Адам в Аду

* * *

Кривцов устал от людей. В последнее время в его жизни появилось слишком много лиц, голосов, мнений. Он ушел в кухню, закрыл дверь и, наконец-то, сварил себе кофе. Четыре ложки кофе, шесть — сахара, вода и сигарета — этого ему вполне хватит. Кривцов затянулся, отсалютовал своему отражению в снежном танце за окном.

— Не чокаясь, — сказал он сам себе. — За Сашку.

Горячий кофе заполнил пустоту внутри. Кривцову было одиноко. Сашка бросил его во второй раз, теперь уже навсегда. И Кривцов ощущал такую же беспомощность, как и шесть лет назад. И такую же злость на тех, кто забрал его.

Кривцов хорошо помнил юного мастера, помогавшего прошивать Сашку. Тот даже и не помогал, так, мешался под ногами да подавал иглы. А потом, не отходя, любовался, как проявляются тончайшие оттенки. Кривцов и сам любовался.

А потом привели Разумовского, и пришлось снова готовить раствор, браться за иглы… Сашку он собственноручно достал из аквариума и положил на стол, рядом с микроскопом, запретив тому парнишке приближаться к кристаллу. Разумовским занимался против воли — хотелось уйти отсюда, из чужой мастерской, от чужого кристалла. Он то и дело порывался хотя бы бросить взгляд на проявляющееся свечение. Но мальчишка смотрел такими восхищенными глазами, что уйти или даже на секунду отвлечься Кривцов не мог.

Перегружая кристалл Разумовского из автоклава в газовый контейнер, он вдруг услышал крики. В мастерскую ворвались топот и голоса.

Кривцов выскочил из лаборатории на улицу, как был, с маске и покрытом кровью халате. Трое громил уходили быстро и уносили с собой кристалл Левченко. Местный прошивщик трусил рядом с ними.

— Эй! — крикнул Кривцов. — Эй, вернитесь!

Но никто, конечно, не вернулся.

Потом Кривцов узнал, что славу создателя кристалла Разумовского присвоил себе некто по фамилии Витько. Был ли это тот самый парнишка, или кто-то другой, Кривцов не знал и знать не хотел. Он не возражал. Он никогда не хотел славы великого прошивщика. Только хотел, чтобы был Сашка. Чтобы он смог увидеть, что Кривцов прав, и публично признать свою ошибку.

Чтобы он был рядом, в конце концов.

После этого Кривцов напился. Алкоголь не дал спасительного забытья, скорее наоборот. Мир казался еще более мрачным, чем обычно. Кривцова вырвало им. Затем он проспал сутки.

А потом узнал, что уволен.

Молодцов позвонил только через неделю.

— Напиши заявление, возьмем тебя пока на должность лаборанта, пока, потом, как ставка будет, повысим…

Кривцов слушал и думал о том, что все это — суета. Институт показался ему вдруг муравейником, в котором все жило и двигалось по заранее установленным схемам, гарантирующим порядок. Но стоит наступить в него — и кажущийся порядок уступит место хаосу.

Кривцову опостылело быть муравьем. Он хотел стать тем, кто наступит в муравейник, а еще лучше — просто пройдет мимо. Что ему до каких-то муравьев?

— Это не имеет смысла, — сказал он Молодцову. — Завтра я заберу свои вещи.

Он забрал. Иглы, кое-какие реактивы, брошенное в лаборатории тело. Он полагал, что вправе забрать все это, он собирался заниматься кое-чем посерьезнее муравьиных проблем.

Сейчас, шесть лет спустя, он пил кофе и думал, что Разумовский и Левченко с их борьбой ничем не отличались от института. Возня, суета, крики… Это были всего лишь экспериментальные образцы. Они ничем не отличались от крыс, которых они с Илюхой прошивали.

Кривцов не удержался от смешка. Бедный Сашка! Был муравьем, стал крысой.

Кривцов протянул руку за телефонной трубкой, набрал номер.

— Оля?

