем выметать здравый смысл из любого официального мероприятия. Со временем и повышениями в звании, как можно догадаться, все только усугубилось. Зато дела творятся ярко, громко, пафосно – на радость средствам массовой информации и руководству Управления, которое обожает мелькать на экране. Даже, когда приходится давать опровержения и приносить извинения, которые после вмешательства Льюиса совершенно неизбежны.

– Давайте, давайте, разворачивайтесь!

Высокий, статный и… как там обычно говорят женщины? А, импозантный. Непременно в форме. Для пущей внушительности, наверное. И всегда со свитой то ли секретарей, то ли адъютантов, что интересно, самозабвенно преданных своему шефу. Хотя, в чем-то их можно понять, потому что массовик-затейник же. Да и команду свою в обиду не дает: не помню ни разу, чтобы кого-то из его подчинения в чем-то обвиняли или вообще журили.

– Капитан, своими действиями вы вмешиваетесь в ход федерального…

У Смита личного опыта общения с нашим Торнадо, видимо, не было, а скупые строки досье передать мощь этого фейерверка не способны. Поэтому попытка воззвать к долгам, хоть гражданским, хоть служебным, успеха не принесла. Да и запрещенное слово использовать не стоило.

– Федерального? - Глаза Льюиса сощурились совершенно по-орлиному. - Федерального? Никто… Слышите? В этих стенах, повидавших… Где была федерация в двадцать восьмом? Куда она смотрела, когда наши парни платили кровью за благополучие и безопасность этого города? Сколько их полегло на полях сражений в то проклятое лето? А что мы слышали в ответ на просьбы о помощи? Только пустые бредни о сложных ситуациях и неудовлетворительной работе местного руководства. Ха! Вот я вам сейчас покажу, как мы работаем. Выметайтесь отсюда! Немедленно!

Надо признать, агент выдержал натиск, почти не вспотев. И даже попробовал возразить:

– Это помещение предоставлено для проведения следственных мероприятий по личному указанию…

Но его уже не слушали: Льюис перевел взгляд на меня. Стоящего по стойке «смирно» с самой первой минуты явления урагана.

– Это кто?

Один из секретарей слева услужливо подставил для обозрения планшет и вполголоса сообщил шефу на ухо что-то вроде «проходит свидетелем». На что Торнадо безапелляционно заявил:

– В свободное время пусть проходит кем и где угодно, а пока он на службе… Ты же на службе, солдат?

– Не могу знать, сэр.

Он чуть сбился с ритма, но в дело вступил адъютант по правому борту, уже со своим планшетом.

– Следствие? Какое ещё следствие? Ах, следствие… Так оно же закрыто. Мне в лицо тычете, а сами не читаете!

О как. Быстро же свернули лавочку. Я думал, будут тянуть месяц-другой, до полного изнеможения. С другой стороны, как открыли, так и закрыли. Неожиданно и необъяснимо.

– И это сейчас, когда каждый человек на счету…

Пафосные позы Льюису всегда удавались безупречно. Правда, обычно для демонстрации своих талантов он предпочитал более широкую публику. А сейчас, видимо, просто тренировался. Перед выходом на экраны.

– Допуск? Да вижу я, вижу! Эта ваша бесконечная бюрократия…

Ну, в данном случае вполне разумная. Вот только доводы разума – не та вещь, которая помогает блистать.

– Да и бог с ним, с оружием… Голова у него на месте? Глаза-уши в порядке? Значит, наблюдать может. А там уж и сообразит, что к чему. Сообразишь?

Первый вопрос конкретно в мою сторону. И раз уж капитан оказал мне услугу, вырвав из лап федерального агента, надо постараться ответить в тон.

– Так точно, сэр!

– Вот, смотрите и учитесь! Главное – готовность! Остальное приложится.

На меня и впрямь посмотрели. Вся свита, с разной степенью угрозы во взглядах. Наверное, почуяли возможного конкурента.

Тем более, что Льюис по-отечески напутственно стиснул мои плечи:

– Так что, ноги в руки, сынок, и вперед! Служить и защищать!

– Слушаюсь, сэр!

В принципе, учитывая, что память Торнадо на лица и звания нижестоящих чинов, как у рыбки гуппи, можно было спокойно отправляться восвояси. Но один из адъютантов злорадно прошипел, чуть оторвавшись от свиты:

– Комплектация транспорта – в гаражах, секция 8. Вы занесены в список.

Вот это я понимаю, оборона. Враг не пройдет. Так держать, что называется.

Особого ажиотажа в гаражах не наблюдалось. То ли Льюис, как всегда, преувеличивал значимость происходящего, то ли другие несчастные вроде меня уже благополучно отъехали. Кто крышей, кто колесами. Но знакомое лицо обнаружилось. Дэви Донкер, штатный водитель всего и вся, чаще – патрульных машин. И водитель отменный. По крайней мере, дремать в колымаге под его управлением бывало уютнее всего.

Меня тоже сразу узнали, как увидели.

