Адам в Аду

7. Бладхаунд

Звонок от Емельянова разбудил Бладхаунда на следующее утро.

— Ищейка, это ты? — бодро заговорил в трубке голос эксперта. — У меня для тебя масса этой, значит. Информации. С чего начинать?

— С начала.

— Я, конечно, еще многого не сделал… Времени не особо много было. Подкинули тут срочный заказик. Но работает твой кристалльчик как миленький — все сигналы проводит, значит, томограммы дает нормальные, тест Тьюринга проходит. Выцветаем мы сильно — я думаю, ты его не узнал бы сейчас. Но снимочки по ходу делаем, так что покажу, значит, все в лучшем виде.

— Когда изготовлен?

— Да пару лет назад уже. Про прошивщика не скажу ничего пока — вот когда увидим его работу, так сказать, в чистом виде, тогда можно будет о чем-то говорить… Но ты вот про технологию спрашивал, значит, — и я, кажется, понял, как он это сделал! Ты когда ушел, я все смотрел на кристалл, смотрел, и вдруг понял — он же течет! В смысле, на его поверхности образуется, так сказать, конденсат. Я сразу соскобчик сделал, значит, и на химию, и знаешь, что оказалось? Это самый настоящий растворитель, тот самый, которым наши замечательные прошивщики замещают воду при прошивке! Я сначала подумал, что такое, неужели недопрошитый, но не, какое там! Прошит как миленький, все на месте, все законсервировано, просто кому-то пришло в голову залить в полости нанотрубок растворитель и прошить, так сказать, по-новой. Почему получился такой цвет — непонятно, но, похоже, цвет уходит вместе с растворителем…

— Если кристалл повторно прошили, почему растворитель не вышел сразу?

— А вот в этом я не до конца еще разобрался. Давление, может, а может и нет. У меня пока было мало времени, — принялся оправдываться Емельянов.

— Когда изготовлена подделка?

— По тестам на органику — старый, три года, а может и того больше, — отрапортовал Емельянов. — А что касается окраски, то я померил скорость вытекания растворителя, и из предположения, что скорость эта, значит, постоянна и неизменна, и что изначально растворитель занимал, стало быть, сто процентов свободного объема — а это предположение, как ты понимаешь, может быть и неверно — в общем, могу предположить, что кристаллу, а точнее, его новому окрасу, недели полторы. Плюс-минус пара дней. Но это гадание на этой… кофейной гуще — слишком уж много предположений…

— Хорошо. Разбирайся дальше. И докладывай.

— Как всегда! Ты это, значит, не беспокойся! — И Емельянов отключился.

Институт мозга представлял собой уродливое здание, построенное в середине двадцатого века. Массивные деревянные двери диссонировали с электронным доступом, но когда Бладхаунд приложил гостевой пропуск к сканеру, исправно открылись. Из комнатки при входе появился небольшой, в половину роста, робот-помощник. Краска на дешевом стеклянном колпаке почти протерлась, и Бладхаунд мог видеть, как бегают огоньки по его искусственным нейронам.

«Экспериментальные образцы приставили к делу».

— Ваше имя, пожалуйста, — сказал робот.

— Бладхаунд.

— Я провожу вас к господину директору. Идите за мной.

Робот покатился вперед, Бладхаунд пошел следом, по привычке запоминая дорогу. Интересно, эта консервная банка — просто провожает, или следит? Бладхаунд сбился с шагу и нырнул в боковой коридор. Робот тут же возник рядом и покатился рядом с Бладхаундом.

— Вы идете по маршруту, который удлинит ваш путь на тридцать два процента. Нам направо.

— А если я захочу налево?

— Гостевой доступ заблокирован. В случае попытки проникновения туда я буду вынужден подать звуковой сигнал. Вы можете сэкономить время и силы, вербально сформулировав ваш запрос. Если вам разрешен доступ в указанные помещения, я с удовольствием провожу вас туда.

— К директору.

— Мы с вами туда и направлялись, — укорил Бладхаунда робот и повернул на лестницу.

— Отделение бессмертия находилось в этом здании? — спросил Бладхаунд, послушно следуя за электронным провожатым.

— Не располагаю информацией.