— Ты? — ее голос дрогнул. — Зачем ты звонишь? Как ты вообще осмеливаешься звонить? Я же просила тебя! Я думала, ты любишь меня!

Кривцов слушал, давая ей выговориться. Сейчас гнев пройдет, и тогда…

— Как ты мог! Я так верила тебе! А ты сдал меня! Скотина!

Кривцов молчал.

— Ко мне приходили полицейские! Допрашивали! — Ольга всхлипнула, гнев ее уступал место жалости к себе. — Хорошо еще, что мужа не было дома!

— Послушай, — сказал Кривцов. — Если бы я не сказал, они узнали бы сами. Уж для них-то это не проблема. Мне тоже пришлось нелегко…

— Ах ты бедненький! — Ольга снова разозлилась. — Ну да, ты же у нас бог и царь! Тебе должно быть хорошо, а остальные пусть хоть костьми лягут! И потом, ты прогнал меня! Прогнал сам! И там была эта молоденькая шлюшка, и ее ты не прогнал! А ты знал, чего мне стоило приехать тогда к тебе, ты знал, но прогнал! И кто ты после этого? Какой ты после этого бог? Ты даже не человек! Скотина!

— Послушай меня, Оля. Послушай, пожалуйста.

Он вздохнул. Нужно было найти единственно верный тон. Она тоже крыса, конечно, но и крысы умеют кусаться.

— Оленька, я люблю тебя, — проникновенно сказал он. — Ты моя единственная надежда в этом мире. Ты говоришь, я сдал тебя. Ты говоришь, я прогнал тебя. Я был не в себе. Но я не буду оправдываться. Я, я соглашусь с тобой. Ты права. Я — не человек. Я — крыса. То, что я понимаю это — уже много, правда? Помоги мне! Помоги мне стать человеком. Я, я должен им стать, иначе зачем все это?

— Ты любишь меня? — уточнила Ольга, и в голосе ее слышались слезы.

— Конечно, — ответил он. — Ты — мой единственный шанс. Я не могу потерять тебя. Веришь?

Она молчала. Молчала долго, и Кривцову вдруг стало все равно. Захотелось положить трубку и не слышать ответа.

— Нет, Веня, — тихо сказала она. — Я не верю тебе.

— Оля? Оля! — Кривцов сорвался на крик.

Трубка ответила частыми гудками.

Кривцов отхлебнул остывшего кофе. После разговора ему стало удивительно спокойно. Даже легко, словно мир, наконец, отпустил его.

На столе стоял кристалл Илюхи. Черный сверху, с просвечивающими огненными искрами. Идеальный кристалл — Кривцов знал, что не ошибается. Нет. То, что он представлял его бело-голубым — неважно. Он слишком долго жил среди тех, кто годился лишь для опытов, и, конечно, их система ценностей оставила след на его восприятии. Это закономерно, но совершенно неприемлемо.

Он должен научиться видеть иначе, так, чтобы истинно великое казалось прекрасным, а незначительное вовсе не привлекало глаз. Для этого нужно не так много — всего лишь сместить точку сборки. Средств для этого Кривцов знал множество.

«Существовать — значит переходить в другое» — сказал ему внутренний голос.

— Согласен, — сказал Кривцов.

Он снова стоял в начале пути, так же, как шесть лет назад. Тогда он остался один, в мире, повернувшемся к нему оскаленной мордой, с нейрокристаллом, адамом и идеями, которые никто не разделял, наоборот, это они разделяли его и всех остальных.

Кривцов уткнулся лбом в холодное стекло. За окном была метель. Обычно Кривцов не любил метель, но сейчас она была кстати — она любезно скрывала мир от его взгляда, словно чувствовала, что ему нужно побыть одному.

Когда Кривцов отлип от стекла, голоса за стенкой уже давно затихли. Он остался один.

Кривцов поставил грязную чашку в раковину и направился в комнату. Он собирался выспаться.

В спальне на полу лежал адам. Крышка была откинута, кристалла внутри не было.