– Эйчи, ты что ли?

– Он самый.

– Прямиком с тематического утренника? – Донкер скользнул взглядом по наклейке на моем костюме.

Какого ещё… И правда. «Помни о двадцать восьмом» плюс прочая проникновенная дребедень. Выглядит, как издевательство. Но не могли же они… Обновку мне выдали где-то в районе полуночи, а тогда все вокруг было тихо и спокойно.

– Говорили, ты под следствием.

– Дело закрыли.

– Значит, снова в строй?

– Сначала допуск нужно получить.

– Ты без допуска? Какого тогда черта…

– Торнадо пролетало мимо.

В ответ мне сочувственно хмыкнули.

– А что тут вообще? Стряслось, в смысле? Льюиса вштырило капитально.

– Да вроде ничего, чтобы такого… - Дэви закинул в рот леденец. – Стандартное обещание что-то порушить. С многочисленными жертвами, конечно.

– Террористы?

– Да пофигу. Может, вообще школота балуется. Тем более, требований не выставлено, как спецы знакомые говорят. Штатный инцидент, в общем. Но каким-то чудом… И это чудо явно будет потом сильно болеть… Рапорт лег на стол к Льюису. И все заверте, как видишь.

– А всеобщая мобилизация зачем?

– Торнадо стукнуло в голову, что приоритетные цели террористов – вокзалы и пересадочные станции. Все, по списку.

– Эм…

– Оно самое, - вздохнул Дэви. – И ведь его не убедишь, что в таких местах контроль у бомберов худо-бедно, но налажен, что-то мощное пронести почти нереально. Он бы и тревогу по городу объявил, да его сверху окоротили. Мол, хочешь играться – играй, но без спецэффектов. Поэтому пыжится, как получается. И распихивает всех, кого может, по объектам. Тебя вот куда направили?

– Понятия не имею.

– А, точно… Ты ж без связи пока, - он залез на подножку и пошуровал в кабине, доставая свой планшет. – Так… О, нашел. Станция на Маунт-Перри. Бывал?

Название не сказало мне ровным счетом ничего. Правда, ответить Дэви или спросить ещё что-то я не успел, потому что всех собравшихся начали разгонять по машинам.

Можно было, конечно, посмеиваться над энтузиазмом капитана Льюиса, как мы все, в общем-то, и делали время от времени. Но лучше – надеяться, что в его окружении достаточно вменяемых специалистов, которые способны предотвратить угрозу.

Те события, о которых Торнадо упомянул, я не помнил. Потому что не знал. Потому что они приходились на время моего первого детства. Потом, уже в школе, что-то нам рассказывали на уроке истории. Скупо и сжато. Да и в Академии никто в причины и подоплеки не вдавался. Но схемы отдельных инцидентов изучали довольно подробно. Даже моделировали на полигоне. И ничего приятного в этих симуляциях не было.

Зато теперь, с высоты так сказать, прожитой недели, могу предположить, что именно служило источниками массового кровопролития в разных районах города одновременно. Сбрендившие сонги, наверняка. Под чьим-то чутким руководством.

Тем же способом, который я опробовал с Дарли, можно ведь транслировать любой посыл. Не обязательно прямо убивающий цель. А, к примеру, всего лишь вызывающий потребность убивать окружающих. И если прибавить к этому собственный энтузиазм сонги, которая пропустит через себя первоначальную идею…

Тьфу. Это уже ни в какие ворота. Правда, я не могу быть до конца уверен, что на обычных людей такая технология подействует схожим образом. Насколько помню, в стандартном варианте песни не затрагивают деятельность головного мозга. С другой стороны, есть личный опыт рукоприкладства. И он-то как раз… А в сочетании… М-да. Оружие? Ерунда. Зачем уничтожать, если можно просто контролировать? Выстроить подходящую матрицу из сонг, пустить по цепочке или одновременно команду, и весь город начнет маршировать в такт твоему пульсу.

Круто.

Только зачем?

Я бы не хотел жить среди таких своих копий. Правильно или неправильно, но мне было бы все так же одиноко, как и сейчас.

Полли меня точно не похвалит. Трудно судить, какие у них отношения с дядей, но родственник все же. Да и обещание. Конечно, на многое он не рассчитывал. Надеюсь, что нет. И если они поговорят… А собственно, что изменится? Дядя Портер всей правды не расскажет. Не в смысле событий и разговоров, это фигня. О главном умолчит. Что, зачем, почему. И какую глупость хотел устроить сам, напоследок. Кстати, ещё не факт, что с песней его все получилось. Да, течение замедлилось, но достаточно ли? А спросить не у кого. Разве что, Кэтлин. Хотя, у неё сейчас другие заботы. Не до трепотни со мной. Дядя в непонятках, да ещё и тетя потенциальная. У меня бы на месте племянников, наверное…

Нет, даже вообразить не получается. Потому что не волнуюсь. Что мог – сделал. Как умею. Научусь – буду делать лучше. Если мои старания вообще кому-то когда-то понадобятся. Хотя, одному субъекту на свете я, определенно, зачем-то нужен.