Робот едва ли мог быть младше Тоши. Значит, времена, интересующие Бладхаунда, застал. Странно, ведь отделение не было секретной организацией, о нем есть информация в свободном доступе…

Наконец робот остановился перед старой деревянной дверью.

— Ефим Всеволодович ждет вас.

Дверь распахнулась, едва Бладхаунд потянулся к ручке. За небольшим предбанником располагался просторный кабинет.

Ефим Всеволодович Молодцов стоял спиной к Бладхаунду, у окна, опираясь на тяжелый подоконник. Это был совершенно седой и прямой как жердь старик.

— Здравствуйте, молодой человек, — произнес он, медленно отворачиваясь от окна. — Наслышан, наслышан о вас. Садитесь, пожалуйста. Кофе?

Бладхаунд сел в кресло у массивного стола.

— Добрый день. Нет, спасибо. Удивлен, что наслышаны.

— А как же! Бладхаунд! Я, признаться, иногда жалел, что работаете вы не на меня. У нас при больнице раньше была одна из крупнейших прошивочных мастерских. Прошивали много, в работу далеко не все шло, кое-что, бывало, продавали. За бесценок, конечно. Сейчас то, что не сгнило, стоит подороже, но… Вас очень не хватало.

— Да, я помню, — кивнул Бладхаунд. — Эти кристаллы ничего не стоили.

Имени не было. Социальная больница, пенсионеры и пьянчуги, продавшие жизнь науке одни за горстку внимания, другие — за бутылку водки.

— Ну, не все же! Помните кристалл Руновой? Хорош ведь был, согласитесь!

— Прошит слабо. Такое бы сырье Држецкому или Серову — получилась бы стоящая вещь. Однако продать его дорого все равно бы не удалось. Нужно имя. Лейбл.

— Лейбл, — проворчал старик, тяжело опускаясь в кресло. — Курите? Нет? Это правильно. Я вот бросил — в восемьдесят семь, знаете ли, не покуришь. Работал у меня один парень, Веня Кривцов. Молодой, да ранний. Шустрый. Любил говорить, что в бессмертие надо выпускать только самых достойных. Все бился, пытаясь понять, отчего они хорошеют.

— Получилось? — Бладхаунд насторожился.

— Не успел довести исследование до конца. Закрыли нас, финансирование урезали, проекты заморозили на неопределенный срок. Бессмертие упразднили. Пять лет работы, полсотни сотрудников и аспирантов. Восемнадцать кандидатских, десять докторских — и все это оказалось никому не нужно. Многие ушли из науки, а некоторые и из жизни. Колоссальная потеря! Саша Левченко, Веня, Коля Синицин, Леша… как же фамилия? Запамятовал. Ну да бог с ним, он все равно за границу уехал — понадеялся, что там будет лучше.

— Значит, исследований никто не продолжает?

— Насколько мне известно, никто. Хотя, — Молодцов усмехнулся, — надо сказать, что фонды института сильно обеднели после того, как некоторые обиженные похлопали дверьми.

Бладхаунд покивал.

— Правда, я полагаю, — продолжил старик, — что даже если это было сделано вовсе не из обиды на институт, а исключительно из желания продолжать научную работу, ветер перемен должен был остудить даже самые буйные головы. Экстракция запрещена. Результаты опубликовать почти невозможно. Финансирования нет, а жизнь дорожает… Я подозреваю, что институтское добро просто продали — особенно нейрокристаллы, там были весьма неплохие экземпляры.

— Значит, от политики не пострадала только лаборатория Чистякова? Она ведь функционирует?

— О да! Но не сказал бы, что у нас больше ничего не осталось. Психология, медицина, прошивка. Мы и искусственными кристаллами занимаемся. Все-таки за пять лет нам удалось довольно много узнать о нейрокристаллах естественного происхождения. Наши домашние роботы теперь мало отличаются от живых людей — разумеется, в той области, для которой изготовлены. У вас есть робот, Бладхаунд?

— Toshiba-215HR.

— О, да вы консерватор! Отличная модель. Несколько устаревшая, набор функций невелик, но для непритязательного одинокого человека большего и не надо…

— Именно так, — вежливо согласился Бладхаунд и вернул разговор в прежнее русло:

— Значит, естественным материалом занимается только лаборатория?

