Адам в Аду

9. Ро

Ро было страшно.

Страшно было не умирать — умирать было просто. Страшно было оказаться где-то за пределами привычного уютного мира. Удастся ли вернуться?

«Слабак.»

Каждый день он видел упрямство в глазах Бунтаря. Тот наверняка ухватился бы за эту возможность руками и ногами. Гораздо проще бежать из тюрьмы, когда ты весом меньше двух килограмм и умещаешься в дамской сумочке. Если, конечно, будет гарантия, что потом ты снова обретешь все остальное.

Остаться здесь? Пусть он бежит. Пусть он живет.

Ро осмотрел ненавистную каморку — продавленный диван, мольберт, к которому он почти не прикасался в последнее время. Даже окна нет.

Интересно, ветер на синтезированной коже ощущается так же, как и на настоящей?

— Я не могу этого сделать.

Жанна стояла за его спиной. Руки ее дрожали, лицо — бледное, и только под глазами причудливой смесью красок легли следы бессонной ночи.

— Я не могу, Ро.

— Это не ты делаешь, — ответил Ро. — Это я сам.

Если Профессор прав, то он навсегда останется самоубийцей.

Треск холста.

— Ты бездарь!

Удар.

— Родион… — голос в трубке. — Ты должен понять…

Короткие гудки.

И снова треск. Руки сжимают что-то твердое. Нож? Нога упирается в подрамник. Хорошо склеен, зараза, но ничего, я сильный…

— Родион!

Он оборачивается, но рядом никого. Кроме «Адама».

Недописанного, и теперь уже навсегда оставшегося таким. Тонкое лицо, раскинутые в стороны руки, мольба в глазах. Идеальных пропорций тело, объятое огнем. Огонь Ро написать не успел, но помнил его — он почти чувствовал его у своих ног, когда прописывал выражение лица Адама.

Снова голоса. Жар снаружи и изнутри.

— Бездарь. Ничего им не оставлю. Раз они со мной никому не нужны, то без меня — не будут нужны тем более.

Костер. Масло и сухое дерево хорошо горят. Горит вся его жизнь.

Больше — ничего. Только мерное гудение, монотонное, сводящее с ума. Перед глазами — мельтешение, мозаика прошлого разбросана беспорядочно, перемешана чьей-то рукой, можно бы собрать, хотя бы попытаться, вот, кажется этот кусочек подходит к тому… Если бы не гудение…

Упустил. Не достал. А ведь, кажется, только схвати прошлое за уши, и вытянешь его, как кролика из шляпы фокусника.

Сквозь пылающий костер пробрались другие видения — узкий коридор, лампа дневного света слепит глаза, у стен — холсты… Зачем? Он же только что их уничтожил. Лица, одинаковые, с раскосыми глазами, одинаковые голоса.

— Ро…

Мое имя?

Он лежал ничком. Перед глазами — поверхность дивана. Зеленоватая, пахнущая пылью, с застарелым пятном чего-то темного. А еще — рука. Рука лежала на краю дивана и была совсем не похожа на руки, которые он только что видел во сне.

Ро повернул голову и оглядел комнату. Большая. Светлая. Распахнутое окно, в которое светит сквозь голые ветки солнце. Холодно.

Ро поднялся, и в глазах потемнело. Он упрямо прошел к окну и подставил лицо солнцу. Облокотился на подоконник и стал следить за танцем ветвей.

Ветер холодил кожу. Подоконник был влажным от попавших на него капель недавнего дождя. В воздухе пахло осенью. Запах опьянял.

— Ро!

Он обернулся. На пороге стояла Жанна и смотрела на него с тревогой.

— Ро?

Ему захотелось успокоить ее. Поделиться с ней тем чувством, которое он испытывал, глядя сейчас за окно.

— Солнце, — он неуклюже показал рукой.

— Да. Сегодня повезло с погодой, — она улыбнулась и подошла к нему. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — он снова перевел взгляд за окно, в жизнь.

— Как будто и не умирал.

Кривцова Ро совсем не помнил. Это был не слишком высокий — не выше стандартного японского адама — коренастый мужчина с копной давно нестриженых волос. Лет ему было около сорока, или, может, чуть больше — волосы обильно тронуты сединой, а от углов по-младенчески голубых глаз разбегаются мелкие морщинки. Глубоко посаженные глаза смотрели внимательно, изучающе.

— Вениамин, — протянул он руку.

— Родион.

— Надеюсь, мы с вами сработаемся! Ну а результатом нашего сотрудничества будет достижение нашей общей цели — официального разрешения бессмертия.

Ро кивнул. Почему-то хотелось отвести глаза. А еще почему-то казалось, что Кривцов испытывает то же самое.