Своему брату, да.

И звучит странно, и понять не получается. Наверное, можно только почувствовать.

А что, если, встретив его я, действительно… Почувствую? Хоть что-нибудь? Не умом или телом, а так, как это обычно описывают в книгах или показывают в кино. Потому что сейчас есть слабый интерес, и только. Даже не интерес, а скорее, потребность получить разъяснения. Можно даже не особо подробные и правдивые. Главное, что бы я смог назначить ему категорию. Ну да, одну из. Либо «вызывает беспокойство», либо «не доставляет неудобств».

А там уже…

Нас высадили в квартале от места назначения. Выдали инструкции и технику. Мне, как актеру эпизода, досталась только обычная рация, без гарнитуры или просто наушников. Но и её с моей одеждой деть было особо некуда. Хорошо, что в фургоне нашелся свежий бумажный пакет из кондитерской, пришлось только тщательно выстрясти из него крошки и сахарную пудру.

Пересадочную станцию на Маунт-Перри переделали из какого-то старинного вокзала – стройного строгого здания с огромным залом ожидания, накрытым витражным стеклянным куполом. Во внутреннем интерьере сохранили отсылки к классике, вроде светильников, лепнины и прочих ретро-прелестей, но те же скамьи убрали почти совсем. Потому что бывший вокзал, по сути, стал теперь чем-то вроде ворот, через которые туда-обратно безостановочно сновали люди. Очень много людей.

Поскольку меня отправили на самый верхний ярус, я мог видеть это человеческое озеро целиком. От края до края. И даже отмечать отдельные волны – при сообщениях по трансляции, особенно о перемене платформы. А вот слушать было нечего. Просто гул. Даже звуки музыки, которую исполнял расположившийся ближе к центру зала какой-то самодеятельный ансамбль, терялись в общем шуме.

Особого смысла в наблюдении с такого ракурса, наверное, не было. Разве что, отслеживать конкретные перемещения, но для этого нужно было определить цель. Очаг возмущения. Но люди внизу двигались постоянными потоками, лишь иногда и ненадолго объединяясь в островки. Плавно, ритмично, предсказуемо. Почти… усыпляюще?

Зевать, кстати, хотелось отчаянно. Хотя, оно и не удивительно: поспать мне не дали. Даже вздремнуть, считай, не удалось. Было примерно полчаса покоя на коридорном кресле, только сон прийти не успел. Вместо него явился как раз федеральный агент со своими вопросами.

Чего он, собственно, вообще хотел от меня добиться? Разговор больше крутился около меня и моих действий, чем затрагивал других участников событий. Нет, я бы понял, если бы на месте этого Смита был кто-то из внутренних расследований. Тогда и поход к медикам не понадобился: выписали бы профнепригодность в два счета. Но какое дело федералам до моих промахов и ошибок? Разве что, пытаются найти козла отпущения, на которого можно списать ущерб, нанесенный государственному предприятию.

Да и пусть их. Мне сейчас важнее выспаться, а то уже круги перед глазами начали плавать и вообще…

Стоп. Там, внизу, и впрямь ведь что-то круглое.

Музыканты сменили репертуар, и публика стала более благосклонной, что ли? Кольцо зрители-слушатели образовали очень даже заметное, особенно сверху. Или все дело в том, что у ансамбля появилась солистка?

Я не заметил, откуда она взялась. Наверное, и не приходила, а все это время стояла рядом. К примеру, делала перерыв на кофе. А теперь, с новыми силами, вернулась к своему искусству. И судя по толщине кольца, поет она хорошо. Жаль, отсюда ни черта…

– Красивый голос – большая редкость для песенниц. По сути, в нем нет особой нужды, просто приятный бонус. Гораздо важнее другие качества. И отчасти пропорции. И уж тут точно, чем приятнее они, тем приятней…

Он стоял у выхода на лестницу, прислонившись к стене. С того места невозможно было видеть, что происходит внизу, но разговорчивый господин, похоже, и так был в курсе. Молодой. Примерно моего возраста. Моего роста. Моего телосложения. Светловолосый. И совершенно неправильный.

Наверное, такое ощущение создавала одежда. Вроде, как это называют, демократичная, но каждая линия кроя, ткань, цвета и вся эта фигня, которую загадочно называют аксессуарами, просто вопили о своей запредельной стоимости. А оправа очков с дымчатыми стеклами, кажется, сошла с рекламы, которой улицы города наводнились на прошлой неделе. Правда, насколько помню, там шла речь об анонсе осенней коллекции, тогда как на дворе у нас пока ещё май.

В общем, блондин, глубокомысленно рассуждающий о достоинствах и недостатках сонг, выглядел совершенно неподходяще для того, чтобы вскарабкаться чуть ли не под самый потолок, да ещё заводить разговор с таким бродягой, как я. С другой стороны, сомнений в том, что он может позволить себе все, что захочет, тоже не возникало.