— Да. Чистяков умница. Между нами, он слабый естественник, но гениальный историк, и психолог неплохой! Молчун, аккуратист.

— Он выполняет заказы один?

— Да, почти всегда. Иногда, в спорных случаях, мы вместе принимаем решение. Еще в лаборатории помогает его сын. Не слишком подает надежды, но как секретарь — незаменим. Чашку кофе клиенту предложить, разговором занять, заказ оформить…

— Отчет написать?

— Нет! Вот это — нет! Олег в этом вопросе принципиален, не доверяет никому. Все сам, все по десять раз проверяет. Он дорожит своей репутацией, иногда мне кажется, что чрезмерно. За сомнительный заказ не возьмется, сколько бы не предлагали. Единственный в институте от старой гвардии.

Молодцов вздохнул. Как показалось Бладхаунду — искренне.

— Вы знаете, люди коллекционировали нейрокристаллы, а я — людей. Если вдуматься — это одно и тоже, но в общественном сознании разница, согласитесь, огромна. Нейрокристаллы без экстракции бессмысленны. Зачем сохранять личность, если невозможно ее извлечь? Самое смешное, что закон этот показательно гуманен. Он защищает мертвых от живых… Впрочем, простите, что говорю все это вам. Я не хочу вас обидеть.

— Я не обидчив.

— Приятно слышать.

— И все-таки давайте вернемся к лаборатории, — сказал Бладхаунд. — Я полагаю, что если бы в лаборатории Чистякова появился бы некий ценный и уникальный объект, вы бы об этом узнали?

— Несомненно.

— Развейте мои сомнения, — попросил Бладхаунд, поудобнее устраиваясь в кресле. — Я всегда считал — как и мои коллеги — что кристалл Разумовского — миф. А недавно узнал, что вы делаете его экспертизу.

— Ищейка нюхает, — улыбнулся Молодцов. — Мне нечего скрывать. Это не миф. Он действительно был здесь, чуть больше недели назад, и я сам держал его в руках, и сам распечатывал заключение. Кристалл принадлежит коллекционеру, имя которого я не имею права разглашать. Полагаю, у вас есть свои способы доставать подобную информацию, и вы простите меня за то, что я не могу ничем вам помочь.

Бладхаунд кивнул. Значит, кристалл был. Впрочем, это ничего не объясняет. Все это может оказаться ложью.

— Могу я ознакомиться с результатами экспертизы?

— Разумеется. Если вы подождете несколько минут…

— Я подожду сколько вам угодно.

Молодцов совершил несколько пассов над небольшим терминалом.

— Ваши координаты?

Бладхаунд молча подал ему карточку.

— Все документы я выслал на ваш адрес, — Молодцов развел руками. — Нам нечего скрывать.

— Спасибо за интереснейший разговор.

— Рад знакомству, Бладхаунд. Вы мне понравились, и, возможно, я еще обращусь к вам за профессиональной помощью.

— Буду рад.

Электронный провожатый провел Бладхаунда к выходу.

Кривцов опоздал на встречу. Бладхаунд ждал за столиком в кафе, помешивая остывший кофе, когда тот, наконец, появился. Вид у него был неуверенный. Впрочем, направляясь в сопровождении официантки к столику Бладхаунда, Кривцов преобразился — поднял голову, откинув назад начинающие седеть волосы, в движениях появилась мягкость, а во взгляде — вызов. «Дамский любимчик», — заметил Бладхаунд.

Кривцов сел, закинул ногу на ногу и закурил.

— Вы хотели меня видеть? — спросил он.

— Да.

— Зачем?

— Я интересуюсь нейрокристаллами. Это моя работа. Как и ваша.

Он наклонился ближе:

— Вы хотели бы, чтобы экстракцию личности разрешили снова?

Кривцов глянул на него недоверчиво:

— Это невозможно.

— Почему?

— Сейчас считается, что жизнь после смерти противоестественна. Это не так, но это еще надо доказать.

— Но вы ведь работали над этим?

— Работал. Но Левченко успел первым.

— Вы говорите, экстракция безопасна в ряде случаев. Прошлый опыт доказывает обратное. Выводы Левченко были на чем-то основаны.