Кривцов почувствовал, что дрожит. Они оставили или забыли его? Это неважно, главное, судьба дает ему второй шанс.

Кривцов медленно вернулся в кухню, сгреб со стола кристалл Илюхи, снова подошел к телу. Дрожащими руками вогнал нейрокристалл в череп адама и закрыл крышку.

Робот открыл глаза.

Ро чувствовал под собой твердый пол. Было тепло, где-то капала вода. Раздавались голоса. Ро чувствовал себя хорошо, пока не открывал глаза.

Голова почти не гудела. Это тоже было хорошо.

Иногда Ро казалось, что он — маленький мальчик, лежащий в кровати перед сном. За стенкой няня, она смотрит сериал. Хорошо, что мамы нет дома. Мама не любит сериалов, а Ро нравится лежать и слушать странные голоса за стеной. Они говорят много непонятного, иногда кричат, иногда плачут. И Ро, который боится вырасти, потому что мир взрослых наполнен мужчинами в деловых костюмах и строгими женщинами, заседаниями, переговорами и клиентами, Ро понимает, что и взрослые могут смеяться и плакать.

Голоса два — женский и мужской.

— Мы должны отвезти его в отделение, — говорит мужчина. Ро воображает его главным злодеем, с черной бородой и лихорадочным блеском в глазах.

— Нет. Нет, пожалуйста! Он же человек! — это героиня. Она говорит с надрывом, едва не плача, и Ро верит, что сейчас на помощь придет герой.

Ро всегда хотелось самому быть героем. Правда, герою всегда полагалось жениться на героине, это немного охлаждало пыл Ро.

— Он только что спас жизнь человеку! Понимаете?

Героиня плачет, и Ро понимает, что герой не придет.

— Сообщите, как мы сможем связаться с вами… Повестка…

Ро не понимает половины слов. Картинка исчезает, теряется, от нее остается лишь легкий шлейф голосов. Будущее остается в прошлом и исчезает.

Его щеки касается теплая рука.

— Ро…

Мама. Ро помнит, что у него была мама, и у нее были такие же теплые руки. И отец. Он склоняется над кроваткой, и улыбается. Он гордо зовет Ро «мой сын». Он читает ему книги. Какие? Ро не помнит. Отец покрывается метелью, его улыбка, словно улыбка Чеширского Кота, исчезает последней.

Ро открывает глаза. Лицо девушки, склонившейся над ним, странно знакомо ему. Головная боль выплевывает имя: «Жанна». Вместе с именем — вихрь воспоминаний. Метель. Крыша. Сверкающий камень в руках у его двойника. Ро не помнит, что это значит, но ему кажется, что это важно. Он сворачивается и лежит в позе эмбриона, и вспоминает будущее.

Он пытался не уйти. Не уйти в прошлое. Что-то изменилось тогда. Он, не имеющий будущего, объявил войну своему прошлому, единственному, что у него было.

Он выиграл. И теперь прошлое стремительно сжимается. Коллапсирует.

Мягкие руки гладят его. По щекам льются слезы, он чувствует их тепло и влагу. Ро-внутри чувствует себя неуютно в оставшемся в его распоряжении «сейчас», Ро-вовне знает, что механическое тело неспособно лить слезы, что это всего лишь игры законсервированного мозга.

От рук идет тепло, от голоса становится спокойно и как-то мягко. Ро-внутри нежится в тепле, Ро-вовне чувствует, что цепь несуществующих прошлых и будущих вот-вот прервется.

— Я не смогу… — шепчет темнота женским голосом.

Ро-внутри беспокойно шевелится.

Ро-вовне должен защитить его.

— Сможешь, — говорит он. — Пожалуйста…

— Пожалуйста… — отзывается темнота.

И вспыхивает светом.

Водитель Януша приехал через полтора часа. Кривцова не было. Жанна сидела возле Ро, который так и не пришел в себя.

— Что мне делать? — спросила она со слезами на глазах.

— Разберите его, — посоветовал Бладхаунд.