– Здешняя акустика красоты исполнения, увы, не передает. Зато идеально подходит для остальных сторон пения. Ты же чувствуешь? Даже на таком расстоянии эффект бесспорен. Хотя и излишне акварелен. На мой вкус.

Он оторвался от стены, подошел к перилам ограждения и облокотился о них, переводя взгляд на зал.

– Там слышно лучше. Но разумеется, самый разительный эффект дает сочетание искусства с достижениями науки и техники. Объемное, чистое звучание… И никаких преград и расстояний между исполнителем и слушателем.

Если бы не полусонное состояние, я бы, наверное, быстрее сообразил, о чем идет речь. Ещё с самых первых слов, когда он вообще заикнулся о песенницах. И если бы внимательнее приглядывался к позициям и перемещениям транспортников, благо, их форма хорошо выделялась на фоне остальной толпы. Но ещё несколько минут назад все было в порядке. То есть, местные полицейские проводили обход в соответствии с заданными маршрутами. Теперь же все медленно, но верно, превращалось из порядка в хаос. И объяснение этому могло быть только одно.

Я щелкнул тумблером рации, включая на прием. Из динамика полилась песня, от которой снова, только ещё сильнее захотелось зевать.

Тьфу, какая гадость. И на прямой трансляции. А патрульных, конечно, никто и никогда не подумал бы снабдить присмотром сонг. Потому что бюджета на такие изыски не выделяют.

– Она хороша. Но это лишь начало. Прелюдия. Предварительная настройка. Основное шоу ещё впереди, так что, не засыпай раньше времени.

Сам он не зевнул ещё ни разу. Да и ленца, проскальзывающая в голосе, явно относилась не к физическому состоянию, а свидетельствовала о полном и безграничном удовольствии. Или довольстве. Собой.

– Господь был щедр и великодушен, раздавая свои дары, но слишком много думал о свободе человеческой воли. Вот и оставил песенниц без доступа к умам. Но как говорят? Сон разума рождает чудовищ. А для того, чтобы заставить разум задремать, достаточно и самых простых способов. Например, чуточку сдавить, здесь, там. И вот уже кислорода до мозга добирается все меньше, мысли и чувства начинают плыть, тело становится все беспомощнее…

Теракт, значит? Разрушения? Боюсь, здесь все обойдется только жертвами. Зато будет их до черта.

– Кто-то сдастся раньше, кто-то позже, как водится. Можно даже сделать ставки. Ты бы поставил на себя?

Кем бы он ни был, песенница внизу – его рук дело. И её песня тоже. Но зачем? Обычно массовыми убийствами занимаются те, кто хочет обратить на себя внимание. Покрасоваться, так сказать. Самоутвердиться. Но тогда, вроде, начинают издалека. Намеками, письмами, видеозарисовками на тему. Обязательно под какими-нибудь возвышенными лозунгами или притягивая за уши к своему преступлению цитаты великих. Пижон же ведет себя так, будто давно уже стал великим сам.

Тогда зачем? Для кого предназначен этот импровизированный спектакль?

Нет. Не верю. Потому что не понимаю.

– А вот я бы поставил. Поровну. На голод и долг, который в тебя вдолбили.

Свернуть ему шею? Наверное, получится. Тело не совсем в том состоянии, чтобы активничать, но мне ведь не нужно много. Пару фраз из той песни, что пела Дарли в последний раз. Только что это изменит?

Девица внизу, скорее всего, действует самостоятельно. Ей сейчас не нужен контроль: задание выдано, требуется лишь исполнить. Есть, конечно, шанс, что если уронить к её ногам тело начальника, это вызовет некоторое расстройство чувств. А если наоборот? Если взбрыкнет и просто остановит всем вокруг кровообращение? Песня идет фоном, поймать хоть что-то, чтобы взять сонгу под контроль – задача маловыполнимая. Я никогда не пробовал так делать, а тренироваться при беззащитных гражданских… Как минимум, предосудительно.

К тому же, блондин слишком уверен в себе. Возможно, предусмотрел несколько вариантов развития событий. И ещё более возможно, что у него на подхвате не одна, и даже не две, а куда больше орудий песенного поражения. Не добьется успеха эта, в дело вступят другие. Потому что все там внизу, в большой степени, не реальное преступление, а демонстрация. Спектакль. Для одного-единственного зрителя, который…

Ну да. Должен сделать выбор. Либо остаться тут, стоять и смотреть, как броуновское движение людей внизу скоро начнет сменяться массовым падежом, либо – стать участником представления.

– Тебя тянет туда, я чувствую. Но что больше? Желание спасти и защитить? Или желание проглотить немного хоть отравленной, но все же песни?

Дарли говорила о врагах. Которые хотят причинить мне вред. И это я запомнил. Но хорошо помнится ещё и кое-что другое. О том, что врагов нужно держать близко к себе. Ещё ближе, чем друзей. А чем можно увлечь этого блондина? Только дать ему то, что он хочет получить. Осталось только понять, что именно.

