Адам в Аду

22. Бладхаунд

Звонок Стогова раздался вечером того же дня. Бладхаунд думал, что тот продержится до утра, но Стогов ждать не любил.

— Как ты догадался? — спросил он, едва Бладхаунд подошел к телефону.

— Она слишком настойчиво предлагала себя, — ответил Бладхаунд.

Стогов выдохнул:

— То есть это не мой прокол?

— Нет. Технически она идеальна.

— Ты заметил волоски на коже? — спросил Стогов. Судя по голосу, он был подшофе. — Ты не представляешь, до чего это трудно — волоски… Но без них нет достоверности. А родинки? У нее даже пара прыщиков есть. Конечно, небольшое достоинство для реальной девушки, но мы же не о том. Я тебе скажу, прыщи — это настоящее искусство! Я их спрятал, конечно, но ты-то мог бы и заметить! Такое тело, брат, надо изучать дольше!

— Возможно. Только это она меня изучала. Зачем?

— Наверное, ты ей понравился, — Стогов хихикнул. Бладхаунд помолчал. Когда молчание стало неловким, Стогов сказал:

— Ну вообще-то если серьезно, то я скажу — тебе, брат, повезло. У меня тела заказывают люди богатые. Это тебе не хухры-мухры. Ты знаешь, сколько стоит один прыщик? Один волосок? Это же искусство!

— Ты делаешь мое тело.

— Ну да. Только не спрашивай, кто заказал! Говорят, подарок. Знаешь, я тебе по секрету скажу, ты вообще не почувствуешь разницы. Ешь, пей, порть девок! Завидую!

— Сделай себе такое же. А лучше — переделай из моего.

— Эх! Знаешь, как говорят: сапожник без сапог! Вот это про меня. А из твоего переделывать не буду. Ты, брат, нос-то не вороти! Такое тело!

— Прыщей нет, — сказал Бладхаунд, — заказчику дешевле.

— Это да, хотя и жаль, — искренне вздохнул Стогов. — Зато волосатость роскошная. И родинки. Особенно на груди.

— Олеся ничего не утаила, — усмехнулся Бладхаунд.

— Она у меня умничка, — согласился Стогов и отключился.

Бладхаунд пристально следил за новостями. Разумовский объявился, наконец. И имя его возникло в связи со скандальным делом «Brain Quality». На черном рынке цена нейрокристалла Разумовского повысилась пока на двадцать процентов, что было несколько меньше прогнозируемого, но неуклонно росла.

Бладхаунд ждал и наблюдал.

Роботы вернулись в квартиру Кривцова. Это их решение Бладхаунд мог только приветствовать. Тут же ожили аудиодатчики, а через терминал Бладхаунда побежал Кривцовский трафик.

Разумовский сам набивал себе цену.

Почти сразу после обращения Левченко в сети появился ответ Разумовского. Записанная с домашнего терминала речь была резкой и эмоциональной.

— Я предлагаю объявить Левченко войну! — кричал Разумовский в камеру. — Нас лишили бессмертия! Более того, тех, кто сумел выжить, объявили вне закона! Я призываю тех бессмертных, кто, быть может, уцелел, как и я; я призываю тех живущих, кто думает о будущем — давайте снова выйдем на улицы! Давайте снова выступим против произвола! Сегодняшние технологии позволяют создавать тела, неотличимые от тел живых — и вы думаете, они не используются? Они используются, уверяю вас, теми, кто перекрывает кислород нам сейчас! Все слова о том, что роботы дорого обходятся государству — чушь! Робот не требует вложений, кроме тела и прошивки, и готов платить за это опытом и знаниями! Раньше всех ученых прошивали за счет государства! Не потому ли прекратили это делать, что государству не нужны ученые, а нужно послушное стадо баранов? Правительство боится умных и бессмертных, все остальные объяснения и доводы — просто ложь!

Обращение вызвало бурную реакцию журналистов, но как те ни пытались раздуть сенсацию, это не стало новым камнем, брошенным в тихую воду. Лишь круги на воде после обращения Левченко. Бладхаунд подозревал, что основная масса новых последователей Разумовского состояла из охотников за нейрокристаллами.

Люди давно разочаровались в бессмертии. Нейрокристаллы теперь были предметами искусства и наживы, вкладом в будущее детей. Разумовский не желал этого понять. Его призывы устарели лет на шесть, в сегодняшней реальности он был зверем в зоопарке, который, на потеху публике, пытался перегрызть решетку.

Бладхаунд следил на ним и не мог не согласиться с Левченко. Жалок и смешон был некогда великий Разумовский.