— Я хотел бы, Родион, — продолжал Кривцов. — Чтобы вы попытались освоиться в мире, в котором вы… Я имею в виду мир, куда вы собираетесь вернуться.

— Я могу выходить из дома? — удивился Ро.

— Нет, конечно, — жестко отрезал Кривцов.

— Тогда как же я буду… осваиваться?

Кривцов указал на небольшой терминал в углу комнаты.

— Все, что вам понадобится, есть здесь. Сеть для общения, сканер, здесь, — он взглядом показал на большую спортивную сумку, явно набитую до отказа, — картон и краски, чтобы вы могли писать. Если вам что-то понадобится дополнительно, скажите мне, и я постараюсь это предоставить. Сейчас наша с вами задача — доказать, что вы способны обжиться в обществе. Мы не имеем права на ошибку, Родион.

Ро кивнул. Чувствовал он себя странно. В голове гудело, было тяжело и жарко, как будто слова Кривцова, попадая в память, начинали тлеть.

— Напомню, — продолжил Кривцов, — хотя думаю, что это совершенно излишне, что вам не стоит связываться с кем-либо из прежних знакомых под своим именем. Это слишком рискованно, вам могут поверить…

Ро снова кивнул. Он почти не слышал, что говорит Кривцов. Он хотел что-то спросить, но не помнил ни одного вопроса. Он хотел, пожалуй, остаться один, но понимал, что должен вытащить из Кривцова как можно больше информации.

— И еще, — мягко и медленно сказал Кривцов. — Я должен буду иногда доставать ваш кристалл из тела.

Ро вскинулся.

— Зачем?

— Это связано с моей научной работой, — Кривцов внимательно посмотрел на него. — Закон о запрете экстракции личности был принят, как вы, наверное, знаете, из-за работы Левченко. Это теоретическое доказательство невозможности существования в вашем, Родион, положении. Я, я, кажется, нашел лазейку в этой теории, но по всей форме обосновать свои выводы не успел. Сейчас мне — нам с вами, Родион! — нужно этим заняться.

Ро поежился. Память опять загудела, скармливая нейрокристаллу недавние воспоминания.

— Кстати, — вдруг вспомнил он, трогая голову рукой — не перегрелась ли? — Почему я — помню? Я же перезагружался… там… и всегда просыпался, ничего не помня после… Ну, после того, как умер. А теперь — помню.

— Потому что ваша внешняя память не отформатировалась, как это бывает при простой перезагрузке. То, что делаете вы у себя — очень грубая операция, цель которой — полностью обновить тело. Ваше тело, увы, экспериментальное, это сделано для простоты — чтобы можно было поместить в него другой нейрокристалл без долгой подготовки. Однако это не значит, что подобные механизмы нельзя обойти.

— И вы обещаете мне, что моя память будет при мне, когда я буду просыпаться?

— Да, полагаю, я могу это обещать.

— Хорошо, — сказал Ро, прикрывая глаза рукой. — Я согласен.

— Вот и отлично! — по голосу Кривцова было ясно, что он доволен. — А теперь отдыхайте.

Он вышел из комнаты. Ро вернулся к окну и подставил лицо под влажный ветер. Легче от этого не стало — голову снова заполнил шум — шорох ветвей, автомобильные гудки, сочные шлепки капель по подоконнику. Ро резким движением закрыл окно, задернул шторы и лег на диван.

Гудение в голове потихоньку стихало. Он снова, фразу за фразой, прокрутил в голове разговор с Кривцовым. Вроде ничего особенного от него не потребуется. Конечно, неприятно и даже как-то унизительно подставлять башку, чтобы из нее вытряхнули его личность, а потом препарировали ее. С другой стороны, уже семь лет его личность оставалась при нем, никем не потревоженная, и — сколько раз он сам пытался от нее избавиться?

Он полежал, думая о том, как было бы хорошо заснуть. Почему разработчики не предусмотрели такой возможности?

Или это уже тревожный сигнал? Ведь электронному телу и мозгу из углеродных нанотрубок не нужно отдыхать, значит, отдых нужен — личности? Но что тогда значит — отдых? Небытие? И чем в таком случае он отличается от смерти?

Ро полежал еще с минуту, потом поднялся. Надо жить, по крайней мере, пока можно.

Терминал сам включился, стоило ему приблизиться.

Ро протянул руку к экрану и легко тронул иконку Сети. Тут же загудела память, подсказывая — прошло уже семь лет тех пор, как он в последний раз сидел перед монитором. Ро тряхнул головой, стараясь избавиться от надоевшего гудения.

Впервые за эти семь лет он почти забыл о собственной смерти.

Почта. Спама за семь лет скопилось много. Писем от друзей — гораздо меньше. Его отец был влиятельной персоной, о смерти его непутевого сына, кажется, писали.