– Разумеется, ты можешь попробовать перетерпеть. Хотя это становится все труднее, не так ли? Потому что каждая минута без песни теряет свой смысл. А тело теряет силу.

Он знает, что со мной происходит. Или думает, что знает. Симптомы. Которые, по его мнению, должны привести к определенному итогу. И если собрать все вместе и приправить его рассуждениями о воле и разуме…

Тот пустотелый, на платформе. Дарли называла его гончим. А ещё таким же, как я, только ставшим жертвой обжорства. О голоде блондин говорил. И мне, правда, нужны песни. Значит, я тоже должен стать пустым?

По крайней мере, это явно подразумевается. И даже ожидается. А внизу тем временем люди двигаются все судорожнее. Ещё совсем чуть-чуть, и начнут валиться, как костяшки домино.

– И когда там, совсем рядом, столько вкусного…

Насчет потерянной силы он оказался чертовски прав: я едва не загремел по ступенькам. Конечно, это здорово ускорило бы мой спуск, но тогда до первого этажа добрался бы полностью разобранный конструктор. А этого допускать было нельзя.

Между площадками я впрыснул себе немного допинга, но поскольку не отключался от фона песни совсем, получилось, что фактически остался при своих. Не падал на каждой ступеньке, и ладно. Но у входа в зал пришлось снять предохранители. Все до единого.

Из всего скудного набора фактов и ощущений создать связный план действий было невозможно, особенно учитывающий множество других действующих лиц. Зато сам по себе я мог делать то, что считаю правильным. Хотя и безумно глупым.

Когда песня ворвалась в моё тело в полную силу, нахлынуло все и сразу. Боли, шумы, судороги. Пол начал выворачиваться из-под ног, словно приглашая потанцевать. Картинка перед глазами приобрела какую-то невероятную четкость, но одновременно оказалась оторванной от реальности, которую можно осознать.

Хорошо.

Правильно.

Я получаю сейчас все то же, что и люди вокруг. Чем ближе подберусь к сонге, тем насыщеннее станет поле и…

Когда потеряю сознание, спектакль закончится. Ведь его больше некому будет смотреть.

Как же здесь людей много и сразу. Но и это тоже хорошо. От них можно отталкиваться. На них можно опираться. Чтобы двигаться вперед.

А потом он явно отдаст приказ остановиться. Потому что я нужен ему живым. И возможно, другие тоже уцелеют.

Но чтобы быть уверенным наверняка, я должен…

Да.

Захлебнуться как можно скорее.

Сначала были только звуки. Шорохи, писки, шуршания. Шаги. Потом веки все-таки решились приподняться. Чтобы взгляд наткнулся на пластиковые занавеси. Вроде душевых или тех, которыми отгораживают друг от друга части промышленных помещений. Только совсем не прозрачные.

Но это по верхнему эшелону. А ниже обнаружился я сам. В кресле вроде стоматологического, только пошире и снабженном ремнями. Которых я ни капельки не ощущал. Только мог видеть, что они опутывают меня с ног и до… Нет, в районе головs ничего похожего не было. Наверное, потому что приблуды аппарата искусственного дыхания и так занимали все свободное место.

Только непонятно, зачем. Я что, не могу дышать сам? Хотя… Все возможно. Потому что тело существует как-то отдельно от сознания. Вроде бы, пока на месте. Но не в доступе. Правда, оно и к лучшему. Иначе меня бы душила трубка в горле и доставали бы капельницы, понатыканные с обеих сторон.

Неужели, настолько просчитался? Я предполагал, что просто отрублюсь, в штатном режиме. Для выхода из которого не потребуется усиленная медицинская помощь. С другой стороны, то место, где нахожусь, может быть чем угодно, но вряд ли…

– С добрым утром.

И это точно не медбрат. Даже халат накинуть не удосужился. Ну конечно, как же иначе тогда окружающим удалось бы оценить роскошь очередного наряда?

Важнее другое. Если он не врет, и сейчас действительно утро, значит, прошло около суток.

– Можно было разбудить тебя раньше, но ты слишком сладко спал. И я решил сделать это маленьким подарком. Напоследок.

Его ладонь скользнула по моей голове. Или мне так показалось. Тень прикосновения, не больше.

– Скоро ты начнешь засыпать и просыпаться по моему разрешению, и никак иначе. Но я с удовольствием приму на себя сей неблагодарный труд.

Любопытно, сколько диагнозов мог бы ему насчитать практикующий психиатр? Думаю, одной руки для счета не хватило бы.

– Насчет всего этого, - взмах в сторону аппарата и капельниц. – Не беспокойся. Твоё тело в полном порядке. Что же до головы… Гипоксия могла сказать свое слово, несомненно. Правда, ты и прежде был непроходимо туп, так что разница вряд ли будет заметна. Да и дрессировка пройдет проще. Хотя трудности я только приветствую.

