Адам в Аду

14. Кривцов

Ольга появилась утром. Кривцов забыл, что она должна прийти, не поставил будильник, и был разбужен звонком в дверь.

— Андрей!

Хлопнула дверь — сначала в комнату Андрея, затем — входная. Раздался холодный голос Ольги:

— Где он?

Она возникла на пороге как-то слишком быстро, Кривцов даже не успел сесть в кровати. В итоге все-таки сел, нащупал ногой джинсы, натянул их прямо на голое тело.

Андрей проскользнул мимо Ольги в комнату, поставил на стол две чашки с кофе и вышел. Кривцов одобрительно кивнул в пространство — Андрей хорошо изучил «хозяина».

— Кофе будешь? — спросил он у Ольги. Сам взял чашку и влил в глотку половину содержимого. Надо проснуться, срочно, иначе все грозит вылиться в бесконечное разбирательство.

Ольга не шевельнулась. Стояла в дверях и смотрела на него. После второго глотка Кривцов нашел в себе силы ответить на ее взгляд. Посмотрел на поджатые губы, на решимость в глазах, и выше — на нейрокристалл.

Почему раньше он не замечал этих грязных пятен охристого цвета? Виски горели ржавчиной, изнутри поднималась болотная зелень. Он был готов поклясться, что от нее даже пахнет тиной. Кривцов испытал приступ отвращения. Он полагал Ольгу идеальной. Ошибся? Или не справился? Не сумел огранить ее так, чтобы она стала тем, чем должна была?

Голова начала болеть, словно споря с Кривцовым. Нет, конечно, дело не в нем. Он ведь сам говорил Бражникову. Невозможно сделать бриллиант из придорожной грязи.

Кривцов почувствовал вдруг, что ему все равно. Что она скажет, как поведет себя, будет ли плакать, упрашивать, упрекать. Пусть. Почему с людьми так сложно? Почему нельзя просто сказать: «Уходи». Чтобы ушла. Нет, она, конечно, уйдет. Но — вернется.

Придется выслушивать.

Ольга говорила долго. Что-то о доверии. Он не слушал. Придерживал руками больную голову и смотрел за окно. Деревья были покрыты снегом. Вчера едва припорошило дорожки, а теперь все бело… Когда же успело столько нападать? Снег — это плохо. Он окружает со всех сторон, и никуда не деться, если выйдешь на улицу — попадешь в белое царство. Кривцов не любил белый цвет. А точнее — не белый, а такой, как сейчас, грязно-серый, с темными подпалинами нежелающей укрываться земли, с желтыми метками собак — Кривцов ненавидел собак. И темноту. Темноту не любил с детства. Она охватывала все вокруг цепкими щупальцами, и Кривцову становилось нечем дышать.

Кто-то дернул его за плечо. Больно.

— Ты меня даже не слушаешь!

— Я слушаю, детка, только…

Только голова болит, и хочется, чтобы ее не стало. Головы. И Ольги тоже, заодно.

— Что только?

— Понимаешь… — он собрался с мыслями. — Понимаешь, произошло то, чего я боялся. Всегда, с самой нашей встречи…

— Чего же?

— Того, что ты окажешься не такой… Я, я ведь думал, что нашел, понимаешь? Я так хотел, чтобы все получилось…

Ее чашка кофе стояла нетронутой, и Кривцов потянулся к ней. Безразличие вдруг ушло, оставив его наедине с разочарованием. Его мечта, его закон, его открытие откладывались еще на одну попытку. А голова болит, и в глаза словно песка насыпали, и не верится, что следующая попытка будет.

Хоть бы внутренний голос что-нибудь сказал, что ли. С ним как-то проще. Но голос предательски молчал, оставив Кривцова разбираться в одиночку.

Ольга внимательно слушала. Кривцову казалось, будто она видит в его словах какой-то иной, смысл, смысл, который он не вкладывал и даже не пытался постичь. Это неважно. Надо просто говорить. Говорить проще, чем слушать, а если замолчит он, заговорит она.