Бладхаунд отслеживал курсы на рынке нейрокристаллов и заметил, что Разумовский перестал быстро расти. Три сотые процента за последние два часа — маловато. Телефон зазвонил, когда Бладхаунд уже почти принял решение больше не откладывать. В трубке раздался другой голос — очень знакомый голос.

— Вы ищейка, — сказал голос утвердительно.

— Слушаю, — ответил Бладхаунд ему в тон.

— Мне нужно найти человека с кличкой Бладхаунд.

— Представьтесь, — потребовал Бладхаунд.

— Какая, к черту, разница, как меня зовут?

— Я не работаю на анонимных заказчиков.

Говоря это, Бладхаунд сунул в ухо наушник и включил аудиотрансляцию из Кривцовской квартиры. Тот же голос отдался эхом в телефоне.

— Считаешь себя крутым? — усмехнулся Разумовский.

— Считаю, — согласился Бладхаунд. — Можете не называться. Я понял, кто вы.

— Ты найдешь мне Бладхаунда? — с напором спросил голос. — Сколько это будет стоить?

— Я беру деньги только за работу, — сказал Бладхаунд. — Я хорошо знаю Бладхаунда, но не продаю информацию такого рода. Что именно интересует вас?

— Ты мне не нравишься!

— Вы мне тоже. Давайте начистоту, Разумовский. Вы хотите найти Бладхаунда? Вы нашли его. Зачем он вам?

— Я убью тебя, сука! Сколько тебе обещали за мою голову?

— Я не имею права разглашать эту информацию.

— Ты прямой мужик. Я тоже. Сегодня ночью я буду на пустыре на Данилова, пятнадцать. Приходи! Если сможешь меня разобрать, разберешь!

Бладхаунд положил трубку.

Разумовский решил играть ва-банк. Это было на руку ищейке, хотя он ничего еще не успел ничего предпринять. Откуда Разумовский узнал об идущей на него охоте?

Бладхаунд взглянул на часы. Времени было мало. Вопросы подождут. Сейчас надо подготовиться к встрече.

Бладхаунд открыл старый ролик, на котором неизвестный оператор запечатлел смерть лидера оппозиции, и пересмотрел его. Распечатал несколько кадров. Потом спустился вниз и завел машину.

Через пятнадцать минут он уже был в салоне подержанных автомобилей. Сергеич — пожилой, усатый, с выдающимися бровями, вышел ему навстречу. Несмотря на сутулость, он был очень высок — общаясь с ним, Бладхаунду приходилось задирать голову. Настоящий бизнес Сергеича состоял в отмывке и продаже нейрокристаллов — все образцы тщательно проверялись на ДНК, и, если информации о носителе в базе не было, каждому кристаллу придумывалась история. На счету Сергеича было множество кристаллов известных писателей, политиков и артистов, и только немногие знали, что носители этих сокровищ при жизни ничем особенным не отличились.

На заре карьеры ищейки Бладхаунд напоролся на один такой кристалл. Благодаря упрямству и врожденному нюху на мухлеж Бладхаунд отыскал Сергеича, а благодаря молчаливости и нежеланию совать нос в чужие дела быстро заслужил его уважение.

— Приветствую, — сказал Бладхаунд, пожимая протянутую руку, жилистую и измазанную машинным маслом.

— И ты здравствуй! — ответил Сергеич густым голосом. — Решил продать, наконец, свою ласточку?

— Нет. Помощь нужна. Эвакуатор и три машины шестилетней давности. До утра.

Сергеич почесал в затылке.

— Погоди минутку, Ыгдымбека кликну. Ты пока пройдись, у меня тут всякое есть.

В салоне и впрямь было всякое. Бладхаунд прошел по всей площади, заглянул в подвал, где хранились запчасти и разбитые автомобили, сверился с фотографией и, наконец, выбрал. Ыгдымбек оказался субтильным молчаливым парнишкой с восточными чертами лица. Он не задавая вопросов вывел автовоз, погрузил на него два целых и один разбитый автомобиль и отправился по указанному Бладхаундом адресу.

Свалка встретила Бладхаунда не столь радушно. Здесь было царство вечной сырости, бродячих собак и устойчивого запаха жженой резины.

Местный обитатель очень не любил, когда его звали бомжом, поэтому Бладхаунд называл его «хозяином». Других хозяев у свалки не было, поэтому титул никто не оспаривал.

Хозяйский дворец разместился в кузове, когда-то принадлежавшем компании со сложным немецким названием. Теперь кузов, отдельно от фуры, стоял на попа на свалке. Внутри было все обустроено — насколько позволяли условия: газовая горелка, свечи, два разнокалиберных кресла и колченогий столик. Хозяин любил уют.