Кривцов отмахнулся. Бладхаунд отметил, что тот стал увереннее. Похоже, интерес Кривцова к нейрокристаллам еще не погас. Стоило подбросить еще дровишек в начинающий разгораться костер.

— Левченко абсолютно прав, — сказал Кривцов, закуривая вторую сигарету. — В той ограниченной области, которую он выбрал для себя, он прав. Если человека просто взять и запихать в бессмертие, он в скором времени потребует эвтаназии.

— Значит, закон гуманен?

Кривцов покровительственно улыбнулся.

— Если вы возьмете человека с улицы и безо всяких тестов, анализов и подготовки запихаете его, ну, скажем, в космический корабль, где перегрузки в много «жэ» — что с ним будет?

— Я не специалист. Расскажите.

— Давайте, для полноты картины, представим, что не только космонавты наши не подготовлены, но и те, кто запускает их в космос, не слишком профессиональны, и не знают, в каком направлении должны действовать перегрузки… Не думайте, что это преувеличение — именно так дело и обстояло. Никто толком ничего про нейрокристаллы и жизнь после смерти не знал, а людей вовсю отправляли в бессмертие, словно в отпуск. Так вот, в нашем примере с перегрузками мы имеем: нарушения кровообращения, слишком высокое давление в одних местах, слишком низкое — в других, нарушения обмена веществ, гипоксия тканей. Как вы думаете, долго можно существовать в таких условиях?

— Думаю, нет.

— Правильно думаете, — Кривцов лихорадочным движением пригладил волосы. — А теперь подумайте, сильно ли наша с вами ситуация отличается от описанной мною. Люди бросаются в бессмертие как в омут, совершенно не думая о том, что они там будут делать. Они полагают, что, воплотившись в бессмертном теле, они будут продолжать свою жизнь как ни в чем не бывало. Упускают из виду только одно — тело это механическое. У него нет привычных человеческих потребностей, от удовлетворения которых мы привыкли получать удовольствие — от еды, скажем, или от секса. Потребностей нет ни у тела, ни у мозга, если только человек не помер голодным или со стоячим членом. Но таких нужно пожалеть в первую очередь. Итак, физические удовольствия мы исключили. То есть мы-то знаем, что в основе ощущений лежит мозг, и его можно научить продуцировать удовольствия и проектировать их на любой носитель, но это умеют далеко не все. Что же остается? И вот тут-то оказывается, что для подавляющего большинства эти условия уже несовместимы с понятием райской жизни. Не имея возможности трижды в день набивать желудок до отказа, они чувствуют себя несчастными! Вы скажете — есть еще книги, музыка и прочие нематериальные удовольствия. Этим трудно занять все время. Есть наука, есть вечный поиск смысла жизни. Но — у многих ли он есть? Многие ли живут этим настолько, чтобы ради одного этого остаться в вечности? Кое-кто, несомненно. Но и этого мало. Левченко был прав, доказав, что нейрокристаллы стабильны. Рано или поздно любой бессмертный понимает, что смерть поймала его личность в ловушку. И дальше — никуда. Это заставляет его впадать в уныние, задумываться о собственной бесполезности и приводит в конце концов к эвтаназии.

— Какой же выход?

Кривцов не спеша затянулся.

— Выход настолько очевиден, что его не видят. Надо научить мозг самодостаточности. Надо научиться быть счастливым абсолютно и постоянно, вне зависимости от тела, окружающего мира и прочих условностей. Надо понять, что все вокруг — всего лишь порождение нашего мозга, и мы сами, по своему желанию, можем менять мир. И достичь этого состояния нужно еще при жизни. А уже потом — уйти в бессмертие.

— Нирвана?

— Называйте как хотите. Нирвана, сатори, просветление. Я, я не буддист, я просто заимствую терминологию. Суть от этого не меняется.

— В институте вы пытались экспериментально получить просветленный мозг?

— В некотором роде. Вы наверняка знаете, что все наши мысли, чувства, поступки — все, что делает из нас личность — имеет химическую природу. Нейромедиаторы, гормоны, белки. Химические вещества стоят за всеми изменениями в нас, они порождают наше «я» и меняют его. Я исходил из этого, ставя опыты над кристаллами. Я вводил в них самые разные вещества и анализировал на двух уровнях — на уровне физическом, изменений фактуры, цвета, электрометрических, историографических и прочих показаний, а так же фиксировал изменения в поведении измененной личности в теле.