— Ты была… идеальной, понимаешь?

Ольга робко улыбнулась, подошла к нему и взяла за руку. Кривцову хотелось скинуть ее ладонь, но не хотелось ее злить.

— А у меня… не получилось. И переиграть нельзя. Я, я слишком далеко зашел.

— Может, попробуем? — спросила Ольга тихо.

Кривцов поднял глаза. На щеках ее блестели слезы, отражаясь голубоватыми искрами в нейрокристалле. Ржавчина осталась, но ее было совсем мало. Кривцов поднял руку и погладил Ольгу по голове. Стоит ли? Впрочем, если она сама будет пытаться помочь…

— Я, я не смогу все изменить сразу, — честно признался он.

— Я понимаю.

— Я, я иногда буду делать тебе больно.

— Я понимаю.

— А еще мне нужно иногда быть одному.

— Я понимаю.

Кривцов кивнул и позволил ей уткнуться головой себе в грудь.

После получаса всхлипов, обещаний и уверений в любви Кривцову удалось ее выпроводить. И заставить пообещать, что она даст ему прийти в себя и не будет часто звонить.

Когда она ушла, Кривцов ничком упал на кровать. Голова болела немилосердно. Ни кофе, ни таблетки не помогали.

— На улицу выйди, — посоветовал Андрей. Он стоял в дверях и наблюдал за мучениями Кривцова.

— Там снег, — ответил Кривцов в подушку.

— И очень хорошо.

— Мерзко.

— Мерзко?

Кривцова вдруг схватили и поставили на ноги. Голова мотнулась в сторону, отозвалась на резкое движение болью, и Кривцов застонал.

— Стонешь, Веня? — шипящий от ярости голос Андрея звучал неприятно близко, у самого уха. — Мерзко тебе на улице? Раньше, право слово, ты не был таким нежным! Забыл, Веня, о чем мы договаривались? Ты говорил — полгода. У тебя были полгода, и еще полгода… шесть лет у тебя было, Веня! И что ты сделал?

— Мне плохо.

— Тебе и должно быть плохо, Веня! Может, хоть так ты начнешь шевелиться!

Кривцов чувствовал себя несчастным. И еще был напуган. Руки Андрея оказались вдруг необычайно сильными. Словно только сейчас до Кривцова дошло, что Андрей — по сути машина, и мускулы у него в буквальном смысле стальные. И техобслуживания Кривцов не проводил с тех самых пор, как вытащил тяжеленное тело на себе из института. А теперь тело трясло его.

— Отпусти меня! — жалобно попросил Кривцов.

Его с силой бросили на кровать.

— Делай, Веня! Хоть что-нибудь делай!

Кривцов лежал, снова обняв руками голову. Андрей вдруг сел рядом и потрепал его по плечу.

— Свободы хочешь? — закричал Кривцов. — Не могу я тебе ее дать! Не могу! Оставь меня в покое!

— Тебя уже все оставили в покое. Ты только сам себя никак не отпустишь.

Говорит совсем как Левченко. Кривцову вдруг подумалось — некстати — что Сашка в него всегда верил. Он был надежный друг — Сашка. Делился щедро — идеями, опытом, временем. В нем всегда и всего было слишком много, и Кривцова это иногда раздражало — его большие руки, шумный голос, его рост без малого два метра и больше центнера веса. Удивительно, что всему этому положил конец крошечный кусочек металла…