Ещё одно касание. Если судить визуально, где-то в области скулы.

– Но кто ж мог предположить, что ты окажешься настолько податливым?

Я старался, вообще-то. Только что не втягивал песню в себя. Хотя полная капитуляция ощущалась тошнотворно неправильной. Настолько, что реально блеванул.

– Маргарите даже пришлось оборвать песню раньше срока.

А вот это хорошая новость. И дело даже не в том, что у людей на станции стало больше шансов выжить. Главное, блондин заглотил наживку. Конечно, эта наживка потом очень долго и мучительно будет приходить в себя, но… Наверное, дело того стоило.

– И раз уж ты так близко подошел к финальной черте, пускать процесс на самотек больше нельзя.

По моим ощущениям, я уже пересек все черты, какие только было можно. А потом вернулся обратно. И снова. Пересек.

– Десерт будет просто великолепным. Маргарита готовится, не покладая сил.

Та сонга, которая чуть не уморила несколько сотен и меня заодно, будет добивать? Хорошо. Лучше, чем можно было бы надеяться. Потому что я уже немного знаком с её творчеством.

– Ах да… Ты же не понимаешь, о чем речь. И это слегка портит послевкусие.

Прошелся вокруг кресла, ненадолго исчезая из вида.

– Как ты мог бы догадаться… Хотя, какое там. Но наверняка должен был заметить, что отличаешься от других людей. Я тоже отличаюсь. И есть ещё много тех, кто подобен тебе и мне. По крайней мере, потенциально.

Эта новость уже похуже. Некоторое множество себя я бы ещё принял. С оговорками, сожалением и опаской, конечно. Но знать, что в мире живет пусть даже всего десяток таких самодовольных убийц…

– Как и у песенниц, наш дар, заложенный природой, начинает проявляться лишь со временем. Иногда раньше, иногда, как в твоем случае, уже за всеми сроками. Было удивительно узнать, что ты вообще начал восхождение.

А мне-то как было… удивительно, бл.

– Каждый человек способен воспринимать песни. В какой-то мере. В лучшем случае, на уровне тех средств, которыми пичкают спортсменов, получая кратковременную прибавку сил. Пилюли, микстуры, инъекции… По большому счету, песни для обычных людей ничем не отличаются от медицинского вмешательства. И пользы приносят ровно столько, сколько сам человек ждет от такой таблетки. Если она вообще не встанет комом в горле.

Все-таки, некоторые слова ему лучше не стоит упоминать. Потому что ощущений у меня сейчас маловато, но мысли-то пока никуда не делись.

– Песня – это не более, чем ресурс. Если не умеешь его использовать, получится что-то вроде забивания гвоздей микроскопом. Если умеешь… А мы – умеем.

Присел рядом, облокачиваясь о моё бедро.

– Все инструменты у нас имеются изначально. От природы. Но ими все равно приходится учиться пользоваться. И как ты понимаешь, не на манекенах.

Во всей его болтовне меня занимало сейчас только одно: услышу ли хоть что-то полезное до того, как назначенная сонга придет по мою душу, или нет.

– Первые пробы всегда заканчиваются плачевно. Для второй стороны, естественно. Когда связь устанавливается впервые, это похоже на взрыв, из которого рождается вселенная.

Вот что-что, а взрыв точно был. Только натуральный. Безо всяких иносказаний.

– Столько новых ощущений… И хочется заполучить все. Разом.

Помню я эти ощущения. Что первые, что вторые. Не согласился бы иметь их при себе ни вместе, ни по отдельности.

– А бедняжка не может вырваться. Опытная песенница просто поддалась бы, сохраняя свою жизнь. Но такой опыт не способствует обучению. Поэтому для качественного восхождения берется исключительно молодняк. Необузданный и необъезженный.

Своеобразное у него отношение к сонгам. Как к животным, которых нужно укрощать.

– У меня их было тринадцать. Чертова дюжина. Все безумно хорошенькие. Маман выбирала лично. Для идеальной эстетики.

О, вот и семья начала всплывать потихоньку. Как дерьмо. Мама уже точно есть. А что насчет папани? Такой же больной на голову или похлеще?

– Главное, что они будили и тревожили… В первую очередь, разумеется, дар. Но вторая очередь тоже бывала. Временами.

Ухмыльнулся, видимо, вспомнив о чем-то.

– Не знаю, сколько понадобилось бы тебе. Может, достаточно было и пяти-шести, чтобы взобраться на свою кочку. Но ты нарвался на старуху, и все повисло в неопределенности.

Ага, теперь перешли к более близкому прошлому. Старуха – это явно о Дарли.

– Конечно, она не могла тебя расшевелить. Зато посадила на внутривенное. Вряд ли о чем-то догадывалась, но песенницы некоторые вещи чуют удивительно тонко, вот и приняла меры. Которые совершенно не укладывались в мои планы.

Кажется, понимаю, чем он изничтожал сонг во время своего, как его… восхождения. Безбожно затянутыми прелюдиями.