Ро открыл поисковый сервер и набрал собственное имя.

Ссылки на отца, несколько паршивых репродукций, некролог… Статья. Известный бизнесмен выступает против законопроекта Левченко. Личные мотивы. Сумма, в которую обошлась отцу прошивка. Неблагодарный сын. Отец надеется отыскать…

Известие о смерти матери.

А, вот еще. «Возможно, Левченко и поддержавшие его были правы, но давайте подсчитаем потери, понесенные обществом от принятого закона. Официальная статистика утверждает, что необходимо прекратить экстракцию более десяти тысяч нейрокристаллов, из которых около сотни — люди, которых можно назвать гордостью нации. Давайте называть вещи своими именами — нам нужно просто убить этих людей, поскольку воскресать им теперь строжайше запрещено. И это, заметим, после того, как в результате действий оппозиции погибло несколько десятков человек, включая лидера оппозиционеров Андрея Разумовского и самого Левченко. Стал бы он так настаивать на введении нового законопроекта, если бы знал, что погибнет одним из первых?»

Ро пролистал статью. Его мало интересовали события шестилетней давности. Однако в конце он нашел списки тех, кого авторы именовали «гордостью нации». Под номером восемьдесят пятым он увидел собственное имя.

Длинный список великих имен, пострадавших от запрета, несомненно, выглядел внушительно. Ро задумался, знали ли авторы хоть что-нибудь про него до того, как взялись доказывать бесчеловечность властей и ученых? И кто же те бедолаги, что значатся в этом списке с восемьдесят шестой строки по сто тринадцатую?

Ро вернулся в почту и, не касаясь экрана, пробежал пальцем по именам.

Написать им, что ли? — мелькнула вздорная мысль.

Интересно, отслеживает ли Кривцов его действия. Ро был уверен, что да — слишком велик риск.

Он закрыл почту, чувствуя разочарование вперемешку со злостью. Как художник, он умер — если вообще когда-нибудь рождался. Для своих приятелей — тоже, хотя, если быть честным с самим собой, не так-то много было у него друзей, которым он мог бы довериться. Отец, возможно, смог бы помочь легализовать его нынешнее положение, но неприязнь к отцу была намертво вшита в его нейрокристалл.

Ро сидел перед терминалом, чувствуя, как радостное возбуждение потихоньку переходит в глухое раздражение. Он может говорить со всем миром, но не о том, что для него по-настоящему важно: что делать, если ты случайно пережил собственную смерть. Как жить, если у тебя в башке не нашпигованный нейронами кусок плоти, а конструктор из нанотрубок?

Он отправил осторожный запрос, и с удивлением обнаружил целый форум, посвященный жизни с нейрокристаллом вместо мозга. «Консервная банка». Ро ухмыльнулся — пожалуй, более остроумного названия не придумаешь.

Ро заглянул во все разделы форума, внимательно прочитал обсуждения теории Левченко — как сочувствующие, так и возмущенные. Довольно скоро он понял, что подавляющее большинство пользователей — обычные люди. Даже те, у которых проставлена дата смерти — эдакий своеобразный юмор. Но Ро чувствовал — слишком они живые.

Он жадно просматривал темы, посвященные спорам насчет теории Левченко, нашел несколько ссылок на Кривцова как главного оппонента Левченко, и спросил себя — не появляется ли здесь его гостеприимный хозяин? Если так, то надо быть осторожнее.

Раздел, посвященный смерти близких. Помогите вернуть. Как прошить. Есть ли надежда, что когда-нибудь запрет снимут? А до того времени просто в шкафчике полежит…

Обсуждения прошивщиков. Серов. Држецкий. Совершенно незнакомые имена.

Цены на прошивку и нейрокристаллы. Интересно, сколько я стою? Мгновенный интерес, а затем — тупое безразличие. Оценить можно только нейрокристалл вне тела, а раз так — то лучше не оценивать.

Гудение в голове и внезапно — если бы я стоил дорого, Кривцов вряд ли стал бы ставить на мне опыты. Да и много ли может стоить посредственный художник?

Ро устал. Он чувствовал, как работает, перегреваясь, двурушница-память, и понимал, что долго не выдержит. Однако продолжал читать, смотреть, и искать.

«А вы как загремели в банку?» Ро давно уже понял, что здесь не слишком жалуют смерть, называя ее по-разному. Эвфемизм «загреметь в банку», по всей видимости, должен был означать смерть с последующей прошивкой. Ро воодушевился и принялся читать различные истории о смерти. Однако почти сразу понял, что и здесь больше фантазий, чем настоящей смерти.