— Вы добились результатов?

— Очень серьезных результатов. Докторская была у меня в кармане. Пока все не обвалилось.

— Насколько долгосрочным было изменение первоначального нейрокристалла? Ведь если бы вам удалось найти формулу устойчивого совершенства, то было бы что противопоставить выводам Левченко?

Кривцов вытащил новую сигарету из пачки.

— Вы правы. Устойчивого результата не получилось. Мне удалось довести период, в течение которого кристалл остается неизменным, до двух недель. А затем он медленно начинал возвращаться в исходное состояние.

Две недели.

Бладхаунд пристально глядел на Кривцова. Знает ли он что-то о поддельном кристалле Разумовского? Если знает, то почему так свободно говорит об этом? Если не знает, то кто еще мог изготовить его?

— Кто-то помогал вам в ваших экспериментах?

— Нет, — Кривцов поморщился. — Я, я все делал сам. Даже прошивать свои образцы не доверял никому.

— Вы — прошивщик?

Кривцов махнул рукой:

— В отделении бессмертия каждый второй был прошивщиком, а каждый третий — прошивщиком высшего уровня.

Бладхаунд кивнул, хотя и сомневался.

— И после вы ни с кем не делились опытом?

На этот раз Кривцов ответил не сразу. С неожиданной злостью ткнул сигаретой в пепельницу.

— После своего увольнения я полгода безвылазно просидел дома в жесточайшей депрессии. А потом оказалось, что делиться не с кем. Все разбежались, а те, кто остался, сидели по своим норам и даже слышать не хотели о нейрокристаллах и испытаниях.

— Сейчас вы отошли от дел?

— Совершенно отошел. У меня нет ни моральной, ни финансовой возможности продолжать начатые исследования. Для меня не осталось места в современной науке.

Распрощавшись с Кривцовым, Бладхаунд поехал к Майку.

Майк встретил его на пороге в одних трусах. В проеме распахнутой двери в спальню виднелась разобранная постель и чья-то смуглая нога.

— Ты, как всегда, неожиданно, — неодобрительно покачал головой Майк. — Мог бы и позвонить.

— Есть работа, — коротко ответил Бладхаунд.

— Так это понятно, раз ищейка тут, то работа тоже. Долго?

— Зависит от тебя.

Через полчаса Бладхаунд вышел от Майка с оригинальными логами экспертиз с компьютера Чистякова и списком всех телефонных и виртуальных контактов Вениамина Кривцова.

Мог ли Кривцов изготовить поддельный кристалл, не имея представления, для чего он это делает? Мог ли кто-то быть в курсе экспериментов Кривцова, или, возможно, независимо от него открыть те же методы? Чем зарабатывает Кривцов?

Дома Бладхаунд занялся полученной информацией.

Экспертиза. Файлы, выданные Молодцовым, и те, что были получены от Майка, совпадали в точности. Если только Чистяков не рассчитывал на взлом и не заменил заблаговременно реальные данные фиктивными, то экспертиза была выполнена по всем правилам и кристалл действительно оказывался подлинным.

Значит, Яворского не обманули, продав ему фальшивку, и кристалл подменили после экспертизы. Или прямо из лаборатории, или сразу после возвращения его к владельцу.

О подлинности кристалла знали Чистяков, Молодцов и Яворский. Кто еще?

Бладхаунд тряхнул головой и переключился на Кривцова.

На что живет — непонятно. Информации о том, что он где-то работает — нет. Счет в Национальном банке сохранился с институтских времен и не пополнялся с тех же пор. Больше Кривцов нигде не значился.

Может, работает неофициально, за черную зарплату. Может, проедает деньги от продажи институтского оборудования.

А может, занимается подделкой нейрокристаллов.

«Надо будет последить за ним. Может всплыть масса интересного».

Список контактов Кривцова не впечатлял. Проверка его заняла меньше четверти часа, но результаты обескураживали.

За последние две недели Вениамину Кривцову звонили всего три человека.

Жанна Ивлева, сотрудница института мозга. Профессор Молодцов. И жена его, Бладхаунда, заказчика — Ольга Яворская.