– А всего-то и требовалось, что подкладывать под тебя молоденьких дурочек. Ты бы сжирал их живьем, ломал, выбрасывал и шел искать следующих. Раз за разом. Пока в один прекрасный момент не понял бы, что голод больше не желает униматься.

Он так красочно все описывает… Как будто сам испытывал что-то похожее. Но я все равно до конца не понимаю. Да, мне было больно, когда песни заканчивались. Можно сказать, голодно, если пользоваться терминологией блондина. Только меня никогда не тянуло наедаться до отвала.

– С чистотой эксперимента, увы, пришлось попрощаться. Впрочем, бог с ней. В любом случае это моя лаборатория.

А я – подопытный зверек. Мышь, крыса, кролик обезьянка. Нужное подчеркнуть.

– Кстати, как тебе коктейль?

Который вливается в обе руки сразу?

– Обычно таким потчуют кнехтов, чтобы усилить восприимчивость к песням, во время обучения. Конечно, не в настолько концентрированном виде.

Кнехты? Видимо, местные чернорабочие, если в его голосе сквозит такое пренебрежение.

– Наверное, слишком забористо получилось, но уж извини. Нужно было подстраховаться. На тот случай если будешь упрямиться, и процесс затянется. Если бы эта бестолочь Кайл, помешанный на традициях и протоколах, не отправил рапорт о твоем проявлении… А скольких трудов стоило затормозить послание, ты бы знал!

Кайл. С традициями. Аккуратный и исполнительный. В поле зрения которого я «проявился». На ум приходит только одна кандидатура. Да, тот самый клерк.

– Рецепт раритетный. От пращуров. Разумеется, с поправками на научно-технический прогресс. Не сыпать же в бронзовый котел пучки трав, помешивая конечностью покойника, преставившегося на Рогатую луну?

Почему бы и нет? Ему бы подошло. Ещё бы мантию с черепами, колпак, и дьявольскую улыбку на лице. Хотя, улыбка есть уже сейчас.

– По сути, конечно, все те же белладонна, аконит, белена, прочие аптекарские изыски. И розмарин – для памятливости.

Хихикнул. Видимо, подразумевалась какая-то тонкая шутка.

– Только анютиных глазок сюда не положили. Потому что думать тебе не нужно. Совсем-совсем.

Отвернулся, что-то изучая в показаниях медицинских мониторов.

– И говорить тоже будет не обязательно. Главное, слушать и исполнять.

Провел рукой где-то у меня под подбородком. Наверное, по шее.

– Надо будет набросать эскиз тату. Банальное клеймо не для тебя. Ты особенный.

Сначала Дарли, теперь он.

Замечательный. Особенный. Самый лучший. Такое впечатление, что каждый из них видит во мне что-то сугубо свое. Придумали, нарисовали и пялятся, млея от удовольствия. Но это их личные иллюзии, а на деле…

Может, смотреть вовсе не на что. Как в том гончем. Которым я, по намерению блондина, вот-вот должен стать.

– Совет тоже так считал. Сборище престарелых маразматиков, зацикленных на традициях. Порядок наследования, как же! Все должно быть по правилам, бла-бла-бла. И что, сработали их правила?

Поднялся на ноги. Чтобы проверить капельницы.

– Маман никогда этого не забудет. Ни Совету, ни гроссмейстеру. Особенно шрам от кесарева.

Прошелся кругом. Когда снова появился в поле зрения, улыбка была уже какой-то кривой.

– И все её недовольство приходилось принимать мне. День за днем.

Так. Пошли конкретные претензии. Только в чем я-то виноват?

– Варварский способ размножения давным-давно следовало оставить варварам. После стольких лет идеально удачных проб настаивать на своих замшелых представлениях… Хорошо, что решающие голоса не рассчитывали получить положительный результат. И оказались правы.

Результат? В смысле – меня?

– Даже бросили лично вести наблюдение. Переложили все на плечи кучки наивных первооткрывателей. Которую было очень легко приручить. За редкими исключениями.

Это уже отсылка к дяде Портеру, явно.

– Но как бы то ни было, формально у тебя все ещё есть право. Заявить о себе, как минимум. Понятно, что без толку, и все же. Снова пойдут бесконечные обсуждения, споры, прения… А принятие действительно важных решений будет отложено в долгий ящик. Теперь, когда программа уже настолько близка к своему воплощению… Правда я все-таки ближе.

Чуть наклонился. Похоже, коснулся рукой моего лба. Чтобы потом облизать пальцы.

– А вот и долгожданная сладость! Все почти готово.

Это он попробовал на вкус мой пот, что ли?

Интересно, такое вообще лечится? У меня с головой плохо, признаю, но блондин… Вот честно, лучше уж, действительно, быть безмозглым гончим, чем напыщенным извращенцем.