Кривцов не хотел вспоминать, но вспоминал. Учебу — Левченко учился двумя курсами старше и отдавал Кривцову ненужные уже конспекты. Экзамен по генетике, единственный, который Кривцов завалил — тогда у них сменился лектор, выстроил курс по-другому, и Сашкины записи не помогли. Светленькую девочку, на которую Сашка смотрел с восхищением, но ему казалось, что он слишком большой и неловкий, а она — слишком хрупкая для такого медведя… Кривцов не был ни большим, ни неловким. Сашка утешал его, когда все разладилось, а Кривцова раздражали утешения. А затем Сашка уговорил его пойти к нему на новую кафедру. Нейрокристаллы. Бессмертие. И здесь, неожиданно для самого себя, Кривцов стал первым. Он с остервенением рвал зубами неподдающуюся науку, порождал одну за другой идеи, которые — он признавал это — не мог реализовать сам. Но рядом всегда оказывался Сашка. Уговаривал начальство, искал деньги, находил людей и оборудование…

Кривцов видел себя, держащего пахнущий паленым нейрокристалл. Он только что сжег его — раствор, идеальный в теории, оказался губительным на практике. Ему казалось, это конец. — Веня, одна неудача — это ерунда, — бодрый гудящий голос Левченко мешал сосредоточиться. — Ты талант, Веня. Не раскисай. Думай!

О да, он только и делал, что думал. Девяносто процентов его идей были мертворожденными, большинство из оставшихся он сам отсекал через некоторое время, и все равно что-то реализовывалось. Благодаря Сашке. На этих проектах делались диссертации, и его, и Сашкина кандидатские, и докторская, положившая всему конец… Жалкие попытки работать, очередная безумная идея — и нет Сашки, нет лаборатории, негде взять реактивы, кроме как из собственной крови. Кривцов злился. Он понял, как сделать идеальный кристалл, сознание, способное существовать вечно в любом материальном носителе. Способное избежать клетки — приговора Левченко. Но ему перекрыли кислород. И кто — Левченко, обязанный ему, между прочим, своим открытием! Этого предательства Кривцов простить не мог. Вся его жизнь была гонкой за Левченко.

А теперь тот оторвался так, что и не догонишь.

— Беги, — сказал голос Левченко. — Ты же можешь, Веня. Ты можешь проложить свою дорогу, на которой ты будешь первым.

— Единственным, — ответил Кривцов сквозь застилающие глаза слезы. — Каждый один — на своей дороге. Всегда.

— Ходить по бездорожью — медленно и больно, — сказал голос. — Зачем делать это для себя одного? Смысл есть, если прокладывать дорогу для других.

— Ты, ты всегда мыслил слишком узко, — слабо усмехнулся Кривцов. — Смысл в том, чтобы не ходить вообще, а сразу оказаться там, где надо.

— Тогда тебе придется перестать быть человеком.

— Ты прав. Быть человеком вообще занятие бессмысленное.

Кривцов ясно видел, как Левченко качает большой лохматой головой.

— А ты уверен, что имеет смысл быть кем-то иным?

— Не знаю. Но если оставаться — абсолютно бессмысленно, а меняться бессмысленно только с некоторой вероятностью, то стоит попробовать.

— Ну что же, Веня, — вздохнул Сашка. — Пробуй.

Он пробует. И станет. Он уже почти стал. Богом — Кривцов был уверен в этом.

Тем более Сашка одобрил. Сашка всегда его одобрял. И помогал. Идеи Кривцова работали, когда за них брался Сашка.

У него слишком маленькая выборка. Ольга, Жанна и Илюха. Слишком велик риск. А денег — маловато, тем более, что Андрей, кажется, разозлился, и помогать не будет.

Кривцов поднялся и, пошатываясь, добрался до комода. Долго рылся в нем и достал, наконец, визитку. Карточка была потрепанная на углах от долгого ношения в тесном кармане джинсов, текст почти стерся, но цифры Кривцов разобрать смог.

Преодолевая отвращение — нейрокристалл был в звуках голоса, визуализировался сам собой — он позвонил Бражникову. Он согласится на эту работу. Возможно, придется слишком распыляться, но зато там будут люди. Он будет отбирать среди них лучших и работать с ними по-настоящему.

Делать из них богов.