Он читал истории и поражался тому, насколько они разные. Разные не по содержанию — с высоты своего опыта Ро не делал различия между удушьем, аварией или врачебной ошибкой. Это всего лишь малозначительный штрих, обеспечивающий переход из одного состояния в другое. Куда больше его поразила разница в описании. Большинство историй было написано красочно и эмоционально, эти сообщения едва помещались на странице, но Ро проглядывал их лениво, пропуская леденящие душу подробности. Что-то в них было не так.

Вторая, гораздо меньшая часть комментариев была сухой и даже отстраненной — словно краткие некрологи, написанные о ком-то совершенно чужом. Как если бы — Ро вдруг выпрямился и вгляделся повнимательнее в строки — как если бы он сам вздумал написать о собственной смерти.

Кривцов сидел перед терминалом и курил. Ро тоже нестерпимо захотелось курить, и он потянулся к карману, но тут же вспомнил, что его одежда, вместе с телом и непочатой пачкой сигарет осталась в его каморке.

— Почему я не помню своей смерти? — задал Ро прямой вопрос.

— А что вы помните? — Кривцов отодвинул стул от терминала и с внезапным интересом посмотрел на него. — Вы же наверняка помните что-то?

— Я помню… — Ро смутился под цепким взглядом ученого. — Помню холсты. Я, кажется, уничтожил их. А дальше… знаю от отца.

— Все верно, — кивнул Кривцов. — Чтобы информация закрепилась в долговременной памяти, должно пройти время. А явление, которое вы описали, называется ретроградной амнезией. После того, как ваш мозг выключился, вы помните только то, что успело консолидироваться — то есть из вашей памяти выпадают некоторые события, непосредственно предшествующие смерти. Это нормально. Мало кто из ваших собратьев помнит собственную смерть. А почему вас это заинтересовало?

Ро пожал плечами.

— Я подумал, что у меня в кои-то веки есть опыт, который можно… пытаться использовать в творчестве, у меня есть что-то уникальное, чего нет ни у кого больше, но получается, что я не помню ничего. Я даже ничего не почувствовал, когда Профессор мне рассказывал…

В голосе прозвучала обида.

— А почему вы должны были почувствовать? — Кривцов по-прежнему смотрел ему прямо в глаза.

— Потому что когда, скажем, в книге читаешь про такое — это задевает за живое. А тут — рассказ о собственной смерти — не задевает.

— Возможно, у вашего Профессора не было литературного таланта, — улыбнулся Кривцов.

Ро эта улыбка не понравилась.

— Уходите от ответа? — спросил он с горечью.

— Хорошо, не буду, — Кривцов поднял руку в успокаивающем жесте. — На самом деле все очень просто. Сейчас вы можете переживать только те эмоции, которые успели испытать при жизни. Они прошиты в вашем нейрокристалле. Нет новых синапсов — нет новых впечатлений.

— Но внешний блок…

— Всего лишь хранилище цифровой информации. Цифровой, Родион. Нолики, единички, и все, что ими можно закодировать. Образная информация — в том числе и эмоциональные отпечатки — могут храниться только в мозгу. А это хранилище надежно опечатано. Да, вы сохраняете визуальную, звуковую, текстовую информацию, тактильные ощущения и прочее, вы умеете обрабатывать их, подавая на вход своему процессору, но перевести в эмоции — уже неспособны.

Голова у Ро опять начала гудеть.

— Для вас так лучше, Родион, — тихо продолжил Кривцов. — Воспоминания о собственной смерти были бы болезненны и отравили бы вам вечность. Вы ведь боитесь смерти.

— Я-то? — Ро мрачно усмехнулся. — Я сам вскрыл себе вены.

— Именно потому, что вы боитесь смерти, — заметил Кривцов. — Боитесь настолько, что предпочли сами быстренько покончить с этим при первой же возможности, чем жить еще невесть сколько лет в ожидании. Подсознательно, разумеется, но это ничего не меняет. Вы же замечали, Родион, что мы сами притягиваем в нашу жизнь события, которых боимся? Это не мистика, так устроен наш мозг.

— Да, — невпопад сказал Ро и повернулся, чтобы уйти к себе. Он уже был на пороге, когда Кривцов окликнул его:

— Я, я видел, вы с трудом согласились на то, что я буду регулярно доставать ваш кристалл.

Ро помедлил, но что толку было скрывать? Он кивнул.

— Потеря личности, пусть на время, пугает вас столь же сильно, сколь и смерть. Вы искренне полагаете, что ваша личность и ваша жизнь — одно и то же.

— А разве это не так? — хмуро спросил Ро.

— Это распространенное заблуждение, — Кривцов выделил голосом последнее слово. — И в этом, кажется, и есть главная Сашина ошибка…

Ро пожал плечами и ушел к себе.