– Потом мы всем расскажем трогательную историю. Маргарита на них мастерица. О том, как случайно повстречала тебя и едва не стала жертвой. Давала благотворительный концерт, в заботе о ближних, нежная и трепетная… Она так испугалась, бедняжка. Не смогла себя контролировать. Но в подобной ситуации кто сможет её осудить? А такую крохотную деталь, как наши взаимоотношения, можно будет опустить. По крайней мере, сначала.

Смешно и противно звучит, но может сработать. Внешне ведь все выглядело очень похоже. Если осознанных свидетелей в наличии не окажется, ориентироваться придется на записи с камер, а они покажут… Да, практически то, о чем он говорит.

– Видишь ли, есть некоторая разница между свободной песенницей и прирученной. Последняя несет в себе отражение своего господина. И любая песня в её исполнении, вторгаясь в тело, оставляет особый след. В частности, мешающий другим песенницам свободно пройти по той же тропке.

Столбим территорию, значит? То есть, сферу влияния. Довольно удобно, надо признать. Например, оказал пару раз услугу, да хоть в плане лечения синяков, и человек уже никогда не сможет получить такой же сервис в конкурирующем заведении. Безупречно стабильная клиентская база. Куда вот только смотрят антимонопольщики? Или в том мире, из которого явился блондин, человеческие законы не действуют?

– Этот след и сейчас ещё в тебе. Память о том маленьком вокализе. И во всех прочих слушателях. Правда, он слишком рассеянный, чтобы понять, с чем имеешь дело. К тому же вряд ли кого-то из пострадавших опрашивали с участием песенниц.

Ещё бы. Сначала медики развлекались. Да и… Я бы, после такой стойкой ассоциации внезапного недомогания с пением, как обыденным процессом, какое-то время обходился без музыки. Думаю, нормальные люди – тоже.

– То, что сделает Маргарита лично для тебя, будет совсем другим. Вытравленным в твоей плоти навечно.

Навечно? Я столько не проживу.

– Разумеется, придется проявить снисхождение и взять на себя заботу о страдальце, для которого песни пташек из любых других стай будут хуже, чем пытка.

Да неужели? Это он нашей Лахудры не слышал. После неё уже ничего не страшно.

– Не волнуйся, я буду хорошим хозяином. Даже разрешу тебе спариваться. Не пропадать же породе, в самом деле?

Неспешно прошагал пальцами по моей ноге, от щиколотки до тазовой кости.

– Самочек будем подбирать тщательно. С лучшими родословными. Возможно, даже начнем торговать щенятами. Мало кто из моих знакомых откажется заполучить себе в дом такой сувенир. А кого-то можно будет просто обязать.

Он ещё и коммерсант? Однако. Талант на таланте и талантом… За чужой счет, правда. Но коммерция вся такая. Даже в исполнении относительно честных людей.

– Разумеется, это все будет возможно только после тщательной дрессировки. К которой мне бы хотелось приступить немедленно, но…

Пальцы двинулись дальше. По животу на грудь, выписывая вензеля.

– Изысканные кушанья следует смаковать. И я буду двигаться медленно. Вдумчиво. Со вкусом. Чтобы ничего не испортить.

Да я быстрее сдохну от скуки. Если он будет предварять такими вступлениями каждое свое действие.

– Голос уберем в самом конце. Когда я вдоволь наслушаюсь твоих криков и стонов.

Видимо, и впрямь подразумевается что-то грандиозно-болезненное. С размахом, красочными декорациями и приглашенными звездами. Патетическими речами, конечно. Может, даже с цирковыми репризами. И несменяемым главным клоуном.

Если бы я мог сейчас говорить, обязательно спросил бы, что сподвигло его стать… э… шоуменом. Собственная моральная ущербность или вынужденная необходимость разгонять хандру своей… то есть, нашей общей… как он там выразился? А, маман.

Правда, тогда, подозреваю, ему пришлось бы срочно корректировать планы. Особенно насчет моего голоса.

– А знаешь… Можно сделать ещё лучше. После процедуры я отпущу тебя погулять. Для пущего убеждения. И когда ты поймешь, что другого выхода нет, приползешь сам. На коленях. С мольбами.

Его восхождение вообще закончилось? Он ведь по-прежнему голоден. Только уже совсем не по песням.

Это ведь тоже что-то вроде попытки расширить мир. Конечно, через людей, а как же иначе? Но у блондина явно не получается или выходит из рук вон плохо. И кажется, знаю, почему.

Любую новоприобретенную территорию он затачивает под себя. Под свои странные желания и представления о прекрасном. По итогу получая собственное отражение. Разве что, в кривоватом зеркале. А себя самого, наверное, все же мало для счастья. Вот и жрет без остановки, оставаясь по-прежнему голодным.

Ну ничего, мучаться осталось недолго: пиршество близится к завершению. Потому что в меню закралась ошибка. И следующим блюдом едоки рискуют подавиться.

То, что он говорил… Наверное, оно справедливо. И очень может быть, строго выполняется для тех, кого он знает. Но со мной все было не так.

Потому что бракованный? Да и пусть. Главное другое.

Это его правила.

Свои я пишу сам.