— Но как же…

— Вам уже дали понять, что его разберут и без вас. Полагаю, лучше для всех будет, если это сделаете вы.

Она гладила Ро по щеке, а взгляд ее блуждал по комнате.

— Я не смогу, — сказала она наконец.

Бладхаунд промолчал. Это не его дело.

Но ответ пришел.

— Сможешь, — прошептал Ро. — Пожалуйста…

— Пожалуйста… — эхом откликнулась Жанна, словно боясь, что ослышалась. Затем решительно тряхнула головой и, приподняв голову робота, потянула за рычаг. Бережно достала кристалл.

— Блад…

— Да?

— Блад, он… он стал другим!

— Вы уверены? — спросил Бладхаунд и открыл глаза.

Это было любопытно.

Жанна присела рядом и показала ему кристалл. Сквозь прозрачную оболочку проступало свечение. Оттенки палевого и золотого сливались в причудливый узор. Бладхаунд привычно оценил кристалл и прикинул, кому он мог бы его сбыть. Тот же Яворский наверняка не отказался бы.

— Уверена, — сказала Жанна.

— Я не знаю, в чем причина, Жанна, — ответил Бладхаунд.

Она положила кристалл на пол и вдруг зарыдала. Бладхаунд неловко погладил ее по руке. Он никак не ожидал, что его некомпетентность в данном вопросе расстроит ее.

— Я хочу уйти отсюда, — выдавила девушка сквозь рыдания.

— Сейчас за мной приедет машина, — сказал Бладхаунд. — Если хотите, поедем вместе. Януш большой специалист. Сможет ответить на ваши вопросы.

— Да! — она отчаянно закивала. — Да, пожалуйста, я больше не могу здесь находиться…

Януш сам вышел встречать Бладхаунда, сам помог ему выбраться из машины и проводил в дом. Келли обнюхала гостей и лизнула руку Бладхаунда, в очередной раз поразив его мастерством Стогова.

Бладхаунда Януш устроил на диване в своем кабинете — от личной спальни хозяина Бладхаунд отказался, как, впрочем, и от гостевых апартаментов. Януш суетился вокруг ищейки, словно Тоша в режиме сиделки, а потом перепоручил гостя заботам медсестры, живущей при школе. Медсестра была полной женщиной, с крупными мягкими руками и удивительно нежным голосом.

Едва она начала осматривать Бладхаунда, как на груди привычно уже зашевелился теплый комок.

— Что это у вас? — спокойно спросила медсестра. — Крыса? Ваша?

— Моя, — кивнул Бладхаунд.

Медсестра твердой рукой достала крысу из-за пазухи пациента и передала ее Янушу. Тот вызвал мальчишек. Явился Славик, лохматый и долговязый. Януш осторожно вытряхнул из нейрокристалла крысу и отдал мальчику.

— Покормите ее, — сказал он. — И не таскайте за хвост!

— Крепкая у вас голова, — сказала медсестра Бладхаунду. — Не тошнит? Прекрасно. Могло быть гораздо хуже…

Бладхаунд и сам знал, что могло. Наконец медсестра ушла, и Бладхаунд, порядком утомленный заботой о своей персоне, переключил внимание Януша на кристаллы. Нейрокристалл Левченко, завернутый в куртку Бладхаунда, лежал на полке в прихожей.

Януш взял его в руки и рассмотрел со всех сторон. Сейчас кристалл был похож на самого себя не больше, чем выцветшая кривцовская подделка. Януш покачал головой.

— Достойный был человек. Не человек — история…

Потом повернулся к Жанне. Та неловко протянула ему кристалл Ро.

— Интересно, — пробормотал Януш. Подошел к столу, выудил из ящика набор линз, а потом долго и тщательно изучал кристалл сквозь них.

— Здесь было голубое? Ага… — бормотал он. — А тут, вероятно, умбра… интересно, очень интересно… В общем-то, ничего удивительного, — сказал он наконец, откладывая линзу. — Такое бывало, пока нейрокристаллы были легальными. Редко, но бывало. Скажите, наверняка ведь поведение вашего друга изменилось в какой-то момент?