— Бладхаунд! — обрадовался Хозяин, когда Бладхаунд возник перед ним с подношением. — Опять чьи-то мозги потерял?

— Почти угадали, — сказал Бладхаунд.

— С теми-то, старыми, что сделал?

— Продал. Я к вам приезжал, за помощь благодарил. Помните?

Хозяин аккуратно налил стакан и хитро прищурился:

— Хорошо, сталбыть, благодарил, раз не помню. Чего надо-то?

Ыгдымбек опустил старенькую «шкоду» рядом с побитой «маздой» и вопросительно посмотрел на Бладхаунда.

— Развернуть немного, — Бладхаунд сверился с фотографией. — Поближе поставь. Да, так. А эту раму передвинуть.

— Рама алюминиевая, — сказал Ыгдымбек тихо. Это были его первые слова, услышанные Бладхаундом.

Бладхаунд посмотрел на него.

— А на фотографии — пластик, — объяснил Ыгдымбек. — Я знаю, я такие ставил.

— Это неважно, — ответил Бладхаунд.

Ыгдымбек кивнул.

— Спасибо, — сказал Бладхаунд. — Езжай домой. Сюда возвращайся к семи утра. К этому времени я управлюсь.

Ыгдымбек снова кивнул, задребезжал автовозом и уехал.

Бладхаунд посмотрел на дело рук своих. На пустыре красовалась баррикада, точь-в-точь как та, на которой когда-то оказался застрелен Разумовский. Одинокий фонарь освещал груду разнообразного хлама — четыре автомобиля, среди которых и серая Бладхаундова «Тойота», беспорядочно стояли перед нагромождением оконных рам и мебели.

Аудиозапись готова.

Осталось ждать.

Бладхаунд отошел к дереву на краю пустыря. Отсюда было прекрасно видно всю инсталляцию.

Ничего не происходило. Бладхаунд усомнился в том, что Разумовский говорил серьезно. А может, струсил. Или забыл. С неба посыпалась крупа.

Бладхаунд ждал.

Часа через два после полуночи Бладхаунд заметил тень и услышал легкий хруст снега. Осторожно он двинулся следом. Разумовский шел прямо к баррикаде. Вот он встал, схватился за голову, потряс ею, словно боролся с наваждением.

— Бладхаунд! — закричал он. — Сука! Где ты?

Бладхаунд включил аудиозапись и по всему пустырю раздался усиленный мегафоном голос, замолчавший шесть лет назад:

— Выходите по одному! Вас не тронут, если вы не станете оказывать сопротивление!

— Черта с два! — закричал Разумовский. Он подбежал к нагромождению хлама и ловко вскарабкался наверх. Нейрокристалл вел его по накатанной дорожке памяти. — Мы станем оказывать сопротивление, потому что все, что вы говорите — ложь! Ложь, что моих людей отпустят с миром! Ложь, что бессмертие будет отменено! Оно останется для паршивых правительственных сук! А я требую его для всех!

— Спуститесь, и мы начнем переговоры. Мы не хотим применять силу.

— Силу? — Разумовский захохотал. — Да попробуйте только применить силу! Давайте, убейте нас, безоружных, на глазах у всего мира, вы все равно…

Разумовский не закончил пламенной речи и упал Бладхаунду на руки. Выждав положенную паузу и так и не услышав продолжения, холодный голос из прошлого прогремел:

— Мы открываем огонь!

Раздался звук выстрела. Бладхаунд выключил запись, стащил тяжелое тело с баррикады, уложил поудобнее и вскрыл череп. Не удержавшись, прошипел: «Дерьмо!» и закусил губу.

Серый с алыми прожилками нейрокристалл не был нейрокристаллом Разумовского.

— Опять среди ночи, — недовольно сказал Майк, пропуская Бладхаунда в квартиру. Из полуприкрытой двери доносилась музыка и слышались женские голоса.

— Я тебе плачу чтобы иметь возможность приходить сюда в любое время.

— Да это понятно, — ответил Майк.

Он заглянул в комнату, крикнул: «Эй, девчонки, не начинайте без меня!», проводил Бладхаунда на кухню. Смахнул со стола остатки ужина и водрузил на него терминал.

Бладхаунд достал нейрокристалл и блок памяти.

Майк присвистнул. Взял кристалл, взвесил на ладони.

— Что с ним делать-то?

— Из памяти последние три дня — вытереть. Только сначала выудить кое-какую информацию.

Майк вздохнул.

— Девочки могут начинать. Тут работы на всю ночь.