— Да, — ответила Жанна. — Он как будто… как будто потерял себя.

Януш кивнул.

— Именно это и произошло. Нейрокристалл способен меняться, находясь в теле. Понимаете, Жанна, нейрокристалл, при всех его достоинствах, ограничивает. Случается, что воля носителя противоречит заложенной в кристалле программе. Если она достаточно сильна, то мощностей кристалла не хватит ей противостоять. Ваш друг просто перегорел.

— Что?!

— Вы представляете себе лампочку?

— Лампочку? Причем здесь лампочка?!

Януш вскинул руки в примиряющем жесте:

— Я подобрал неправильное слово. Простите меня, — он бережно взял кристалл и вложил его в руки Жанны. — Я хотел сказать, что нейрокристаллизация не создает личность. Она лишь фиксирует ее. Личность создается сложнейшими нейронными сетями в нашем мозгу. Нейрокристаллизация только закрепляет эти связи. Вы понимаете меня?

Жанна кивнула.

— Мозг устроен очень сложно. Передача информации в нем — это физико-химический процесс. В кристалле же нет химии. Только физика. Электричество. Поэтому сравнение с лампочкой, показавшееся вам оскорбительным, на самом деле очень верно, если речь идет о нейрокристалле. Если подать слишком большое напряжение, лампочка перегорит. То же самое происходит с нейрокристаллом, если воля носителя попытается направить ток по слишком слабому контуру. Успокойтесь, милая моя, поверьте, раз он изменился, значит, это было нужно. В первую очередь ему самому.

Бладхаунд видел, что Жанна мало что поняла из объяснения. Но спокойный и уверенный голос Януша успокоил ее, к тому же Януш уже наливал ей вина из своих запасов.

— Нужно уничтожить его, — сказала Жанна тихо. — Я думаю, он хотел бы… Я хочу сказать, он вряд ли захотел бы вернуться… сломанным.

Януш налил вина себе и замер с поднятым бокалом, задумавшись.

— Я как раз размышлял об этом, — признался он. — Левченко тоже нехорошо оставлять так. Недостойный финал для великого человека. Пойдемте.

Януш осушил бокал, поставил его на стол, подхватил нейрокристалл Левченко и открыл неприметную дверцу в дальнем конце комнаты. Жанна нерешительно оглянулась на Бладхаунда, севшего и собиравшегося встать.

— Вам бы полежать…

— Нет, — сказал он и поднялся. Голова слегка кружилась, но, опираясь на руку Жанны, он вполне мог идти.

Януш включил свет по периметру огромной лаборатории. Жанна прищурилась от отблесков на хромированных поверхностях. Януш прошел вдоль автоклавов и протянутых вдоль стен толстых труб, остановился напротив небольшого устройства, похожего на печь. Открыл дверцу, положил нейрокристалл Левченко внутрь. Жанна, поколебавшись минуту, положила рядом кристалл Ро.

— Давление и температура, — сказал он, задавая условия. — Эта установка достаточно мощная, чтобы справиться и с кристаллом, и с оболочкой. Пойдемте.

— А когда… — начала Жанна.

— Мы услышим, — сказал Януш, протягивая ей руку. — А Бладу стоило бы лечь.

Бладхаунд чувствовал, что и правда стоило бы. Жанна села за стол, поднесла к губам бокал, но не пила, чутко прислушиваясь. Януш уложил Бладхаунда и налил себе вина.

Бладхаунд закрыл глаза. Где-то — казалось, очень далеко — звонил телефон. Бладхаунд подумал, что это Яворский, посмотревший вечерние новости, или отчаявшийся Молодцов. С ними он разберется завтра. Яворский получит задаток назад, а Молодцов… у Молодцова впереди вечность. Он или доживет до ответов на свои вопросы, или разделит участь Ро.

Телефон замолчал.